Кир Булычев - Гений из Гусляра (Сборник)
Но я же отдавал себе отчет в том, что счастлив?
И благополучно забыл об этом, как забыл и об Аллочке Брусилович, которую не узнал бы на улице.
А можно ли возвратить мгновение? Можно ли повторить его? В чем трагедия Фауста? Он искал мгновение, а находил разочарование. Может быть, будучи великим ученым, он понимал, что счастье – лишь сочетание удачно сложившихся колебаний молекул? Или химическая реакция организма на запах собеседницы?
Так какого же черта нам выдали разум, если мы хотим первобытного счастья?
Изобретаешь компьютер и колешь им орехи!»
Но, рассуждая так, Минц не прекращал изобретать соответствующее средство. Потому что он стремился к счастью и, не надеясь на то, что добьется его на пустом месте, пытался восстановить ситуацию, при которой был счастлив.
Для этого следовало заставить мозг заново пережить тот момент. То есть мозг должен поверить, что этот момент возвратился. Притом не сегодняшний, разочарованный и усталый, не верящий в счастье мозг, а тот, юношеский, смятенный и трепетный.
Такая задача может быть по плечу только очевидному гению.
Удалов и сказал:
– Лев Христофорович, такая задача по плечу только настоящему гению.
На что Минц ответил:
– Тогда именно я ее и решу.
В комнате пахло паленым, еще не рассеялся дым от небольшого взрыва, в реторте шумело.
– Это трудно, – сказал Удалов. – Даже тебе.
Удалов имел право так говорить, он прожил вместе с Минцем в одном доме четверть века. То есть как если бы они встретились в эпоху Павла Первого, а сейчас наступает время восстать декабристам. Или, скажем, Минц въехал в дом № 16 по Пушкинской улице города Великий Гусляр в канун Великой Октябрьской социалистической революции, а сегодня кипит битва в Сталинграде. Ничего себе, исторический промежуток!
– По какому пути идешь, сосед? – спросил Удалов.
– Я решил пойти по пути гипнопедии.
– Конкретнее! – строго сказал Удалов, который не знал, что такое гипнопедия.
– Обучение во сне, – пояснил Минц. – Я тебе предлагаю увидеть сон. Но не просто сон, а сон вещий наоборот.
– Послушай, сосед, ты меня совсем затюкал. Сон вещий наоборот уже не может быть вещим. Что я в нем увижу?
– Ты увидишь то, что с тобой было. Поэтому полнокровно переживешь заново какое-то событие.
– Как же ты этого добьешься?
– Когда добьюсь, постучу тебе.
Так как Удалов жил над Минцем, то Минц, когда была нужда в Корнелии, стучал в потолок щеткой, а Удалов стучал по полу каблуком.
Минц постучал через три недели – очень долго шла работа над гормоном сна. С наукой это бывает – казалось бы, открытие так и просится в руки, ан нет – проходят недели, а средство от СПИДа еще не придумано.
Минц постучал, когда Удалов как раз пил компот, придя с собрания общественного совета организации «Зеленый дол». Он отставил стакан и кинулся вниз. Ему не терпелось узнать, достижимо ли счастье в отдельно взятой стране.
Минц сидел за столом в синем махровом халате и пил кофе.
– Не томи! – крикнул от дверей Удалов.
– Испытал, – ответил Минц. – Это было счастье!
– Говори, говори!
– Я заснул. И снился мне конец сороковых годов и вечер на набережной возле Кремлевской стены. Ты знаешь, с кем рядом я стоял?
– С кем же?
– С Аллочкой Брусилович. Был холодный мартовский вечер. Редкие льдины плыли по Москве-реке. На одной сидела кошка. Глаза ее казались алмазными крошками. А в гостинице «Бухарест» на четвертом этаже горели два или три окна. Рука Аллочки послушно лежала в моей ладони, я смотрел на нее и думал – как я счастлив видеть, что черная тугая прядь падает на ее маленькое розовое ушко.
– Она без шапки была? – спросил Удалов.
– Чего?
– И как ее мать выпустила? Ведь мороз был?
– Мороз. Но дело не в этом.
– А когда можно попользоваться? – спросил Удалов.
– Как так – попользоваться?
– Принять. У каждого свои проблемы.
– А у тебя какие? Со счастьем?
– Может, и со счастьем.
– Но я еще не готов.
– Вот я и думаю – не вообразил ли ты это счастье, Лев Христофорович?
– Обижаешь, – ответил Минц. – А со своей стороны, чтобы унять твой скептицизм, обещаю, что ты будешь первым, кому я дам испытать сон.
– Лев Христофорович, я так понимаю, что ты можешь внушить сон на определенный момент в прошлой жизни. И необязательно, чтобы это был счастливый миг.
– Ты прав, Корнелий, – ответил профессор. – Счастье я обещать не могу. Но могу обещать: во сне ты снова переживешь такой-то день и час своей жизни.
– И мое дело заказать тебе нужный день?
– И нужный час.
– А если я ошибся?
– Если ошибся, то увидишь, чего не желал.
Но Удалову не нужно было счастье. Другая проблема волновала его беспокойный ум.
Минц догадался, что Удалов что-то утаивает от него.
– Зачем тебе понадобился вещий сон?
– Мне нужен сон вещий, чтобы найти вещи, – ответил Удалов. – Когда сделаешь мне укол?
– Не укол, пилюля.
– Еще лучше.
Испытания состоялись через две недели.
Утром.
Минц казался усталым.
– Опять не спал? – спросил Удалов.
– Там же был, то же снилось.
– Опять Аллочка Брусилович на набережной у Кремля?
– И глазки, как алмазная крошка.
– Лев Христофорович, а не становишься ли ты наркоманом? – спросил Удалов. – Если тебе вновь и вновь хочется испытать чувство счастья, то потом тебе не захочется возвращаться в нашу действительность. И ты увеличишь долю и рехнешься!
– А может, мне хочется остаться там навеки, продлить счастье – от мгновения до вечности?
– Ты обещал, – перебил друга Корнелий, – что дашь первую снотворную пилюлю мне по дружбе. Так ли это? Не передумал ли?
– Говори, какое мгновение в прошлом тебе надо мысленно посетить? Что ты хочешь пережить вновь во всей видимости реализма? Первый поцелуй?
– Нет.
– Неужели тот день, когда тебе на шейку повязали красный галстук?
– Нет.
– Последний экзамен в школе?
Удалов отрицательно покачал головой.
Минц пожал плечами.
– Ты извращенец, – сказал он.
Удалов и это отрицал.
– Тогда говори!
– Три часа ночи восьмого октября сего года.
– Что? – Удивлению Минца не было предела. – Два месяца назад?
– Вот именно.
– Но что же могло произойти?
– Не тереби душу. Мы с тобой взрослые люди и не задаем лишних вопросов. Показывай, как работает твой наркотик!
– Очень просто, – ответил Минц.
Он взял со стола большой будильник с календарем тайваньского производства, продается в универмаге за сто десять рублей. Стекло с циферблата было снято. Затем Лев Христофорович вытащил из мензурки оранжевую пилюлю и положил ее на циферблат. Он бормотал вслух:
– Три часа ночи восьмого октября сего года.
Удалов увидел, что циферблат показывал часы, минуты, а также число, день недели и еще – маленькая стрелочка, самодельная – год от Рождества Христова.
Минц набрал нужную дату и время.
– Теперь подождем, – сказал он, – дай прибору зарядиться.
Они сыграли партию в шахматы, потом Минц угостил соседа чаем. Говорили о событиях последних дней, о разгуле бандитов в масштабе области, об оскудении крокодилов в озере Копенгаген, землетрясении в Гватемале, видах на урожай наркотиков в Золотом треугольнике и даже шансах русского человека Сточасова победить на выборах мэра города Паталипутра на планете того же названия.
Время пролетело незаметно.
Будильник щелкнул и сыграл арию Трубадура.
– Все, – сказал Минц, – заряжена твоя пилюля. Перед сном примешь и спи спокойно, скоро начнет сниться сон совершенно реалистический, повторяя событие в жизни. И ты получишь свое удовольствие, а какое – не скажешь?
– Получу – скажу, – ответил Удалов, с благодарностью забрал оранжевую пилюлю и пошел к себе.
Пилюлю он спрятал среди рыболовных крючков и блесен, не хотел, чтобы ее увидела Ксения, потому что она обязательно подумает что-то неправильное. Может, решит, что Удалов тайком от нее лечится от неприличной болезни, может, что он стал наркоманом.
День тянулся медленно и неинтересно. Удалов даже лег поспать, чтобы убить его. Но когда проснулся, было все так же сумрачно и снежно.
Ксения почуяла неладное, когда кормила мужа обедом.
– Опять пил? – спросила она.
Подозрение было необоснованным, потому что Удалов пил редко, понемногу и только в хорошей компании. Но ведь надо мужа в чем-то подозревать! Мужья – это опасная категория домашних животных, которые норовят выскочить на лестничную площадку в поисках приключений. Когда-то один итальянский деятель сказал: «Жена Цезаря выше подозрений».
– А что натворил? – спросила Ксения.
– Ничего, – неубедительно ответил Удалов. Подобно любому мужу, Удалов на семейных допросах сразу чувствовал свою вину, даже если ее и не было, и тянуло в чем-нибудь признаться.
– А ты не красней, не бледней, – сказала Ксения. – Вижу по твоему рылу, что оно в пушку.
