Ольга Лукас - Тринадцатая редакция. Модель событий
Вздохнув, Алик поплёлся на кухню — завтракать с родителями было неприятно, но выходить на улицу и видеть там этих обычных, ничем не примечательных людей сегодня было ещё неприятнее.
— Мы подумали, Алечка, и вот что решили, — пожелав ему доброго утра, сказала мать. — Неплохо было бы открыть музей-квартиру.
— Чей? Кого? — тупо спросил Алик, намазывая варенье на блинчик.
— Твою. В смысле, тебя, — не отрываясь от еды, пояснил отец.
— При жизни? — уточнил сын.
— М... — Мать критически оглядела его, как бы говоря: «И это ты называешь жизнью?» — Музейквартиру мальчика, который говорил басом. — Она подавила рыдания. — Того милого мальчика, которого больше нет с нами.
— Может, для порядка пришьём самого мальчика? — поинтересовался Алик. — А то как-то некрасиво. Музей-квартира, а в квартире — экспонат живой. Гомункулус ходячий.
— А мы всё продумали, — улыбнулась мать, — всё уже решили. Ты будешь смотрителем. Экскурсоводом. Кто же лучше тебя может рассказать о себе самом? Ты и представить в лицах можешь, и пошутить, и обходительный. Что скажешь?
Алик мрачно достал из кармана сигарету, потянулся за коробком, чиркнул спичкой и посмотрел на пламя.
Огонь... Да гори оно всё!.. Экскурсоводом в музее имени себя... Спалить хату — и никакого вам музея... Везёт огню — он свободная стихия... Музей четырёх стихий... Продать коллекцию. И учиться — на кого угодно! И подрабатывать — хотя бы водителем! А что, бомбить по ночам, собирать истории. Я же обходительный. И представить в лицах могу. И бомбить можно сколько угодно.
Алику показалось, что он всегда мечтал сесть за руль, но родители отговаривали — мал ещё, молод. И курить тоже молод. И жить — молод. А вот для того, чтобы быть нашим любимым сыном, уже староват. Лучше будь экскурсоводом в музее нашего любимого сына. Умершего так трагически в самом расцвете карьеры.
— Ну, так что ты скажешь? — не дождавшись ответа, повторила мать.
— Да согласен он — что, по лицу не видишь? — не отрываясь от еды, пробубнил отец.
Алик вышел в коридор, дымя сигаретой, что строго запрещалось. Сорвал со стены ненавистную афишу. Одну, вторую, третью. Скомкав, швырнул на пол.
Потом закрылся в своей комнате — когда-то давно он сам поставил щеколду, чтобы хоть ненадолго чувствовать себя свободным от настойчивого родительского внимания.
Алик взял с полки телефон и позвонил Шурику. Конечно, разбудил его — этот растяпа опять забыл завести будильник и чуть не проспал на работу.
— Ты что-то вчера говорил про музей... так вот, я согласен, — выдохнул Алик. И понял, что волшебная калитка существует — и всегда существовала.
Алик никогда ещё не принимал решение самостоятельно. Оказалось — это так просто!
Он не испытал шока от исполнения желания, как многие другие носители, — скорее, он избавился от некоего «шока от исполнения не своего желания», преследовавшего его с того момента, когда он впервые вышел на сцену и пробасил: «Здравствуйте, товарищи!»
Он стоял у окна и смотрел вниз, во двор: дети топали в школу, парень лет восьми вёл сестрёнку за руку в детский сад, кто-то принимал решение прогулять уроки, кто-то верховодил в компании сверстников.
Какого уровня свободы достигнет эта малышня лет через двадцать? А достигнет ли? Захочет ли достигать?
Завоевав свободу во взрослом возрасте, Алик не будет растрачивать её на пустяки, обменивать на деньги, внимание или пустые похвалы. Он знает цену свободе, он знает, как тяжело быть несвободным. Свобода свободна от условностей, и ей дорог каждый.
Рождённый свободным дорог ей как родное дитя.
Получивший свободу в подарок — как брат или как сестра.
Освободившийся, рвавшийся к свободе и достигший — как возлюбленный.
А дарующий свободу другим дорог ей... как сама свобода.
Дмитрий Олегович очнулся на полу в тёплом вонючем помещении. Пахло окультуренным общественным туалетом, тщательно отмытым, сбрызнутым очистителем воздуха, но всё равно — общественным, и всё равно — туалетом. Открывать глаза и подавать признаки жизни было рановато: убивать его никто не собирается, если бы хотели, то убили бы уже давно, а так, находясь в якобы полубессознательном состоянии, можно услышать переговоры похитителей и узнать о своей участи.
— Ну, чего там нового? — спросил хриплый низкий женский голос.
— Да всё путём. Цианид с утра на всех кидается, требует писать объяснительные записки, — ответил второй, чуть повыше, но тоже хриплый. — Я сказала — мы с ночи на задании.
— Нового, говорю, чего?
— У него ещё комп полетел, а там программа нужная, а в ней цифры, которые он вчера весь день вбивал и никуда не сохранил. Гумир занимается восстановлением данных с убитого диска и ругается — у него как раз какая-то идея появилась, а его выдернули.
— Интересно, а Гумир сможет восстановить данные с убитого шемобора?
— А оно нам надо?
— Тсс... О мёртвых — либо хорошо, либо ничего.
— Вот уж фигу. Он ещё не мёртвый. И кто это только выдумал, что о мёртвых можно либо хорошо, либо ничего?
— Может быть, сами мёртвые?
Наступило молчание. Слышно было, как звенят, соприкасаясь друг с другом, тонкие металлические инструменты — будто хирург раскладывал на столе скальпели, иглы и свёрла.
«„Восстановление данных с убитого шемобора“ — звучит не сказать чтобы очень жизнеутверждающе», — подумал Дмитрий Олегович. Своё тело он ощущал целиком — впрочем, это ни о чём не говорит. Сам же на днях говорил Эрикссону: люди чувствуют ампутированную конечность и через день, и через месяц после операции. Но боли тоже не было — может быть, ещё поборемся?
— Я его ослепила из того, что было, — неожиданно фальшиво пропел низкий голос. — Скажи, хорошо, что мы его ослепили?
— Нормально, — ответил тот, что повыше, — не повредит. А вот ты, парень, под ногами не болтался бы, потому что, когда мы придём в ярость и экстаз, может и тебе по чайнику прилететь.
Дмитрий Олегович попытался пошевелить глазными яблоками под плотно прикрытыми веками. У него это получилось, боли он тоже не почувствовал, но как знать, что за люди его пленили? Две старухи и кто-то третий, кто болтается у них под ногами. Это как минимум. Две старухи, две кровожадных старухи. А уж не те ли это бесноватые Бойцы? Нечего сказать, удачно и вовремя!
Дмитрий Олегович резко поднялся на локте и открыл глаза. Смутные силуэты скользили на грязнобелом фоне. Мир утратил резкость, причём настолько, насколько это возможно при зрении минус... сколько там в прошлый раз намерил штатный шемоборский доктор? Помнится, он ещё предлагал сделать операцию, а Эрикссон не дал денег. И вот теперь — пожалуйста. Эти злобные мегеры вытащили у него из глаз линзы, и пленённый шемобор видит немногим больше, чем с закрытыми глазами.
— Добренькое утречко! — ехидно произнёс низкий голос. Один из силуэтов двинулся к нему. Над пленником склонилась старушка — точно такая, какую он пытался найти всё утро, да так и не нашёл. Можно было не сомневаться в том, что второй силуэт принадлежит не менее подходящей старушке!
— Здравствуйте, товарищи Бойцы, — ответил Дмитрий Олегович. Язык слушался плохо. Приветствие получилось каким-то жалким. Ноги ниже колена не желали двигаться — а может быть, их уже нет?
— Ох, скоро возмездие свершится! — посулила старуха. Это была Галина Гусева.
— Вы сначала посмотрите, что у меня на шее, — уже более отчетливо произнёс шемобор, — а потом говорите о возмездии.
— А ну-ка, — к нему подошла вторая, — что там у него на шее? Камень? Он топиться шёл, а мы ему все планы сбили?
— Сейчас посмотрим, — первая резко дёрнула ворот рубашки, вырвав две пуговицы, и вытащила амулет на цепочке. — Это всё, что ты можешь оставить в наследство своему ученику? Конечно, мы передадим ему этот сувенир. Скажи, как найти малютку, и дело будет сделано.
— Посмотрите повнимательнее, — сквозь зубы процедил пленник.
— Думаешь, не стоит отдавать такую ценную вещь младенцу? Считаешь, что мы должны забрать её себе? — уточнила Марина.
— Попробуйте, — презрительно ответил Дмитрий Олегович, хотя в его положении не следовало бы хамить: одна старуха держит наготове нож (она подошла достаточно близко для того, чтобы можно было его рассмотреть), вторая натянула злосчастную цепочку: чуть дёрнет посильнее — и может сломать шею. Да с чего он вообще взял, что эта безделушка как-то поможет против двух опытных Бойцов? Поверил Эрикссону? Сам виноват.
— Смотри-ка, а я думала, он хочет от нас этим барахлом секонд-хендовским откупиться, — тем временем сказала Марина. — Надо же, какой умненький. Понимает, что откупаться от нас бесполезно, решил сохранить лицо перед смертью.
— Недолго тебе с этим лицом ходить, дружочек, — посулила Галина. — Мы тебе сейчас будем делать пластическую операцию. Начнём с глазок, пожалуй. Невыразительные у тебя глазки, приятель, водянистые какие-то.
