Терри Пратчетт - Правда
— Лорду де Словву, — сказал он. — Не другому же.
Вильям де Словв перевернул страницу блокнота, едва успевая записывать. Братия таращилась на него, как на какое-то уличное представление.
— Поистине великим даром ты обладаешь, сэр, — заметил Арнольд Косой. — На сердце так легко и покойно становится, когда смотришь, как скользит по бумаге твой карандаш. Жаль, я так не умею. Но с этой, с механикой у меня всегда было не очень.
— Может, чашку чая? — предложил Человек-Утка.
— А вы здесь пьете чай?
— Конечно. Почему бы и нет? За кого ты нас принимаешь? — Человек-Утка с располагающей улыбкой поднял закопченный чайник и ржавую кружку.
Вильям решил проявить вежливость. Это было бы весьма уместно. Кроме того, вода ведь… кипяченая?
— Без молока, пожалуйста, — поспешно произнес он, весьма ярко представив себе местные заменители молока.
— А, я всем говорил, что ты настоящий жентльмен, — сказал Человек-Утка, наливая в кружку маслянистую коричневую жидкость. — Молоко в чае — что может быть отвратительнее? — Элегантным жестом он взял в руки тарелку и щипчики. — Ломтик лимона?
— Лимона? У вас есть лимон?
— О, даже господин Рон скорее согласится вымыть подмышки, чем пить чай без лимона, — заявил Человек-Утка, опуская ломтик в кружку Вильяма.
— И четыре кусочка сахара, — сказал Арнольд Косой.
Вильям сделал глоток чая. Он был густым и переваренным, но сладким и горячим. И слегка лимонным. Что ж, могло быть куда хуже, решил Вильям.
— Да, — продолжал Человек-Утка, разливая чай по кружкам, — с лимонами у нас тут хорошо. По два-три ломтика в день вылавливаем. И это минимум!
Вильям уставился на реку.
«Выплюнуть или проглотить? — подумал он. — О эта вечная дилемма».
— Господин де Словв, с тобой все в порядке?
— Гм-м.
— Сахара не многовато?
— Гм-м.
— Чай слишком горячий?
Вильям с облегчением выплюнул чай в сторону реки.
— Ага! — воскликнул он. — Да! Слишком горячий! Именно! Слишком горячий! Чудесный чай, но слишком горячий! Я пока поставлю его в сторонку, чтоб немного остыл, хорошо?
Он схватил блокнот и карандаш.
— Итак… э… Ваффлз, кого именно ты укусил?
Ваффлз залаял.
— Он их всех покусал, — перевел Вгорлекость. — Коль уж начал кусаться, чего останавливаться-то?
— А ты узнаешь тех, кого покусал?
— Он говорит, что узнает. Говорит, что у того здоровяка был привкус… ну, как же это называется?.. — Вгорлекость помолчал. — Как это там… такая большая миска с горячей водой и мылом?..
— Ванна?
Ваффлз зарычал.
— Да… Именно, — подтвердил Вгорлекость. — А от другого пахло дешевым маслом для волос. А от того, что был похож на Бо… на лорда Витинари, пахло вином.
— Вином?
— Да. А еще Ваффлз хочет извиниться за то, что укусил тебя. Слегка увлекся — воспоминания там, все такое. У нас… в смысле, у собак очень физическая память. Понимаешь?
Вильям кивнул, потирая лодыжку. Описание вторжения в Продолговатый кабинет состояло сплошь из визга, лая и рычания. Ваффлз носился кругами в погоне за собственным хвостом, пока не наткнулся на ногу Вильяма.
— И Рон все это время носил его под пальто?
— Старикашку Рона никто не смеет даже пальцем тронуть, — провозгласил Вгорлекость.
— В это я вполне верю, — ответил Вильям и кивнул на Ваффлза. — Я хочу сделать его иконографию, — сказал он. — Все. что он сообщил… это поразительно! Но нам понадобится картинка, чтобы я смог доказать, что действительно разговаривал с Ваффлзом. Ну… через переводчика, конечно. Не хочу уподобляться «Инфо», которые отпечатывают всякие глупые бредни насчет говорящих собак.
Члены братии принялись шепотом спорить. Просьба Вильяма была воспринята без особого энтузиазма.
— Видишь ли, у нас тут место для избранных, — наконец пояснил Человек-Утка. — Не всем разрешается появляться здесь.
— Но прямо под мостом проходит дорожка! — воскликнул Вильям. — Сюда любой может забрести!
— Конешшно, — прошипел Генри-Гроб. — Первый раз забрести может любой. — Он закашлялся и ловко сплюнул мокроту в костер. — Но второй раз — никогда.
— Клятье! — закричал Старикашка Рон. — Колюшку в пасть? Да иди ты! А я им говорил! Десница тысячелетия и моллюск!
— Тогда вы можете сходить со мной в контору, — предложил Вильям. — В конце концов, вы ведь таскали его с собой, когда продавали листки, верно?
— Слишком опасно, — возразил Вгорлекость.
— А еще пятьдесят долларов не помогут сделать данный поход чуть менее опасным? — спросил Вильям.
— Еще пятьдесят долларов? — спросил Арнольд Косой. — Это ж целых… пятнадцать долларов?!
— Сто, — устало произнес Вильям. — Все это в интересах общества. Надеюсь, вы меня понимаете?
Братия вытянула шеи и закрутила головами.
— Не вижу, чтобы кто-нибудь нами интересовался, — наконец заявил Генри-Гроб.
Вильям шагнул вперед и совершенно случайно опрокинул кружку с чаем.
— Тогда пошли, — сказал он.
Господин Тюльпан начинал беспокоиться. Это было необычное для него ощущение. Что касается всяческих беспокойств, тут он предпочитал быть причиной, а не объектом. Но господин Кноп вел себя странно, и поскольку именно он осуществлял мыслительный процесс, это не могло не вызывать беспокойства. Господин Тюльпан умел думать лишь долями секунды, ну, или веками, когда дело касалось произведений искусства, тогда как на средних дистанциях он чувствовал себя весьма неуютно. Для этого ему и нужен был господин Кноп.
А теперь господин Кноп постоянно разговаривал сам с собой или молчал, уставившись в темноту.
— Пора, ять, отваливать? — спросил господин Тюльпан в надежде придать мыслям компаньона верное направление. — Деньги, ять, мы получили, даже, ять, с премиальными, какой смысл и дальше тут околачиваться?
Его беспокоило и то, как господин Кноп повел себя с этим, ять, законником. Навести оружие и не выстрелить — на господина Кнопа это было непохоже. Пустыми угрозами Новая Контора не раскидывалась. Она сама по себе была угрозой. А еще эти, ять, его слова: «Сегодня я оставлю тебя в живых…» Дилетантство, ять, какое-то.
— Я сказал, может, пора…
— Тюльпан, как ты думаешь, что происходит с людьми, после того как они умирают?
Господин Тюльпан был ошеломлен.
— Ну и вопросики, ять, у тебя! Ты ведь и сам знаешь, что с ними происходит!
— Знаю ли?
— Конечно, ять. Помнишь, нам одного парня пришлось оставить, ять, в амбаре, и закопать его мы смогли только через неделю? Помнишь, ять, во что он…
— Я имел в виду не тело!
— А, типа, религию и все такое?
— Да!
— Никогда, ять, не интересовался всей этой фигней.
— Никогда?
— Даже не думал, ять, ни разу. У меня есть картофелина, и это, ять, главное.
Лишь через некоторое время господин Тюльпан понял, что идет один, потому что господин Кноп остановился как вкопанный.
— Картофелина?
— Ну да. Вот, ношу на веревочке на шее. — Господин Тюльпан похлопал себя по широченной груди.
— А это как-то относится к религии?
— Конечно, ять! Главное — чтоб, когда ты умер, на тебе была картофелина. Тогда все будет тип-топ.
— И какая же религия об этом говори?
— Фиг его знает. Ничего подобного не слышал, кроме как в нашей, ять, деревне. Я тогда совсем мальчишкой был. Мне все казались богами. Взрослые говорят детям: «Это, ять, бог», и ты веришь, а потом становишься взрослым и вдруг узнаешь, что этих богов — миллионы. То же самое с религией.
— Значит, главное — картофелина? И тогда все будет зашибись?
— Ага. Тебе будет разрешено вернуться и прожить, ять, еще одну жизнь.
— Даже если… — Господин Кноп проглотил комок в горле. Он оказался на территории, которой в его внутреннем атласе не существовало. — Даже если ты совершал всякие скверные поступки? Ну, те, которые считаются скверными?
— Типа, ять, головы отрубал? Или, ять, людей в пропасть сталкивал?
— Ага, типа того…
Господин Тюльпан фыркнул, на мгновение полыхнув носом.
— Ну-у… Главное, ять, чтоб ты действительно раскаялся. По правде раскаялся. Тогда все будет пучочком.
Господин Кноп был потрясен до глубины души, хотя некие смутные подозрения еще оставались. Но он не мог не чувствовать, что прошлое нагоняет его. Странные лица появлялись из темноты, странные голоса… на самом пределе слышимости. Он даже перестал оглядываться, потому что боялся увидеть кого-нибудь за своей спиной.
Мешок картошки стоит всего доллар.
— И это точно работает? — уточнил он.
— Спрашиваешь, ять. У нас дома, ять, все картошку носят, уж сотни лет как. Стали бы они таскать на шее картофелины, если б это, ять, не работало!
— Кстати, а где твой дом? Твоя родная деревня?
