Надежда Первухина - Курортная зона
Однажды, уже наработав солидный опыт убийств, Лариса попыталась вызвать своего мрачного опекуна на откровенность.
— Вы специально взяли меня из детдома, чтобы сделать убийцей? — чуть насмешливо поинтересовалась она. И почти не удивилась короткому “да”.
Нельзя сказать, что Лариса не бунтовала, стремясь свергнуть с себя навязанный Стариком образ жизни, мыслей и поступков. Она хотела познать другой срез действительности: где женщины не травят тетродотоксином неугодных Судьбе мужчин, где возможность стать женой, матерью и спокойной домохозяйкой возведена в категорию аксиом женского счастья… Первый Ларисин бунт имел самые тяжелые для нее последствия. Лариса подобрала себе породистого мужчину и решительно забеременела от него, возомнив судьбу матери-одиночки выходом из бездны, в которую затягивало ее каждое новое убийство. Старик о беременности Ларисы узнал слишком поздно. Когда она с торжеством будущей матери смотрела на своего благодетеля, он только и сказал:
— Я не одобряю этого поступка. Тебе не нужны дети.
После чего у Ларисы начались преждевременные роды. Плод спасти не удалось, а потом выяснилось, что Лариса никогда не сможет забеременеть. Врачи сказали — нелепая случайность, но Лариса знала — случайностей в ее жизни нет. Это Старик. И только он.
Вторым Ларисиным крупным бунтом был категорический отказ убивать женщин и детей. Это произошло, когда по Ларисиному спецтелефону позвонил некий заказчик и предложил за сумасшедшие деньги возможность “замочить” некую известную даму-депутата. Лариса сказала “нет”, а потом из новостей узнала, что убийство совершили другие киллеры. Старик тогда встретился с Ларисой и с холодной насмешкой сказал:
— Напрасно ты так церемонишься. Могла бы стяжать себе славу. В определенных кругах. Я твоего поведения не одобряю.
— Мне безразлично ваше одобрение и порицание, Максим Николаевич, — равнодушным тоном сказала Лариса, хотя внутри у нее шла опасная экзотермическая реакция. — Я уже взрослая девочка. И могу сама решать…
— Ошибаешься, — прервал ее Старик. — Ты ничего решать не можешь. За тебя решаю я. Ты — мое оружие, которым я мщу миру за свою испорченную жизнь! Ты — просто граната в моих руках!
— Иногда гранаты взрываются в руках тех, кто собирается их бросить, — отчеканила Лариса.
Старик засмеялся лающим смехом. Он вообще смеялся редко. И выглядело это отвратительно.
— Выкормил я змею, — отсмеявшись, покачал головой Старик. — Думал, ты будешь мне утешением в старости, деточка. А ты хочешь со мной воевать.
— Не собираюсь!
— Вот это правильно. Ты мне очень дорога, деточка.
— Конечно. Вы вложили в меня столько средств…
— Лариса. Лариса! Поосторожнее в выражениях! Я стар, у меня больное сердце, которое может не выдержать твоей неблагодарности.
— У вас?! Больное?! Сердце?! Неужели оно у вас имеется?! Или под сердцем вы подразумеваете свой новый кардиостимулятор?
Если Старик и был зол на Ларису, то он ничем этого не выказал. Сказал только:
— Хватит. Закончим этот бестолковый разговор. Ты будешь выполнять заказы, деточка. Какими бы они ни были . Это мое последнее слово.
— Нет. И это мое последнее слово.
Старик внимательно поглядел на Ларису. Она ответила ему таким же цельнометаллическим взглядом.
— Будущее покажет, деточка, — неопределенно сказал Старик. — Будущее покажет…
— Будущее — не кинопроектор, оно не умеет показывать, — холодно сострила Лариса. Она любила оставлять за собой последнее слово.
Глава третья
ПУДРА ДЛЯ УБИЙЦЫ
Мы спим в одной постели
По разные стороны стены.
Б. Гребенщиков— Привет, Черная Мамба!
— Нарик, сколько можно, а?! Еще раз услышу, как ты зовешь меня Черной Мамбой, — отстрелю тебе…
— Все, что без толку болтается. Я в курсе, Черная Мамба[2]. Что будешь пить?
— Твою кровь, пропойца несчастный.
— Да ну!.. Отравиться наконец решила, а, Мамба? Рекомендую инновационное средство на основе аконита… Почти безболезненно…
— Спасибо, в другой раз. Я отправлюсь к праотцам — а ты будешь устраивать пип-шоу на моей могиле? Не пойдет. Я столько лет мечтаю проводить тебя в колумбарий! Хороший повод, чтоб обновить свое траурное платье.
— Только не это. Я завешаю, чтоб за урной с моим прахом ты шла в траурных джинсах и траурной майке с физиономией Скруджа Мак-Дака. Физиономия тоже должна быть траурной.
— Хорошо, я учту. — Лариса невесело усмехнулась, и это не ускользнуло от внимательного, совсем несхожего с веселыми словами взгляда мужчины, который открыл Ларисе дверь.
— Все так плохо? — спокойно поинтересовался мужчина, сбавляя обороты показной веселости.
Лариса молча кивнула.
— Понятно. Давно я тебя такой не видел, еще с прошлого года.
Лариса, сбросив в прихожей свой замшевый плащ, прошла в гостиную, мимоходом поинтересовавшись:
— А что именно из событий прошлого года ты имеешь в виду?
— Убийство Осинского. Это было чересчур — накачать бедного магната солями бария. Некрасивая смерть.
— Согласна, некрасивая. Но заказчики пожелали, чтобы Осинский умирал медленно, слушая кассету с записями обвинений во всех своих преступлениях против мировой экономики.
— Самое забавное, что он вряд ли что-либо слышал. Я тут просчитал, что превышение разовой токсической дозы на четырнадцать и восемь десятых миллиграмма резко ослабляет деятельность слуховых и зрительных рецепторов. Хотя сознание сохраняется. Да еще мерцание предсердий все осложняет. Я тебя понимаю, Мамба.
— А при чем здесь я? Не я его заказала.
— Но ты его убила.
— Это моя работа. А если ты скажешь об этом Осинском еще хоть слово, я тебе такое мерцание предсердий устрою…
— Извини, понял. Просто хотел тебя развлечь. Ничего более. Может быть, чаю приготовить?
— Пожалуй. Только чашки я самолично перед этим помою. С тебя станется в них какой-нибудь гексахлоран разводить.
— Лариса, обижаешь! Я же не зверь.
— Знаю. Именно поэтому и помою.
— Кстати, ты ко мне прямо с работы ?
— Нет, заехала домой — так, проверить, все ли на месте и не порыскали ли бдительные бабки-соседки под моим придверным ковриком.
— А что под ковриком?
— Помнишь, ты как-то просил меня вывезти и похоронить отходы цианида ртути после своей очередной гениальной реакции? Я и сделала, как ты просил.
— Лариска, ты сумасшедшая!
— Зато смертность любопытных и склочных старух нашего подъезда возросла почти на четырнадцать процентов. И я знаю, что многие благодарят судьбу за такую милость!
— Слава богу, никто не знает, что судьба — это ты.
— Какая из меня судьба… Между прочим, назальные фильтры, которые ты мне подсунул, вызывают постоянное желание чихать. Это, знаешь ли, неприлично, если я расчихаюсь прямо в лицо умирающему клиенту. Очень неуважительно.
— Подумаем над этим. Все остальное нареканий не имеет?
—Нет.
— Чем работала ? “Роковое удушье”?
— Оно самое.
— Мое лучшее создание, за которое я буду бесконечно париться в аду. Ладно. Пойду на кухню, а ты располагайся и саморазвлекайся. Я, кстати, прикупил в свою коллекцию новых фильмов. Можешь посмотреть.
— Ты знаешь, я не поклонница такого времяпровождения.
— Как угодно, Черная Мамба.
— Нарик!..
— Все, я устранился.
Нарик, прихрамывая, отправился мастерски готовить свой потрясающий чай с жасмином, мятой, бергамотом, лимонником и такими травами, о существовании коих и не подозревали ученые-ботаники. Лариса проводила друга взглядом и со вздохом, выдающим ее затянувшуюся усталость, опустилась на старую софу, именуемую Нариком “мощи моей бабушки”.
Нарик действительно был другом Ларисы. Потому они никогда между собой не стеснялись ни в чувствах, ни в выражениях. Не стеснялись ощушать себя студентами, удравшими с очередной жизненно важной лекции. Они устали от лекций. И от жизни.
Лариса считала Нарика своим коллегой. В каком-то смысле. Именно Нарик занимался “парфюмированием” — приданием безопасного товарного вида ядовитым изобретениям Старика. Именно Нарику пришла когда-то в голову идея начинить цианидом аммония ароматические шарики для ванны и смешать с одеколоном “Secret Service” синтезированный Стариком неокурарин.
В компании Старика (а Лариса подозревала, что не она единственная, кто работает на этого жуткого человека) Нарик появился вследствие автокатастрофы. Лет шесть назад молодой, подающий надежды кандидат химических наук Никита Владимирович Роков попал в аварию, из которой его в коматозном состоянии отправили в Институт имени Склифосовского. Раны были настолько тяжелы, что врачи только подключили несчастного химика к аппарату искусственного дыхания и кардиомонитору и стали ждать, когда ломаная линия на экранах приборов сменится прямой, а не приходящего в сознание пациента милостиво приберет смерть. Дело было как раз под Восьмое марта, медперсонал созывался на торжественное распитие шампанского в ординаторской, и на какой-то момент пациент Роков остался без надзора. Когда же дежурная сестра торопливо вернулась в его палату, пациента на месте не оказалось, приборы были отключены. А вместо Рокова на непримятой простыне постели красовалась большая ветка свежей, опушенной нежными соцветиями мимозы.
