Кир Булычев - Роковая свадьба
– Сколько было мировых войн? – спрашивал Минц.
– На провокационные вопросы не отвечаем, – говорил покупатель.
День приближался к обеду.
Бритый молодой парень из шоп-группы долго выбирал себе подругу, наконец ему понравилась губастая, глазастая, рыжая, курчавая, она его возбудила. Он даже не стал доторговывать, а понес купленный мячик в гостиницу.
Без пяти два на площади появился полицейский командир. За ним двигалась повозка, нагруженная разного цвета и размера мячиками и шариками.
За повозкой шествовали вереницей полицейские, переодетые покупателями. Командир загребал с повозки несколько мячиков, вываливал их на стол продавцу, в обмен безмолвно забирал привезенный товар. Все молчали. Во-первых, с местной полицией не спорят, это закон шоп-туриста, во-вторых, каждый понимал, что любой обмен в пользу гостей. Десять мячиков – это десять солидных предметов из далекого будущего. Каждый можно толкнуть в Вологде долларов за двести как минимум. Поездка окупилась.
Вываливая на столик мячики, командир говорил каждому продавцу одинаково:
– Благодарю за визит. Попрошу в гостиницу, где вас ждет вкусный обед с прохладительными напитками.
Туристы потянулись к автобусу. Они оживленно беседовали и сговаривались в гостинице обменяться товарами, если кому чего не подходит.
Дама с красным ртом уже ждала в автобусе.
– После обеда полчаса личного времени, – сообщила она, – затем экскурсия на кладбище. Для желающих.
– Зачем? – не понял Минц.
– Посмотреть на свое захоронение и захоронения ближайших родственников и соседей.
Удалов закручинился. Ему не хотелось смотреть на свою могилу, но отказаться от визита он не посмел.
– У нас не хватает одного молодого человека, – сказал Минц. – Но вернее всего, он ушел в гостиницу поиграть с мячиком.
– Ничего с ним не случится, – равнодушно ответила дама. – Здесь нет преступности.
Обед оказался сытным, но скучным, недосоленным и пресным. Прохладительные напитки были чуть теплыми, чай – просто теплым.
Потом они поднялись в двойной номер. Удалов вывалил мячики и шарики на кровать.
– Может, не стоит их сейчас оживлять? – спросил Минц. – Если тебе достался слон, то получится трагедия.
– Но на удава я могу полюбоваться? – спросил Удалов.
– Любуйся, – согласился Минц. – Только осторожно.
Удалов стал рассматривать шарики в надежде угадать, какой из них содержит в сложенном виде удава. Даже легонько мял их руками. Шарики были тяжелыми, словно сделанными из каучука. Один прохладнее прочих. Может, в нем змея?
Под дверь в комнату вполз листочек бумаги.
– Смотри, – сказал Корнелий. – Выходят на связь. Может, это Миша Стендаль просит помощи?
– Осторожнее, – предупредил Минц. – Мы в чужой стране.
– В своей, – возразил Удалов. – Но изменившейся.
– И мы знаем о ней не больше, чем о Бангладеш, – сказал Минц.
– Прочтем? – Удалов сделал шаг к листку бумаги.
– Давай, – согласился Минц. – Читай вслух.
Сам отошел к окну и стал выглядывать наружу – но что увидишь с шестого этажа, кроме зеленого парка и пролетающих над землей средств передвижения неясного вида?
Удалов подобрал листок.
– «Могу поговорить за умеренное вознаграждение, – прочел он вслух, – расскажу тайны. Если согласны, то на кладбище у могилы Корнелия Удалова буду стоять за деревом. Доброжелатель».
– Ох не нравится мне это, – сказал Удалов, в сердцах отбрасывая листок, который полетел над кроватью и приземлился в руки Минцу. – И на кладбище я идти не хотел. Какого черта мне смотреть на свою могилу? Мазохизм это какой-то! Ну кто в наши дни смотрит на свои могилы?
– А я пойду, – сказал Минц. – Я думал убежать от них, пройти по улицам, заглянуть тайком в библиотеку. Для этого и шляпу выменял. Чтобы от них не отличаться. Но боюсь, что моя акция была обречена на провал, так как мы буквально окружены их агентами и переодетыми полицейскими. Теперь же у меня проявился просвет. Что у тебя осталось из ценных вещей?
– Янтарное ожерелье, – сказал Удалов. – Я его спрятал.
– А у меня... – Минц залез двумя пальцами в верхний карман пиджака. – Где же мамино колечко? Ага, здесь! И царская десятка! Думаю, за этот ченч мы с тобой узнаем все, что нужно.
– Иди без меня, – упрямился Удалов. – Мне еще пожить хочется.
Но конечно же, Минц его уговорил. В каждом человеке таится любопытство перед лицом собственной смерти. Скажите мне: «Хочешь ли узнать, какого числа и какого года ты помрешь?» – я закричу: «Ни в коем случае! Подарите мне неизвестность!» А тебе скажут: «А подглядеть хочешь?» Ты ничего не ответишь, но, внутренне содрогаясь, пойдешь и станешь подглядывать в скважину.
Удалов сказал себе, что только дойдет до кладбища, погуляет там, посмотрит на могилы соседей – может, даже им поклонится... хоть и это не очень красиво. Живут твои соседи, зла против тебя не таят, а ты цветок несешь к ним на могилу...
Вошел кавказский человек из агентства и велел выходить на экскурсию. Удалов положил в карман мячик с предполагаемым удавом и спустился вниз.
Остальные тоже стояли у автобуса, были они настроены мрачно, бледны и смущены неправильностью своего поведения перед лицом вечности. А когда подошла дама с длинным лицом, неся девять букетиков из искусственных цветов, и раздала их, все брали букетики с благодарностью.
– А где Стендаль? – спросил Удалов. – С ним все в порядке?
– А что может быть не в порядке с молодым человеком, который купается в море любви? – искренне ответила женщина.
– А когда выкупается? – спросил Минц.
– Присоединится к группе.
Залезли в автобус.
Минц велел внимательно смотреть по сторонам, чтобы доложить Академии наук, но Удалов все забывал, потому что мысли возвращались к скорой встрече с собственной кончиной.
Дорога на кладбище вела через городские окраины. Они были различными. Кое-где сохранились старые гуслярские дома, ведь сто лет для хорошего дома – срок небольшой. Кое-где поднимались дома новые. Как ни странно, они производили впечатление запущенности и заброшенности. И народу было немного, и дети не шалили на детских площадках. Может быть, подумал Удалов, эти люди отвезли с утра малышей по детским садикам, а сами углубились в созидательный труд?
Большую лужайку подстригала машина. За то время, пока проезжали мимо, Удалов успел полюбоваться, как она ровно стрижет траву, складывает сено в кубики, а кубики завязывает в пластиковые пакеты. Только Удалов хотел похвалить машину, как заметил, что на следующем газоне стоит такая же машина, сломанная. Сломанная, потому что из ее выходного отверстия до половины высунулся куб сена, но так и не вышел до конца. Словно не состоялись роды. Сено пожелтело, как пожелтели и кубы сена, разбросанные по газону. Некому было их собирать.
– «Только не сжата полоска одна», – сообщил Удалов.
– По моим наблюдениям, – сказал Лев Христофорович, – наш с тобой, можно сказать, родной городок значительно вырос за последние сто лет, но затем пришел в упадок.
– Вы тоже так думаете?
– Посмотри на дорожки. Трава между плит. Посмотри на стены домов. Когда их красили в последний раз? Посмотри на детскую площадку – она заросла крапивой. Сомнений нет – эта цивилизация переживает упадок.
– Но как же тогда их достижения? – спросил Удалов.
– Достижения... А ты уверен, что это достижения современные, а не успехи вчерашнего дня?
Удалов не был уверен.
Автобус остановился у ворот кладбища. Ворота были приоткрыты. Туристам велели слезать и расписаться в книжечке кавказца, что каждый должен фирме «Голден гууз» десять долларов либо в рублевом эквиваленте за посещение кладбища и ознакомление с родными могилами.
Расписывались без спора, и каждый думал: «Черта с два я тебе отдам эти деньги, грабитель проклятый!»
У ворот стоял сторож в черном фраке и конической шляпе.
– Из какого периода прибыли? – спросил он, блеснув глазом из-под шляпы.
– Разве не видишь? – озлобилась женщина с красными губами. – Плановая группа.
– Сейчас проверим.
– А разве не всем сюда можно ходить? – спросил Удалов.
По дорожке навстречу шла местная семья, все в шляпах, очках, с лопаточками и граблями. Сразу понятно, что совершали уход за могилой.
– Туристы из прошлого только в организованном порядке, – ответил сторож. Он отыскал в черной потрепанной книге группу из Великого Гусляра образца августа 1996 года. Но что удивило Удалова – отыскал ее не в конце, а где-то в недрах книги. И до, и после списка шли другие фамилии, другие группы. Можно подумать, что записали гуслярцев весьма заранее. Минц тоже обратил на это внимание.
– Возможно, всё предопределено, – сказал он тихо, – только мы с тобой остаемся лопухами.
Столь крепкое словцо для Минца – исключение. Но он тоже оказался взволнован, и если бы...
– Если бы не информант, – произнес он грустно, – никогда бы на кладбище не поперся.
