Лев Белов - Этот несносный Ноготков
— Ты посмотри-ка на своего отца, — иронически усмехнулась
Елена Петровна. — Когда он узнал, что пропали мои золотые часы, то даже глазом не моргнул, а когда пропали его жалкие таблетки или пилюльки, он затевает скандал.
— Да их там и было-то штук пять, не больше, — заметил Алик и посмотрел на папу. Тот лежал в кресле без сознания.
Глава девятая,
служащая подтверждением той непреложной истины, что иногда родители недооценивают своих собственных детей
Если бы Филиппа Ивановича вызвали однажды, допустим, в какое-нибудь солидное учреждение и спросили, ч т о он думает о своем сыне, ответ, очевидно, был бы краток: Мальчик как мальчик.
И как бы поразился Филипп Иванович, когда узнал бы из абсолютно достоверных источников, что его сын Алик превосходит — и значительно! — своего папу не в какихнибудь упражнениях с лянгой, а в высшей нервной деятельности, что его сын Алик действительно умеет делать то, что не умеет и никогда не сумеет он сам, профессор.
Что говорить, иногда родители недооценивают своих детей, и в этом еще убедится читатель, если он терпелив и не столь тороплив в выводах, как уже знакомая нам машинистка.
Филипп Иванович очнулся еще до того как Елена Петровна подняла трубку телефона и вызвала «Скорую помощь». Таким образом, убедившись, что ее супруг жив, ей пришлось снова позвонить по тому же короткому номеру и сообщить об отмене вызова врача. Затем она сбегала на кухню и, вернувшись со стаканом воды, плеснула ее на лицо супруга.
— Я жив? — слабым голосом спросил профессор.
— Слава богу, жив! — подтвердила супруга. — И чего это ты так?
— Папа не знает, что теперь скажет Константину Степановичу насчет этих своих стимуляторов, — спокойно заметил Алик.
— Стимуляторов? — в изумлении повторил Филипп Иванович.
— А откуда ты знаешь? Лена, я разговаривал, когда был в обмороке?
— Ты молчал, как глухонемой! — заверила супруга.
— Может быть, я иногда, извини, болтаю во сне?
— Один раз ты что-то бормотал о своей Инфочке. Кстати, много было народу на похоронах?
— Да пойми ты, наконец, — взмолился профессор, — что Инфочка, к которой ты меня до сих пор ревнуешь, не женщина, а инфузория!
— Знаем мы этих инфузорий, — вздохнула Елена Петровна.
— Теперь появился так называемый Мотылек килограммов на пятьдесят.
— В лаборатории производятся опыты над гусеницей кукурузного мотылька, а тебе жалко, что ли? — пожал плечами Алик.
— Вот именно, — кивнул Филипп Иванович, улыбаясь, но тут же спохватился и с недоумением посмотрел на сына. —
Позволь, позволь, а откуда ты все это знаешь? И, милостивый государь, — уже рассерженным тоном произнес Филипп Иванович, — из каких таких источников, а, быть может, и первоисточников вам стало известно о фактах, которые являются, черт побери, секретом?!
— Ну что ты пристал к ребенку? — вступилась за сына Елена Петровна. — Наверно, в газете прочитал или по радио услыхал.
— Пардон, мадемуазель, — повернулся к жене профессор, — но сведения об этой лаборатории ни в печать, ни в эфир не просачиваются!
— Но не мог же ребенок все это выдумать?
— Ну так ты мне скажешь, милостивый государь, в чем дело?
— Все очень просто, — улыбнулся Алик. — Я вижу, о чем ты думаешь, и поэтому знаю, что делается у вас в институте.
— Все очень просто, — саркастически усмехнулся Филипп Иванович. — Ты, миленький мой, видишь, о чем я думаю. А ты, конечно, случайно, не слышишь, какого цвета молекулы фтора и какой запах у атомов бараньего рога?
Глава десятая,
в которой дается положительная оценка не только отрицательной температуре
На второй день после столь знаменательного собеседования Филиппа Ивановича, Елены Петровны и их удивительного отпрыска Ноготков-старший зашел в лабораторию имитации.
— Гусенька меня восхищает, — сообщила Нарзанова. — Например, вчера она вела себя очень прилично при минус восьмидесяти. Ну такая резвушка, Филипп Иванович, что просто сердце радуется!
— Минус восемьдесят — это еще не предел, хотя и великолепно, — заметил Ноготков. — Не забывайте, Варвара Никаноровна, что в самые ближайшие дни мы должны завершить всю серию опытов. А ваш отчет будет заслушан на ученом совете академии. Послушайте, Варенька, вам никогда не приходилось сталкиваться с моим сыном?
— Что? Сталкиваться? То есть как? — опешила Нарзанова.
— Ну, допустим, разговаривать об опытах с гусеницей.
— Да я вашего сына видела только на именинах Елены Петровны! Но тогда я беседовала лишь со взрослыми.
— Гм-гм... Странно, очень странно, — пробормотал профессор. — Как вы думаете, Гусенька выдержит минут сто двадцать?
— Боже, конечно! Это такая умница! По-моему, отрицательная температура даже оказывает на нее положительное воздействие. Покойная Инфочка была куда слабее.
Выйдя из лаборатории, Филипп Иванович зашел в свой кабинет, сел за стол и поднял телефонную трубку. Набрав номер, он помолчал и, услышав знакомый бас, приглушенным голосом произнес:
— Добрый день, Константин Степанович. Да, Ноготков. Вы не могли бы уделить мне, скажем, несколько минут? Да как бы это вам сказать... Дело-то, так сказать, понимаете... Да я не мнусь. Ну, в общем, щепетильная история. И непонятная.
Константин Степанович совершенно не напоминал человека, от которого зависят судьбы многих людей, открытий и изобретений. Небольшого роста, худощавый, с маленьким квадратиком усиков, в неизменном старомодном пенсне, он производил впечатление специалиста по детским болезням, постоянно занятого анализами, рентгеновскими снимками, электрокардиограммами, справками о перке и привитии оспы.
Так уж получается, что чем ценнее для общества человек, тем он обычно скромнее выглядит. И совсем не стоит упрекать тех парикмахеров и продавцов газированной воды, которых во внеслужебное время легко принять за крупных ученых или выдающихся изобретателей, — настолько солидно они рассуждают о самых высоких материях, самых тонких вопросах науки, техники, искусства и литературы. Так, один наш знакомый цирюльник утверждал, что Архимед прославился изобретением паровоза, а Лимонардо да Винчи — романом «Хижина дяди Тома», в то время как другой наш знакомый, работник павильона «ПИВО-ВОДЫ-СОКИ» в доверительной беседе сообщил, что Шерлок Холмс является автором широко известной книги «Последний из могикан», а роман Мартина Андерсена-Нексё «Пелле — завоеватель» посвящен футболисту Пеле.
— Итак, — сказал Константин Степанович, пожав руку Ноготкову и предложив ему присесть, — в нашем распоряжении двадцать минут. Ответьте мне, дорогой Филипп Иванович, на один вопрос — готовы ли вы к полету?
— В Москву? — улыбнулся профессор. — Хоть сегодня.
— А в космос?
— В космос? — Ноготков невольно приподнялся со стула.
— Вот именно, в космос, но знайте: на корабле вы не будете испытывать почти никаких неудобств, если учесть, что с проблемой гравитации, например, уже все покончено.
Маршрут довольно средний по расстоянию — я имею в виду симпатичную такую планетку, которую еще древние греки и римляне окрестили именем бога войны, ту розовенькую планетку, на которой сутки длятся дольше, чем у нас, на тридцать семь минут, двадцать две и четыре десятых секунды, чей год равен одному и восьмидесяти восьми сотым земного года, а...
— ...а напряжение силы тяжести, — добавил Филипп Иванович, — на поверхности почти в три раза меньше, чем у Земли, не говоря...
— ...не говоря уже об атмосферном давлении, которое составляет почти шестьдесят пять миллиметров ртутного столбика, что, естественно, соответствует давлению на Земле в восемнадцати километрах от ее поверхности... И эта планетка движется по своей орбите со скоростью около двадцати четырех километров в секунду, а...
— ...а вы, Константин Степанович, не забудьте, пожалуйста, еще и о ее двух спутниках...
— ...диаметром девять и двадцать четыре километра, — сказал академик и с шумом выдохнул из себя воздух. — Вы знаете, дорогой Филипп Иванович, у меня закралось подозрение, что вы догадываетесь, хотя и смутно, о какой из планет идет речь.
— Выдержит ли мой хлипкий организм температуру этой симпатичной планеты? Ведь я же не так приспособлен к холоду, как моя незабвенная Инфочка или ныне здравствующая Гусенька.
— К чему паниковать, дорогой Филипп Иванович? Вы же знаете, что не так страшен Марс, как его малюют. В конце концов, разве вы будете бегать по Марсу в трусиках? Кстати: в Антарктиде зарегистрировано минус восемьдесят два, а ведь там работают люди.
— И потом, Константин Степанович, меня, честно говоря, смущают эти крошечки-кратеры. Из сугубо праздного любопытства я взглянул на фотографию Марса. Их ведь тысяч десять.
