Дмитрий Казаков - Удравшие из ада
Ступени оказались выщерблены, освещение отсутствовало, так что студенты постоянно спотыкались и время от времени изрыгали проклятия. Кровожадное шуршание и отдаленный рык, доносящийся из выходящих на лестницу коридоров, тут же стихали.
Закрытые в подземелье древние книги, заключающие в себе саму сущность зла, прислушивались, норовя выучить новые заклинания.
– Пришли, – сказал Мешок Пыль, останавливаясь перед дверью, выглядящей мрачно и увесисто.
Притолока и косяки, обложенные оборзитом, гасящим магию камнем, излучали белесое сияние.
Некроинтерпресскон завыл вновь, и Арс ощутил, как тело его, наплевав на приказы разума, готово обратиться в самое позорное бегство. Рыггантропов вновь поковырял в ухе, и раздавшийся из недр маленькой головы скрежещущий звук вынудил древний фолиант стыдливо умолкнуть.
– Едва откроем – мертвяки полезут, – сообщил Мешок Пыль, извлекая из-под балахона вычурный ключ.
С легким хлопком возникла скважина, ключ вошел в нее бесшумно, как нож в масло, и в недрах двери что-то заскрипело. Пол качнулся, с потолка посыпалась мелкая пыль.
– Не вздумайте колдовать! – гроблин отступил на шаг. – Мертвяки хоть и выглядят отвратительно, только напугать могут, а сотворенные заклинания тут искажаются очень причудливо…
Дверь открылась, и через проем ринулась толпа раскоряченных уродов. Замелькали оскаленные хари, завоняло растревоженной могилой, к студентам потянулись сгнившие и обглоданные лапы.
Тили-Тили гневно зашипел, и его маленькая фигурка превратилась в смазанное пятно.
После нескольких стремительных ударов удивленно моргающие и недоуменно воющие мертвяки оказались лежащими на полу, а через мгновение начали таять, превращаться в черный вонючий дым.
– Погано, – заметил Мешок Пыль. – Теперь ждите, пока я усмирю его. Потом заходите.
Пространство, лежащее за дверью, не было темным: неприятное для глаз багровое сияние освещало блестящий пол, причудливо изогнутые стены, покрытые магическими знаками, и нечто черное, слишком большое, чтобы быть книгой…
Когда гроблин шагнул внутрь, темный силуэт поднялся, звякнули цепи. Фолиант, размерами превосходящий обеденный стол, с истошным воем ринулся к ненавистному библиотекарю.
– Чем он вопит? – спросил Нил, когда в ушах перестало звенеть. – У него же нет горла и этих самых… связок…
– А я знаю? – вопросом ответил Арс, зачарованно наблюдая, как Мешок Пыль трясет амулетом, а Некроинтерпресскон пытается заслониться обложкой.
– Заходите, – велел гроблин, когда гневно трепещущий страницами фолиант лег на пол, как присмиревший хищник.
Арс шагнул через порог и осторожно, вытянув шею, заглянул внутрь Некроинтерпресскона.
На страницах древнего и могучего фолианта клубилась тьма, пылали застывшие в судороге молнии, неспешно вращались черные воронки, и Топыряк с ужасом осознал, что не может отвести от одной из них взгляд.
– Не смотри, – его толкнули в плечо, – он выпьет твою душу…
Арс замотал головой, пытаясь определить, при нем ли еще душа.
По всему получалось, что она благополучно обретается в пятках и выходить оттуда не собирается.
– Сейчас я поймаю ответ на наш вопрос, – Мешок Пыль оскалил мелкие острые зубы, покрепче ухватился за щипцы и, опершись коленом о край гневно затрепетавшего Некроинтерпресскона, сунул в него руки.
В этот момент гроблин напоминал сантехника, отважно бьющегося с очень большим и злым унитазом. Он сосредоточенно двигал руками, а фолиант бурчал, кряхтел и булькал.
Потом Мешок Пыль дернул, словно подсекая, и отскочил от книги.
Зажатое в щипцах, билось, извивалось и разбрасывало искры что-то, похожее на ожившую полосу раскаленного металла.
– Мешок, сюда, – прошипел библиотекарь, и замершие студенты задвигались очень быстро.
Многие думают, что демоном быть легко: являйся по вызову ко всяким колдунам, исполняй их желания, а в остальное время развлекайся на полную катушку, используя сверхъестественные способности.
На самом деле демонское существование таит не меньше сложностей, чем людское или эльфийское…
Взять хотя бы солнечный свет.
За тысячелетия, проведенные в самом темном, затхлом и мрачном уголке Нижнего мира, память узника ослабела. Если честно, он забыл все, кроме имени, жестокого, выворачивающего нутро голода и яростно полыхающего желания отмстить тем, кто одолел его и заковал.
После побега воспоминания начали возвращаться, но очень медленно.
Поэтому, когда тьма принялась редеть, могущественный, но пораженный склерозом демон лишь удивленно распахнул то, что заменяло ему глаза, пытаясь осознать, что происходит…
А в следующее мгновение зашипел от охватившей тело боли.
Демоны не очень хорошо переносят солнечный свет, но если сталкиваются с ним часто, постепенно вырабатывают иммунитет. Узник в силу очевидных причин такой возможности был лишен.
В тот момент он решил, что враги добрались до него и что сейчас он провалится обратно в Нижний мир. Бешенство придало сил, и демон отчаянным броском метнулся к ближайшему островку спасительной темноты…
Раздалось шуршание вроде того, что издает размотанный рулон туалетной бумаги, и в подвале дома, считающегося по меркам Нор чуть ли не усадьбой, стало на одно живое существо больше.
Обитающие тут крысы не стали пытаться завести знакомство, а дали стрекача.
У крыс перед людьми есть одно большое преимущество – они не обременены затемняющим истинное восприятие интеллектом, которым погрязшее в глупости человечество почему-то гордится.
Среди засохших крысиных какашек, полуразвалившихся бочек и куч тряпья демон почувствовал себя довольно уютно.
Сейчас он пребывал в неподвижности и ждал, когда через щели прекратит струиться вызывающее боль сияние и когда можно будет выйти наружу, снова поиграть с людьми…
Улица Толстой Звезды, расположенная на правом по ходу солнца берегу реки Ква-Ква, славилась прежде всего тем, что лежала между Норами и гномьим кварталом, являясь чем-то вроде демилитаризованной зоны.
А еще тут жила Безумная Пифия.
На самом деле все пифии, предсказатели и пророки не в своем уме, а немножечко в чужом, и хорошо, если только в одном. Чтобы заслужить в их цеху прозвище «Безумная», его обладательнице пришлось постараться.
Поэтому стражники, свернув с улицы Злобных Карликов, остановились, чтобы вытрясти из закромов души крошки смелости.
– Ты уверен, что нам нужно туда идти? – в двадцатый, наверное, раз спросил Васис Ргов.
– Ты предпочитаешь отправиться в МУ? – поинтересовался Поля Лахов.
Ргов поспешно заткнулся, вспоминая пережитые в университете унижения.
Храбрости Торопливые набирались по-разному: Лахов смотрелся в снятый шлем и приглаживал аккуратно завитые волосы, Ргов мелко дрожал и бормотал что-то, а Дука Калис перезаряжал арбалеты, которых под длинным черным плащом носил ровно пять штук.
– Ну, пошли, – сказал лейтенант, водружая шлем на голову.
К удивлению Лахова, никто не поспешил вперед, чтобы прикрыть начальство, так что пришлось самому идти в авангарде.
Сержанты храбро топали следом.
Дом Пифии стоял на отшибе, будто соседние здания норовили отодвинуться подальше. Его окружала широкая полоса перекопанной и черной, словно обгорелой, земли.
– Чего это? – живо интересующийся сельским хозяйством Ргов наклонился.
– И голова твоя превратится в пепел, а ноги сгниют по самое горло! – прогремевший со стороны крыльца голос заставил Васиса с испуганным воплем подскочить на добрый метр.
На крыльце стояла женщина, наряженная в длинный балахон неопрятного цвета. Прическа ее напоминала взрыв на макаронной фабрике, а глаза сверкали, как две лампочки по сто пятьдесят ватт.
Даже Калис, толстошкурый, как носорог в бронежилете, ощутил себя неловко под этим взглядом.
– Я знаю, зачем вы явились! – твердо заявила Пифия, и тут же голос ее изменился, стал мягким, певучим: – Ой, цветет мандрагора в поле у ручья! Негра молодого полюбила я!
– Что такое «негр»? – поинтересовался Калис.
– У нее спроси, – посоветовал Лахов.
– Это такое неполиткорректное слово, на самом деле надо говорить «афроамериканец», – сообщила Пифия и заорала во все горло: – Ну что, так и будем стоять на улице!? Или в дом зайдем!?
С соседнего здания, истошно каркая, сорвались вороны. Сидевший на заборе кот свалился и, судя по быстро оборвавшемуся истошному воплю, скончался от разрыва сердца.
– Зайдем, – проговорил Лахов, ощущая, как отголоски крика еще блуждают в пустотах внутри его головы.
Пифия могла изрекать пророчества не выходя из дома, и они оказались бы услышаны даже в соседних Лоскутах.
Покачиваясь от гремящего внутри черепа эха, лейтенант поднялся на крыльцо и окунулся в пахнущую чем-то неприятно сладким темноту. Прошел узким, точно кошелек скупца, коридором и оказался в комнате, напоминающей склад антиквариата или лавку старьевщика.
