Вячеслав Рыбаков - После Апокалипсиса
— Кто она?
— Кто? — переспросил кэлпи.
— Она. Принцесса.
Кэлпи переглянулись. Фома вытянул шею, вглядываясь в их лица в ожидании ответа, но кэлпи молчали.
Шест ударился о воду, звезды плясали на воде, разбиваясь на мелкие осколки.
— Там, на острове, — сказал Фома, — я был взрослым. Я был большим. Она сделала меня большим. Что она со мной сделала?
Кэлпи молчали.
— Я хочу домой, — неуверенно сказал Фома. Он путался в своих руках и ногах, никак не мог уместиться на скамье. — Верните меня домой.
Кэлпи молчали.
— Ненавижу вас, жабы, — сказал Фома.
Кэлпи молчали.
Фома вытянул длинные руки и толкнул одного из них. Кэлпи, не удержавшись, кувыркнулся в воду.
— Вот так, — сказал Фома.
Он выпрямился в шаткой лодке, перехватил шест у второго кэлпи и с размаху ударил его по спине. Кэлпи сложился пополам, мягкий, словно тряпичная кукла.
— В воду, — сказал Фома.
Кэлпи обернул к нему темное лицо с раскрытым ртом, но не издал ни звука.
— В воду, — повторил Фома и толкнул того концом шеста в подвздох.
Кэлпи с громким всплеском упал спиной вниз.
— Помни про водяного коня! — сказал Фома темноте. — Помни про водяного коня!
Он толкнул в дно шестом. Лодка развернулась носом к зареву на горизонте — дальним огням Территории, ее домам, шахтам и наблюдательным вышкам. Плыть приходилось против течения, Фома налегал на шест, лодка то и дело норовила вывернуться из-под него. И как только эти чертовы педики ухитряются править такими неустойчивыми штуками?
— Я плыву домой, — пел Фома, не думая о том, что голос его скачет по воде, точно мяч, — плыву домой. Меня взяли в плен кэлпи, зеленые мерзкие кэлпи, но я сумел убежать. Первого я ударил рукой, второго ударил шестом! Они упали в воду, в черную воду, теперь их съест водяной конь! А я один стою в лодке, отталкиваюсь шестом от дна, сонные рыбы уходят прочь, зеленые жабы в страхе бегут от моего шеста. Я видел невиданные места, моя отвага чиста, и я плыву сквозь ночь…
Он поймал себя на том, что не может остановиться. Песня распирала его, как насильно удержанный в груди воздух.
Зарево приближалось, и вместе с ним явственно повеяло запахами железа и дыма. Это дом так пахнет? Небо светлело, вода перед носом у лодки собралась в складки.
Территория обозначила себя ржавыми фермами, встающими из воды, на перекладинах повисли зеленые пучки водорослей. Дорожки дальних огней бежали по воде, сходя на нет у его лодки. Он поднял голову и увидел, что звезды, потерявшись в этом зареве, сделались маленькими и жалкими.
Сторожевая вышка росла из воды — обзорная площадка на бетонном столбе; чуть ниже — гладкая жестяная опояска. Говорили, что по ней проходит ток, который отключается лишь во время смены часовых. Площадка ощетинилась стволами пулеметов, а были еще (Фома слышал об этом) снайперы, ради тренировки убивающие рыб, прячущих в глубине свои темные спины.
А это значило, что он в безопасности!
Он выпрямился в лодке, расставив ноги, чтобы сохранить равновесие, поднес руки рупором ко рту и сказал:
— Эй!
Эхо отпрыгнуло от поверхности воды и вернулось ему в руки.
Следом за эхом в руки ему ударил сноп брызг. Выстрел был словно треск сухой ветки, он даже не сразу понял, что это выстрел.
— Стой, где стоишь! — крикнули сверху.
— Я свой! — крикнул Фома, и голос его сорвался. — Свой! Меня похитили кэлпи! Вчера! Нет, позавчера…
— Придумай что-нибудь более умное, — сказали сверху.
Перед носом лодки практически одновременно поднялось несколько крохотных фонтанчиков.
— Назад! — крикнули сверху напряженным, злым голосом.
— Меня зовут Фома, — закричал Фома, — Фома Белаква! Вы должны знать! Мой папа — инженер на станции очистки воды. Его зовут Георгий.
— Сколько тебе лет, парень? — крикнули сверху.
— Девять! — сказал Фома.
— Выдумай что-нибудь поумнее, дурень, — сказали сверху, и еще один фонтанчик взвился у ног Фомы. На сей раз пуля ударила в днище и сквозь крохотную дырочку плеснула вода. — Ты выглядишь на все двадцать.
Фома растопырил пальцы и поднес к глазам свои большие руки.
— Решил отвлечь нас, так?
Вторая дырочка появилась в днище рядом с первой, осколок дерева оцарапал Фоме щеку. Видно было, как вода плещется по дну лодки.
— Не надо! — крикнул Фома. — Пожалуйста!
Третья пуля легла меж двумя первыми — в днище образовалась здоровенная промоина.
— Я безоружен, — сказал Фома.
— Ты-то… Я видел таких, как ты, перевертыш.
Молчание повисло между сторожевой вышкой и лодкой. И вдруг Фома понял, что молчание это — последнее молчание в его жизни, что вот-вот прервется оно звуком выстрела и шлепком пули, мягко входящей в плоть. И это наступит быстро, очень быстро.
Сейчас.
— Не надо, — повторил он, — пожалуйста, не надо! Я всего лишь маленький мальчик! Я говорю правду! Я…
— Молись, урод! Ты, выро…
Часовой охнул и смолк.
Фома вдруг понял, что вокруг совсем светло, и увидел, что в узкой смотровой щели торчит, покачиваясь, стрела с зеленым оперением.
Вторая лодка вынырнула из дальних зарослей и тут же ушла обратно, в спасительный частокол тростника. Фома прыгнул в воду и сделал несколько отчаянных гребков.
«Водяной конь! — подумал он в ужасе, — водяной конь…»
Он нырнул как можно глубже, с открытыми глазами, изо рта рванулись к поверхности серебряные пузырьки. Далеко над головой что-то сказало:
— Так-так-так…
Пули прошли рядом с ним, он видел, как они висят в толще воды, — кусочки металла в стеклянистой оболочке из пузырьков, словно коконы пауков-серебрянок.
Дно второй лодки висело совсем близко, он отчаянным усилием выставил из воды руку и кто-то там, в лодке схватил эту руку за запястье длинными цепкими пальцами.
Переваливаясь животом, кашляя, Фома оказался в лодке. Тот, что тащил его, покачнулся и откинулся назад, в ухе — серебряная рыбка с рубиновым глазом, во лбу — черная дыра, как у того, тогда… Еще двое кэлпи одновременно ударили шестами, лодка скользнула по воде, как пущенная из лука зеленая стрела…
Фома сидел на дне лодки, обхватив колени руками, и трясся, он никак не мог заплакать. Где-то далеко, надрываясь, выла сирена.
Кэлпи отложил шест и обернулся к нему.
— Ты нам должен, — сказал он и ударил Фому по лицу.
Голова Фомы мотнулась, из носа потекли две струйки крови, но он промолчал, только вытер рукой верхнюю губу.
— Из-за тебя слишком много смертей, — сказал кэлпи сквозь зубы и опять занес руку для удара.
Второй положил ему руку на плечо.
— Это наш бард. Это все-таки наш бард!
И тут Фома заплакал — отчаянно, взахлеб, вытирая руками злые слезы.
— Что вы со мной сделали? Зачем? Я вас ненавижу, ненавижу, ненавижу!
Кэлпи, тот, что сдержал удар своего напарника, положил руку ему на плечо:
— О, наш бард, о наш любимый. Все будет хорошо. Теперь все будет хорошо.
Что-то в груди у Фомы лопнуло, словно горячий пузырь, дышать стало легче, и он, уже не стесняясь своих слез, отчаянно припал к груди своего врага.
* * *— Встань, Белаква. Повтори, что я сказал?
Хромоножка в раздражении прошелся взад-вперед.
Говорили, вместо одной ноги у него протез. Говорили, когда-то, давным-давно, он нарвался на минную растяжку.
Фома в растерянности хлопал глазами. Мыслями он был далеко, Хромоножка застиг его врасплох. Справедливости ради надо сказать, что это ему удавалось довольно часто.
— Белаква очень занят, — ядовито сказал Хромоножка, — Белаква считает мух. Он у нас большой ученый, верно, Белаква?
Ученики охотно рассмеялись. Они всегда смеялись таким шуткам Хромоножки, потому что это было безопасно и весело.
— Так о чем я только что говорил, Белаква?
Фома изо всех сил скосил глаза, заглядывая в тетрадку соседа.
— Что никаких Территорий раньше не было. И Метрополии тоже. Вернее, вся земля была как одна сплошная Метрополия. Потом уровень воды повысился, а изотерма подвинулась…
— Изотерма подвинулась, — ядовитым голосом сказал Хромоножка, — понятно. Почему же, как ты выражаешься, изотерма подвинулась, Белаква?
— Льды потаяли, — сказал Фома.
— Садись, Белаква, — разочарованно велел Хромоножка. — Так вот, в результате того, что уровень моря значительно повысился, значительная часть континента оказалась под водой, образовав Дельту — залитую водой низменность с многочисленными рукавами-протоками и своеобразной флорой и фауной.
Численность человечества сократилась в сотни раз, сейчас общая численность населения насчитывает около десяти миллионов, из которых две трети проживают на остатках суши, когда-то бывших высокогорьем. Остальные… Сколько, Белаква?
