Анастасия Завозова - Вальпургиева ночь
Земляк с готовностью вытащил нечто похожее на удлиненные гусли.
— О! — завопила Полина. — Улька ща про горячих скандинавских пацанов волыну заведет!
— Тебе что, не понравилось в прошлый раз? — обиженно спросил… Улька. (Что за имя для такого большого мужчины?!)
— Понра-авилось! — закивала Полина. — Там такая веселуха была, прикиньте, Ула
конкретно расписывал, кто, когда и кому и каким образом по морде надавал! Там
столько экспрессии! Но, Улик, а про чего-нибудь другое ты петь умел?
Ула засопел, пощипывая струны.
— Вот… может, это? — наконец предложил он и затянул чуть в нос, но приятно…
Как-то утром могучий Тор проснулся…
До хруста зевнул сын Йорд[9], потянулся…
И затряс волосами, застучал бородою,
Молота не найдя рядом с собою!
Вот так собаки, вот прыткие нерпы…
Увели, не оставив даже серпа!
Ну а кто же такой смелый?
Йотун[10] Трюм, от наглости ошалелый!
Кликнул Тор Локи, сына Лавейи,
Тот ушлый ас, тот все умеет!
Погнали к Фрейе, пали в колена:
Дай, асиня, нарядец волшебный!
Слетаем к Трюму, пошукаем трошки,
Не надо ли йотуну перебить ножки?
Полетел Локи, шелестя крылами,
Полетел к йотуну и йотуновой маме…
Йотун сидит, важничает,
С мужиками бражничает…
Ты ли йотун, ты ли рог Аудумблы[11],
Стырил молот у Тора из тумбы?
Я, говорит наглый йотун,
Я взял молот, да, типа, и вот он.
Пока Фрейя мне женой не станет,
Молота никто не достанет…
Полетел Локи, шелестя крылами,
Обратно к Тору и Йорд, его маме.
Тор тряс волосами и стучал бородою,
Щелкал зубами, крутил головою…
Нет, не пойдет за йотуна Фрейя,
Надо мозгами шевелить скорее.
На Тора надели наряд невесты,
В таком виде и топал до места…
Трюм увидал, глядит больным окунем,
Мощна что-то Фрейя для йотуна.
Хитрый Лавейсон вокруг лисой вьется,
Ой да невеста, мол, ждет не дождется…
Только подарок давай сюда, суженый,
Молоток нам в хозяйстве ой как нужен…
Развесил тут уши глупый йотун,
Тащит молот, вот он, вот он…
Тут невеста-то скок из платья,
Как хватит-йотуна и йотуновых братьев!
Ох ужо вам, потомки Имира[12],
Еще у меня вы запросите мира…
Так вернул себе потомок Йорд молот,
А Скальда Недобитого мучает голод,
Отдайте хоть мясом, хоть деньгами,
А по ребрам не надо сапогами…—
плачущим выкриком закончил свое повествование рыжий скальд.
Дети лежали вповалку, корчась от хохота. Даже я улыбнулась. Забавно все расписал певун, да и сыграл недурно…
— Во, Уличек! — вопила Полина. — Умеешь же, рыжий мух!
— Очень интересное вольное переложение песни о Трюме, двенадцатый век, если я не ошибаюсь, — вставила Мика. — Кажется, это поздний слой эддических песен…
— Какой там слой, — засопел Ула. — Ее все так и пели, эту песенку-то. А переписчик вредный попался, ханжа, облагородил по мере возможности…
Глаза у Микелины стали как две зеленые фары (в том смысле, что большие и круглые).
— Да-а?! О, но… тогда это представляет большой научный интерес… Я должна это записать!
— Лежи, где лежишь…
— Не грузи ученостью…— загундосили Дан и Ян.
— Огрызки! — прошипела Микелина.
— Может, сменим тему, — вмешалась Полина. — Вот, вдруг кто еще чего споет или станцует, хоть хип-хоп с выходом? Ула, сколько у нас там еще времени?
— Где-то с час…
— Ну так чего, еще самодеятельность какая будет? — вопросила капризно Полина. — А то я уже так замерзла, что прямо сама готова позвать этого… тухленького из-под земли.
Мелодично зазвенели струны лютни. Переливчато светясь и помогая себе румянцем в обе щеки, в круг вылетел Помощник Микелины, тоненький мальчик в белом. Кажется, его звали Виталисом…
— Могу спеть…— признался он. — Если хотите…,
— Идет, чувак, — милостиво кивнула Полина. — Давай, зажги, порви зал! Но предупреждаю, если че не так — вырубаю быстро!
Виталис провел изящными пальчиками по струнам, сделал мечтательное лицо… Полилась прекрасная мелодия. В унисон заскрипел крест на могиле Костомарова, зашуршала земля…
Ах, в пухлых пальчиках резвушки Греты
Скрываются все прелести планеты…
Как ловко она режет колбасу,
Сейчас ее схвачу и унесу…
Из темноты раздалось вдохновенное подвывание. Виталис осекся и потух. Мы резко развернулись…
Полина отрываетсяНа покосившейся могильной плите сидел… мужик. Ну мужик как мужик, в общем, чуть протухший, подгнивший, а так ничего, в хозяйстве сгодится. Обеими руками мужик обнимал крест и хрипловато подвывал в такт звону струн Виталисовой гитарки. Когда Витя от испуга выключился, мужик оторвал романтический взгляд от луны, похожей на колбасу наоборот, и уставился на нас:
— Чего, и все? — кашлянув, осведомился покойничек и стеснительно признался: — А мне так занравилось…
— А мне тоже, — не растерялась я. — Вить, а Вить, ну-к обскажи подробнее, чего ты там с этой фройляйн собирался мутить?
Молчание. Я воздела очеса к небу. Виталис обморочной белой тряпочкой колыхался на соседней ветле. Чудеса, да и только — покойник покойника испугался…
— Извини, мужик, про Грету попозже… А-а ты чего вообще вылез-то? У вас, гражданин, время-то после двенадцати!
— Да знаю я, — потупил глаза предполагаемый упырь. — Только вы тут пели так хорошо, я и полез послушать. Скучно там знаете как… Ну иногда в гости к кому схожу, а так все лежу… большей частью. Левая пятка только отвалилась… Меня и проведывать-то никто не ходит… Я так обрадовался, думал, вы специально для меня поете… А что та молодка-то не пришла, уж до того хороша бабенка! Я своих свистнул, мы всех душегубов-то погнали, а она вона как все повернула…
— Заболела она, смекаешь? — принялась выкручиваться я. Простудилась, голос пропал… ну как бы она тебя молча бы развлекала? А тут мы в гости приехали, она и попросила, мол, не в службу, а чисто типа сердечно с тобой посидеть!
Упырь задумался, посопел:
— А чего круг нарисовали? А папоротник зачем рассыпали? А ведьм зачем привели? У-у, горят, горят глаза-то, как у кошек!!! Тьфу, бесовки!
— Э-э, дядя, ты сам-то рули, не тормози! — влез Данчик (или Янчик).
— Охрана-то какая-никакая нам нужна…
— А ну как ты нас есть станешь…
— Кусать за всякие места…
— А мы еще молодые…
— Нерожавшие…
— Янчик, чего несешь-то, сандаль оторванный?! (Громким шепотом )
— Не знаю, но это всегда прокатывает! (Таким же шепотом.)
— Чем? — прервал нестройное гудение покойник. — Чем мне вас кусать прикажете?
Мужик ощерился щербатым ртом, в котором сиротливо колыхались два коренных зуба. Действительно, дяде давно пора на протертые супчики переходить…
— Нема зубов-то! — пожаловался покойник. — Половина от цинги вывалилась, вторую половину жена моя, Манка Поросиха, мне вилами повыбивала. У-у, дурища! Не видели вы мою Манку-то? Еще та прохиндейка, прости господи! Думает, не знаю я, что среднего нашего, Харитошу, она от заезжего арапа родила. Обгорел на солнышке он, как же… Посреди зимы ить родила, какое там солнышко! Да и чернявых у нас в роду сроду не бывало… Ну, будете вы меня развлекать или нет?
— А тебе чего нэ спится? — спросила Сюнневе. — Все ваши вон тоже бродят по округе… Чего стряслось-то?
Покойник вдруг боязливо оглянулся, поежился:
— Ох и не знаю, красавица, не ведаю… Лежали мы себе тихохонько, души наши летали себе… Вдруг слышу, кличет кто-то. И сила неведомая меня из-под земли тащит! Странно так, душа-то уже давно наверху, а вот поди ж ты… Стоит человек странный, в темном плаще, улыбается так недобро… Чего он сделал — не помню, только с тех пор нет мне покоя. Украл он что-то у меня из могилки-то, вот и не могу я упокоиться— с миром. А случилось это давно, я и остыть еще не успел в могилке-то… А намедни мужики приходят, много их пришло. Хотяевские все, знакомцы. Только синие все, распухшие, вода с одежек ручьями бежит… Воют страшно, говорят, пойдем, Федя, с нами, его найдем, хоть морду набьем… Украл он наш покой, нету мира нашим душенькам, ох, горе горькое…— Упырь пригорюнился, зашмыгал дырками, оставшимися от носа.
— Кто украл? — приподнялась Сюнневе. — Проповедник тот?
— А не ведаю, девонька, они того и сами знать не знают. Горе, бают, великое на том человеке, злоба вселенская. А лет ему ой как много, потому как помереть не может…
Упырек все оживлялся, входил в роль. Оседлав крест, он замахал кулаками, завыл:
— Э-эх, похерил я жизню за копеечку!.. Хоть вы со мной посидите, не бросайте, ноченька-то сегодня какая!
Круглый и жирный, как масло, диск луны плавно пересекла тень женщины с распущенными волосами верхом на метле. Послышался игривый хохоток, и тень исчезла.
