Гай Юлий Орловский - Ричард Длинные Руки — принц-консорт
Тем же подвесным мостиком вернулся в главный корпус, у меня перед дверью тоже двое слуг, только стражей больше, начинаются еще с лестницы.
И точно так же у всех каменные морды, не замечают, словно я совершаю нечто предосудительное, ага, возвращаюсь в свои апартаменты за полночь.
Я захлопнул за собой дверь, а разоблачаться начал с перевязи, которую вяло стащил через голову, меч в ножнах привычно примостил к ложу в пределах вытянутой руки, ну что это за жизнь, вот так и начнешь завидовать простому крестьянину, который никому не нужен, никто не замышляет его убить…
Стащив сапоги, я разделся и лег поверх одеяла. Как хорошо, можно с удовольствием вспомнить, как долго боролся против отмены этой льготы, привилегии или наказания, когда целая толпа одевает утром и столько же раздевают на ночь, словно паралитика, готовя ко сну…
Дверь приоткрылась, щель не больше, чтобы просунуть легкие ножны, однако появилась женская фигура, прямая, куда там березке, свет из коридора, блеснувший только на миг, показал, что гостья в тончайшей ночной рубашке, то есть долго раздевать не придется.
Она приблизилась медленно и так плавно, что прям лебедь по неподвижной воде пруда, грациозно вскинула руки к плечам, и рубашка соскользнула на пол.
— Ваше высочество, — прозвучал ее мягкий голос, — вы разочарованы?
Я подвинулся, освобождая место, и сказал с подъемом:
— Как можно!.. Это же такая самопожертвенность, какой подвиг!.. Своей, так сказать, грудью… ага, грудью закрыть подругу… а такой грудью закрыть можно, теперь вижу.
Она присела на край, распущенные волосы падают по спине до самой поясницы, глаза влажно блестят.
— Вам не нравится?
— А что, — спросил я с недоверием, — сможешь сделать еще больше?.. Нет, ну да ладно, я человек весьма уверенный… Ложись, смотри, сколько тут места!
Она легла, вздохнула и, закрыв глаза, раздвинула ноги. Я приподнялся на локте и всмотрелся в ее бледное породистое лицо. В полупотемках выглядит почти худым, скулы блестят в дальнем свете, но щеки запали в темноту, а глазные впадины вообще кажутся пещерами.
— А чего ты решила заменить Мелиссу? — спросил я.
— Это же моя фрейлина, — ответила она. — Я за нее отвечаю.
— Здорово, — согласился я. — Ты настоящая королева… Слушай, сдвинь ноги, а то здесь сквозняки гуляют. Мне кажется, Мелисса не так уж и обрадовалась?
Она посмотрела на меня искоса.
— Она еще дурочка, — ответила после паузы. — И еще не умеет принимать решения.
— А ты как ее королева…
— Ну да, — сказала она гордо, — девочки не виноваты, что их могут использовать.
— Потому ты…
Она ответила сумрачно:
— Я сделала то, что должна была сделать!
В ее голосе прозвучала поистине дьявольская гордыня, она вздохнула, закрыла глаза и снова раздвинула ноги.
— Молодец, — согласился я. — Слушай, не торопись так. Ты так хороша, что хочу сперва налюбоваться тобой. Сдвинь ноги и повернись ко мне… Вот так. Ты очень красивая, но не просто красивая, а в тебе чувствуется порода. Сколько у вас поколений аристократов?
— Восемнадцать, — сообщила она с еще большей гордыней. — Восемнадцать поколений незапятнанной репутации!
— Здорово, — сказал я пораженно. — Это несколько столетий?.. Есть чем гордиться. И твой нынешний поступок, когда ты спасла от глумления подругу, весьма достоин всяческих похвал и восторгов и, уверен, будет вписан красными буквами… ты ведь девственница?.. в вашу родовую летопись.
— Надеюсь, — произнесла она и, снова повернувшись на спину, закрыла глаза, а еще и накрыла лицо сгибом локтя, чтобы уж совсем меня не видеть. — Надеюсь…
Я смотрел, как она снова раздвинула ноги, вздохнул, сказал с тоской:
— Ну почему девственница?.. За что меня так?.. И все должен бесплатно… Погоди, убери руку с харьки. Хотя ладно, можешь не убирать. Только расслабься, я же не бить тебя собираюсь… Ты успеешь понять, когда бояться, а пока просто отдыхай…
Никогда бы не подумал раньше, что вот так в постели с красивой молодой девушкой, у которой и грудь, и бедра о-го-го, я буду думать о каравеллах и железной дороге, в то время как руки очень медленно и неторопливо делают то, чему учили в школе в старшем классе, на внеклассных занятиях, здесь ни в коем случае нельзя торопиться, иначе придется начинать все сначала, особенно когда имеешь дело с дремучими невеждами, потому за этой рутиной, что исполняется чисто механически, я урывками думал и о выборах, о коронации…
Она настолько начала вслушиваться в свои странные ощущения, абсолютно неведомые, непонятные, что уже подергивают ее тело сладкими судорогами, что забыла раздвинуть задние конечности, пришлось самому, а она даже и не заметила, дура, вот так вас и ловят…
Потом был ее легкий вскрик, но почти сразу ее тело выгнулось дугой, приподнимая меня, а я еще та пушинка, ее руки обхватили меня и сдавили так, что я подумал еще и про огров, которых тоже нужно будет приобщить к цивилизации, они болота смогут засыпать еще быстрее, чем тролли, а уж ломать скалы в каменоломнях для них вообще забава…
Некоторое время мы лежали рядом, она продолжала дышать шумно и часто, глаза безумно вытаращены в потолок, потом сказала с отчаянием:
— Я… я согрешила!
Я сказал успокаивающе:
— Ну, это не грех. Тем более что ты шла так самоотверженно за подругу…
— Да, — прошептала она в ужасе, — но я… ощутила удовольствие!.. а это недопустимо… Это мерзкое сладострастие… Это грех!
— Какой грех, — сказал я, — Господь велел плодиться и размножаться. Ты что, против Всевышнего?
— Он велел плодиться, — ответила она страдальческим голосом, — а не сладострастничать!.. Это омерзительно… Я должна покаяться и выдержать епитимью… Как я могла, как я могла…
Я сказал смиренно, но с некоторой дьявольской гордостью:
— Не вини себя. Ты держалась достойно. Это я расшевелил в тебе ту сущность, которую Змей оставил в теле каждого человека. Это я виноват, хотя почему-то виноватым себя ну никак не могу почувствовать, хоть для тебя и стараюсь.
Она отшатнулась в ужасе и омерзении с такой силой, что чуть не свалилась на пол.
— Ты… ты сам Сатана!.. Ты орудие дьявола!.. Ты полон похоти и сладострастных гнусностей!.. Ты совратил мое тело и заставил слушаться тебя, хотя я должна была выполнять эти омерзительные обязанности смиренно и ничего не чувствуя, кроме боли, которой Господь наказал нас за грехи Евы…
Ее страдальческий голос и враз похудевшее лицо все-таки вызвали во мне чувство вины, глаза у нее блестят во впадинах, как у загнанного зверька, мелкого, голодного и насмерть перепуганного, а скулы еще больше приподнялись, гордые, но жалобные.
— Тебя Господь любит, — сказал я мягко, — и понимает твои чувства. Но все человечество вечером ложится в постели, половина из них — с женами. И назвать их всех за это грешниками… думаю, мы не так поняли Всевышнего.
— Нет, — прошептала она, — эти сладкие чувства… козни лукавого!
Я сказал нежно:
— Никогда не думал, что вот так искренне буду поддакивать женщине… Увы, ты права. От Господа у нас только душа, которую он в нас вдохнул и которую со временем заберет… Однако сейчас, пока мы в этом мире, мы не можем жить без тела! И потому мы должны сотрудничать с дьяволом, но не поддаваться ему, его целям, его желаниям, его установкам. Жизнь на земле — жизнь компромиссов…
Она повернула голову и всматривалась в меня недоверчивыми глазами. Женщины чуткие существа, а это вот, похоже, ощутило во мне еще большее неприятие дьявола, даже большее, чем у нее, но по мне видно, что я закаленный и опытный боец, весь в боевых шрамах, который и сам наносил поражения дьяволу, и если говорю, что некоторые участки пути нельзя пройти, если порознь, то, видимо, знаю, что говорю…
Она сказала дрожащим голосом:
— Но это так плохо…
Я встревожился.
— Что, в самом деле?
— В самом, — ответила она, чуть не плача. — Тело мое испытывало греховное наслаждение, а это нехорошо, это значит, я порочная, гадкая, развращенная…
— Тело, — сказал я, — это не ты, хотя тело твое. И мы владеем телом, хотя, конечно, нам нужны здоровые тела, чтобы лучше служить Всевышнему. Мы можем, доказывая свою власть над телом, уморить себя голодом или прыгнуть со скалы, но что скажем Господу, который запретил не только самоубийство, но даже нанесение вреда телу?.. Потому будь к нему добрее. Его нужно кормить и поить, как своего любимого коня, давать отсыпаться, учить каким-то трюкам, даже иногда отпускать на случку…
Она слушала внимательно, я уже видел, что убедил, но на последних словах резко дернулась.
— Нет!
— Ну нет, — согласился я поспешно, дурак, поторопился, — можно не пускать, ты права, люди могут же обходиться без сладкого?.. Иди сюда ближе, положи голову вот так, а ногу закинь мне на пузо… да не дергайся, мы же говорим о высоком, о Божественном, это же намного ценнее, чем плотские утехи…
