Сергей Шкенёв - Архангелы Сталина
Подошедший спустя пару минут доктор был как две капли воды похож на Антона Павловича Чехова. Или на изобретателя радио — Попова. Хванской их часто путал, постоянно забывая, кто из них написал "Вишнёвый сад". И ещё чем — маслом или акварелью. Просто братья-близнецы — пенсне, борода клинышком.
Полковой врач тоже не чуждался литературной деятельности, споры о которой порой приводили к бесплодным попыткам вызвать критиков на дуэль. Но кто согласится дать сатисфакцию штафирке?
Со временем желающих спорить становилось всё меньше и меньше, и Александр Дорофеевич перенёс свои творческие эксперименты на пациентов. Правда, многие предпочитали переносить лёгкие ранения в строю, чем слушать бесконечные рассказы о своих произведениях, состоящих из весьма вольных переделок Овидия и Горация. Сам Дмитрий Иванович их не читал, но вполне доверял мнению специалистов.
— Господин есаул, я к Вам по делу! — издали крикнул лекарь.
— Внимательно слушаю, господин Обердовский.
— Мне сказали, что Вы наш новый командир полка. Так?
Хванской замялся, но отступать было некуда и пришлось принимать решение:
— Ну-у-у…в какой-то мере.
— В любой, — решительно отрезал служитель Эскулапа. — Кому-то нужно взять на себя ответственность за жизнь генерал-майора Архангельского. Ему срочно нужна операция.
— Так делайте. Я то причём?
Обердовский скромно потупил глаза, явно не желая признаваться в некомпетентности, и пояснил:
— Не могу! Знаете, это мистика какая-то — скальпель не берёт.
— Кто не берёт? — не понял есаул. — Генерал не берёт? Так, наверное, не нужен, всё равно без сознания лежит.
— Нет, скальпель кожу прорезать не может.
— Доктор, Вы сегодня лишнего…не того?
— Не учите меня хирургии, молодой человек. Вам мама в детстве не объясняла, что нужно уважать седины старших? Если говорю — не могу, значит, так оно и есть. Нужно срочно отправлять его в Москву, пусть там разбираются со своими железными генералами.
Обердовский говорил что-то ещё, не в силах остановиться, но его слова утонули в бешеном рёве спешащего по дороге мотоциклета. Перед командиром самокатчик резко затормозил, и в лихом развороте окатил стоящего рядом лекаря щедрой порцией жидкой грязи из-под заднего колеса.
— Донесение от капитана Трошина!
Дмитрий Иванович насторожился. Эта рота была оставлена для контроля за железнодорожной станцией, и новости оттуда могли быть самые печальные. Вплоть до прибытия подкрепления к противнику. Вариант, конечно, самый маловероятный, но чем чёрт не шутит.
— Что за донесение? — нетерпеливо потребовал он. — Я новый комполка, докладывайте.
— Только что подошёл бронепоезд.
— Чей?
— Вроде бы наш. Ой,…как новый комполка? А Николай Константинович где? Там его требуют.
— Ты можешь нормально объяснить? — вскипел Хванской. — Полковник Дёмин погиб. Кто его может требовать?
— Не знаю, — пожал плечами посыльный. — Только из бронепоезда никто не выходит, держат всё под прицелом, и просят командира на переговоры.
— Мать вашу! — выругался есаул. — Поехали!
— Постойте, — закричал разволновавшийся доктор. — А что с генералом делать?
— Лечить, — посоветовал Дмитрий Иванович, залезая на заднее сиденье мотоциклета. — А если умрёт — пойдёте под трибунал, Александр Дорофеевич. И наплевать что штатский — по закону военного времени. У Вас какой размер шеи?
Зловредная машина взвыла, заглушая возражения лекаря, и выплюнула из-под заднего колеса новую порцию грязи. Обердовский жалобно посмотрел на заляпанные штаны, погрозил кулаком вслед удаляющимся мотоциклистам, и ушёл, бормоча себе под нос:
— Хорошо говорить — лечи. Чем? Мне что теперь, в ране ломом ковыряться? Понаехали, понимаешь, твердокаменные большевики. А же врач, а не каменотёс.
Бронепоезд выглядел…как обычный бронепоезд. Мало ли на них нагляделся ещё в гражданскую? Железо, пушку, пулемёты, ещё две пушки…. Вот только национальную принадлежность так сразу и не определить. Двуглавый орёл на бортах еле проглядывал из-под толстого слоя жёлто-зелёной краски. А рядом красовалась наспех замазанная, но вполне читаемая кокетливая надпись на польском языке: — "Маршалу Пилсудскому от коханок". И поверх всего этого, красными аршинными буквами — "Христолюбивый Красноармеец". На крыше среднего вагона — голубой флаг с золотыми солнечными лучами, расходящимися из центра, в котором отчётливо был виден пропеллер с белыми крылышками.
"Господи помилуй, откуда взялась советская авиация? Или большевики придумали летающий бронепоезд? С них станется. А что мы с этого можем поиметь?" — такие мысли пронеслись в голове есаула, когда он колотил рукояткой револьвера в усеянную заклёпками дверь.
— Кто там? — чуть приоткрылась смотровая щель, и оттуда вылез автоматный ствол.
— Я командир полка, — откликнулся Хванской, осторожно сдвигаясь в сторону из сектора обстрела.
Дверка беззвучно распахнулась, и выглянул красноармеец с погонами старшего сержанта на кожаной тужурке.
— Заходите, товарищ белогвардеец, командир ждёт, — и гостеприимно качнул автоматом, указывая направление.
Командирское купе располагалось совсем близко. С узкой кровати навстречу встал высокий блондин с холодными глазами последнего варяга и представился:
— Капитан Макс Имушкин. Вы полковник Дёмин?
— Я есаул Хванской, Дмитрий Иванович. А Николай Константинович убит в бою.
— Извините. Я направлен в распоряжение генерала Деникина для создания пограничной стражи Великого Княжества Литовского. У Вас когда следующий сеанс связи с Антоном Ивановичем?
— Понимаете, капитан, при штурме аэродрома наша радиостанция пострадала и восстановлению не подлежит.
— Так аэродром захвачен? Отлично. А почему не воспользовались радиоузлом в диспетчерской, или как тут она называется?
— Там тоже всё вдребезги. От всего хозяйства остались только две казармы, склад ГСМ, взлётная полоса с тремя сожженными литовскими истребителями, и один немецкий самолёт.
Советский пограничник сразу оживился:
— Какой?
Есаул развёл руками:
— Большой, с одним винтом. А в марках и модификациях я не разбираюсь.
— На нём наверняка есть передатчик. Немцы народ аккуратный.
— Вы серьёзно?
— Что, про немцев?
— Нет, про рацию. У нас же ваш красный генерал весь израненный лежит. Нужно срочно оперировать, а некому. Наш лекарь говорит — только в Москву.
Капитан задумался, закусив нижнюю губу.
— Знаете что? Наверное, придётся мне лететь. Советская власть боевыми генералами не разбрасывается. Заодно и остальных тяжёлых захвачу. Их много?
— Вместе с Архангельским — четверо…, осталось. А Вы что, лётчик?
Макс Имушкин ностальгически вздохнул:
— Бомбардировщик. По крайней мере, полгода назад был им. Ну что, едем к Вам?
— У меня тут мотоциклет…
— Ну его на хрен, — отмахнулся пограничник-бомбардировщик. — Семёнов!
— Здесь, товарищ капитан, — откликнулся давешний сержант.
— Пусть выгружают мою танкетку. И скажи капитану Филипову — остаётся за меня.
Упомянутый заместитель сам появился в дверном проёме:
— Ты куда собрался, Андрей?
Имушкин нахмурился:
— Виктор Эдуардович, сколько можно напоминать о соблюдении маскировки? Пока мы не вернулись на Родину, называйте меня Максом. Я пока в Москву сгоняю. Постараюсь вернуться завтра к вечеру. Товарищ есаул, своего врача отдадите? А то, мало ли чего в полёте случится? Пусть приглядывает.
— Конечно-конечно, — не веря своей удаче поспешил согласиться Дмитрий Иванович. Не дай Бог капитан ещё передумает, и решит лететь без сопровождающего.
Житие от ГавриилаЯ открыл глаза и увидел перед собой Чехова. Он стоял вполоборота и что-то бормотал себе под нос, размешивая подозрительного вида жидкость в высоком стакане. Погодите, товарищи, меня вроде бы убили? Это что, получается, вернулся домой?
А почему тогда Антон Павлович? Он, хотя и врач по профессии, проходит у нас совсем по другому отделу. Занимается распределением душ актёров, строго следя за тем, чтобы никто из снимавшихся в мыльных операх не попал в Рай.
— Вы очнулись, товарищ генерал?
Нет, это не Чехов, голос не тот.
— Где я?
Действительно, где? Что это гудит, и почему изредка покачивает?
— Мы в самолёте, — объяснил врач.
Точно — это врач. Иначе, зачем в белом халате?
— Как я сюда попал?
— Вы были сильно ранены, пришлось эвакуировать. Попить не хотите?
Шершавый язык не дал выговорить ни слова, и пришлось кивнуть, что отдалось болью в груди. Тип в пенсне поднёс стакан к моим губам. Несмотря на странный вид, вкус оказался приятным.
— Спасибо, — я попытался улыбнуться. — Что это?
