Владимир Круковер - Извращение желаний
– Откуда? – спросили его лаконично.
– Решеты, – мрачно ответил профессор. Он уже владел началами зэковского кодекса, но в любой момент мог допустить оплошность. Он был пятиклассником среди аспирантов. Если бы сейчас прозвучал главный вопрос, профессор мог бы здорово опарафиниться. Но слово, составленное всего из трех букв, не прозвучало. Никто не бросил ему вопросительно:
– Вор?
Вместо этого его спросили:
– Кого знаешь?
– С Адвокатом семьей жили, – абсолютно правильно построил фразу профессор.
Жить семьей на зэковском законе означает – дружить. Зэки инстинктивно составляют общественные ячейки по прототипу семейных, объединяя еду, интересы, защиту. Секс в этом семейном составе отсутствует, подобные объединения правильней назвать кланами. В семьи обычно входит небольшое количество осужденных, не более трех – пяти.
Больные загалдели. Сквозь град вопросов прорвался голос лидера палаты, щуплого брюнета с горящими чахоточными глазами на исхудалом лице.
– Что «Зверь»? Говорят, в побег ушел?
– Да.
Профессор не баловал аудиторию подробностями. Он боялся ляпнуть что-нибудь не то. Кроме того, он высматривал себе место. Он уже знал, что ложиться надо обязательно внизу и ближе к окну, где места наиболее престижны.
– Давай сюда, – позвал брюнет, указывая на кровать рядом с собой. Там уже спал кто-то, но профессор догадывался, что при его правильном поведении старый хозяин уступит ему лавры второго человека в камере.
– Гуд, – загадочно для окружающих произнес он, – присаживаясь. И протянул брюнету руку:
– Бармалей. Гоша.
– Слышал, – доброжелательно ответил рукопожатием брюнет, – по мокрому идешь? А я – Брюнет Хачик. Знаешь?
– Слышал, – неопределенно ответил профессор, понимая, что первый раунд выигран и место у окна осталось за ним.
***Пока профессор осваивается в палате, позволю себе пропеть небольшую оду в прозе тюремным врачам. Слово «врач», как известно произошло от глагола «врать», что в давние времена означало заговаривать, обманывать болезнь. Врачей, естественно, называли врунами, что являлось синонимом знахаря. Все знахари применяли прием «наговора», «заговора», «врали» на рану, «навирали» на недуг. Тюремные же врачи ассоциируются у меня, в основном, с начальником медсанчасти ИТУ-9 майором по фамилии Момот. Этот доктор, он имел образование санитарного врача, страдал повышенной чистоплотностью. Форма его сияла сочными красками свежести и была отглажена до хруста. Ботинки отливали такой яркостью коричневой краски, которую можно встретить только на рекламных проспектах фирмы «Саламандра». Шнурки на ботинках тоже были наглажены. Армейский галстук имел вид только что купленного. Стол в кабинете соревновался в блеске глянцевой столешницы с ботинками. Окна, казалось, вовсе не имели стекол. Стены лоснились от эмалевой краски, а потолок соперничал своей белизной с вершинами Гималаев.
При виде любой, самой ничтожной, пылинки доктор Момот впадал в неистовство. Он мог гоняться за ней часами и успокаивался, только уничтожив потенциальную грязь влажным марлевым тампоном, после которого происходила дополнительная обработка оскверненной пылинкой поверхности чего бы то ни было вторым тампоном, смоченным спиртом. Олег Момот и сам был существом стерильным. Больным он разрешал сидеть в своем кабинете на специальном табурете, отставленном от его стола на десять метров. Если кто-нибудь пытался нарушить десятиметровую границу, санитарный врач отскакивал, выдерживая заветную дистанцию, к стене и вызывал дежурных охранников.
Имея популярные знания о микромире, доктор подозревал источники загрязнения и на молекулярном уровне. Для этого в кабинете педантичного майора постоянно распылялись различные дезинфицирующие воздух вещества.
Поддержание майорского кабинета в чистоте отнимало у трех санитаров санчасти большую часть рабочего времени.
Свою карьеру доктор Момот начал в ИТУ-8 (исправительно-трудовой колонии общего режима номер восемь в Калининграде). Санчасть там была декорирована лучшими дизайнерами из числа осужденных и сияла чистотой. Появление в этом храме, музее, святилище майора Момота больных доктор воспринимал, как кощунство, как угрозу чистоте и порядку. На стенах сверкали никелем разнообразные таблички с надписями: «У стен не стоять», «Стулья не двигать», «Не кашлять», «Не сморкаться», «Не входить в помещение санчасти в обуви», «Перила руками не трогать».
Зэки первой ходки – народ безответственный. Первый срок не воспринимается ими всерьез, они полны еще жеребячьей дури. Майору Момоту выбили передние зубы и переломали половину ребер. Исполнители этой экзекуции получили добавочные срокам и перешли с общего режима на режим усиленный. А майор Момот перешел в ИТУ-9 (исправительно-трудовая колония номер девять строгого режима. В просторечии известна среди калининградцев, как «Девятка». Буква «У» означает «учреждение»). Свою деятельность по наведению чистоты аккуратный доктор начал с полной реконструкции санчасти. Ремонт кипел, лучшие строительные и оформительские кадры зоны были задействованы с максимальной нагрузкой, больные направлялись куда подальше. Майор ходил среди луж раствора, куч извести, треска молотков, жужжания пил, брезгливо переставляя аккуратные ноги в сверкающих ботинках, обтянутые прекрасно выглаженными брюками, и командовал. Делая замечания, он слегка отставлял аккуратный зад, обтянутый чистейшей тканью форменной одежды.
Я после освобождения видел это чистенькое существо. Он сделал вид, что меня не узнал, побелел, кричать начал. Испугался, видать. Я нашел его адрес, он жил в очень элитном доме на ул. Шиллера. Наверное, его папаша был коммунистической шишкой. Зачем он тогда пошел на такую грязную работу? Самоутверждаться?? Было желание сделать ему какую-нибудь гадость, но прошло через несколько дней после освобождения. Противно было о него мараться.
С этим санитарным майором профессор еще встретится. А мое отступление слишком затянулось, посему прошу у читателей пардону и перевожу действие в камеру-палату фтизиатрического отделения СИЗО города Минусинска. Там, как раз, происходит интереснейшее зрелище – игра в карты.
Профессор был заядлым преферансистом, так что тюремная бура не затруднила его изощренный мозг. Опытный шахматист легко осваивает шашки. Трудность заключалась в ином. Когда стиры (карты) попадали ему в руки, пальцы приобретали некую самостоятельность, независимую от профессорских расчетов. Вот и сейчас, держа в руках колоду, Дормидон Исаакович испытывал странное несоответствие между командами, отдаваемыми мозгом, и исполнением этих команд пальцами. Предельно напрягшись, доктор наук уловил, наконец, суть несоответствия: пальцы нахально передергивали сдаваемые карты, выдавали партнерам разные масти невысокого достоинства, выкладывая себе только одномастные картинки.
Куча сигарет у профессорского места росла и росла. Хачик, не принимавший участия в игре, смотрел на профессора с явным интересом. В камере росло напряжение. Ученый воспринимал это растущее напряжение на уровне подсознания. И тут внутренний голос сказал ему, что надо кончать, иначе побьют.
– Ша, фраера, – произнес профессор послушно, – разбирайте сигареты назад, это я вам так, ради хохмы настоящую игру выдал. Чтоб не забывали Гошу Бармалея.
Внутренний голос оказался прав. Напряжение в палате мгновенно разрядилось. Зэки хлопали осужденного Брикмана по плечу, хохотали, выкашливая с хохотом остатки легких.
– Ну, ты даешь, скотина веселая. Это надо же. Вот бы тебя на фраеров напустить. С такими граблями и так режет колоду…
– Все знают, что Бармалей старый тигр (шуляр), – сказал Хачик, сверкая глазами. – Повеселил народ, бродяга, хорошо. А ты у Адвоката многому научился, раньше ты, как я слышал, прикалывать не умел, больше руками работал. Осваиваешь смежную профессию по 147-ой[39]?
Профессор не ответил. Он думал на темы философские и в то же время глубоко личные. Его волновало пробуждение Гошиных инстинктов, захлестывающих порой его собственное сознание. Он впервые всерьез подумал о том, что бармалеевская примитивная личность на 90% состояла как раз из инстинктов. Чем может ему грозить активизация Гошиного суперэго он еще до конца не осознал.
Додумать ему не дали. Профессора повели на рентген, чтобы выяснить – насколько месячное интенсивное лечение в тюремной больнице ухудшило его состояние. Результаты осмотра оказались потрясающими: в легких профессора не было обнаружено ни малейших следов былого туберкулеза. Такого быстрого и полного эффекта не добивался еще ни один фтизиатр в мире. Врачи минусинской тюрьмы устроили по этому поводу сабантуй, а осужденного Бармалеенко этапировали в зону с более мягким климатом, обратно в Калининград, но не в СИЗО, где он очнулся в теле Бармалея, а в ИТУ-9, что означает: Исправительно-трудовое учреждение номер девять.
