Алексей Лютый - Двенадцать подвигов Рабин Гута
Немертея исчезла так же бесшумно, как и появилась. Менты сидели, не шевелясь, ожидая обещанного сигнала. Секунды, прошедшие с момента исчезновения титаниды, растягивались в года, превращаясь в бесконечность. Жомов первым начал терять терпение, собираясь плюнуть на все и самостоятельно заняться своим спасением, но в этот момент Немертея вышла из леса на противоположной стороне лагеря амазонок и встала в позу адвоката, готовящегося сразить наповал своей речью присяжных заседателей.
– Сестры! – громко провозгласила она, привлекая к себе всеобщее внимание. – Ужели забыты вами законы чести и справедливости? Ужели люди, пусть и противоположного пола, но не причинившие вам зла, из-за простой прихоти должны становиться презренной добычей и подвергаться страшным и жестоким карам? Одумайтесь! Своей жестокостью вы породите только ответную жестокость и навсегда запятнаете свои имена. Потомки проклянут вас за изуверства, а матери станут пугать вами своих дочерей. Вы этого добиваетесь?..
– Фуфло! Не слушайте эту сумасшедшую, – раздались в ответ выкрики, а одна из охранниц и вовсе заорала на вес лагерь:
– Скажи спасибо, что ты баба. Иначе бы сейчас вместе с этими уродами сидела.
– Иди отсюда и не вводи нас в искушение! – поддержала ее товарка. – А то ведь мы можем и забыть, что ты с нами одного пола.
– Ну что же, – с пафосом ответила Немертея, обращаясь к последней. – Если ты, Ипполита, не хочешь слушаться голоса разума и нести в мир справедливость и доброту, то когда-нибудь амазонки лишатся всего – родины, крова и «тампаксов». А ты, жестокая, вдобавок и своего волшебного пояса. Это будет позже, а пока же вы лишитесь своей добычи. – И повернулась к ментам: – Бегите, мужчины! Бегите. Ваши мучительницы не получат ничего и будут прокляты!
Повторять дважды свой призыв Немертее не пришлось. Мужчины вскочили на ноги, хотя их взгляды на дальнейшее развитие событий тут же разделились. Греки что есть силы помчались в спасительную темноту леса, прямо в заботливые руки маленьких дриад. Сеня бросился отвязывать Мурзика, Попов подхватил на руки Горыныча, пытавшегося что-то сказать, и застыл на месте, нерешительно переводя взгляд с улепетывающих греков на своих друзей, а Ваня Жомов не спеша отстегнул от пояса дубинку.
– Нет, хоть они и бабы, но мозги им вправить нужно срочно, – со знанием дела проговорил он. – Иначе потом мужики намучаются, когда кого-нибудь из этих мегер в жены возьмут.
– А стрелы? – растерянно поинтересовался Попов.
– Не боись, – успокоил его омоновец. – Сейчас дистанцию сократим и выстрелить по нам они не смогут.
– Ну и ладно, – кивнул головой Андрей. – Тогда дайте мне чем-нибудь горло промочить.
Однако сделать это оказалось не так просто. Амазонки, до этого оторопело смотревшие на чудом освободившихся пленников, завопили, как стая одуревших от воздержания кошек, и бросились вперед, спеша вернуть ментам на руки веревки. Первыми, естественно, около бывших пленников оказались их незадачливые стражницы.
Ваня долго не церемонился, отбив удар бронзового меча дубинкой так, что холодное оружие вылетело из рук взбесившейся амазонки и птицей унеслось выше деревьев, доставшись спящей в гнезде вороне в качестве сувенира. Та от такого подарка совершенно ошалела и, трижды каркнув, от счастья потеряла чувства, вывалившись из гнезда. Ну, а Ваня одной рукой развернул незадачливую воительницу и стукнул по мягкому месту так, что та против своей воли помчалась следом за мечом. Правда, на бреющем полете. Следующую стражницу омоновец нежно усыпил при помощи удара резиновой дубинкой по девичьему темечку, ну а третьей амазонкой занялись Рабинович с Мурзиком. Первый лишил ее чести, отобрав меч, а второй навсегда опозорил парочкой укусов в филейные части и заставил плача бежать через весь лагерь.
– Держи, Андрюша, – Жомов подобрал у костра брошенный амазонками бурдюк с вином и, хорошенько к нему приложившись, бросил Попову. Тот промочил горло и, облегченно вздохнул, готовясь к аудиоатаке.
– А ну, стоять, мать вашу! – рявкнул он навстречу волне разъяренных женщин, накатывавшейся на ментов.
Эффект он произвел как раз тот, который от него и ожидали. Часть амазонок оказалась сбита с ног, часть схватилась за голову, защищая уши, а остальные, совершенно одурев от счастья, бросились бежать в противоположном направлении. Вскоре на лесной опушке никого, кроме абсолютно невредимых ментов и контуженых амазонок, не осталось. Попов допил вино и принялся развязывать пасть Горынычу, Жомов обиженно смотрел по сторонам, чуть не плача от того, что вся драка так быстро закончилась, а Сеня вместе с Мурзиком направился разыскивать в куче девичьих тел невинно пострадавшую титаниду. Прекрасная спасительница вскоре была обнаружена, опознана и приведена в чувство двумя ласковыми оплеухами.
– Тело, погруженное в жидкость, вытесняет такой объем оной, каковым обладает само, – бессмысленно глядя на Рабиновича, произнесла Немертея, а затем, придя в себя, испуганно закрыла рот ладошкой.
– Ой, что же я наделала?! – пролепетала она. – Это же Архимед должен придумать и немного позже. – Затем умоляюще посмотрела на Рабиновича: – Пожалуйста, не говори никому, что я сейчас сказала. Да и вообще забудь мои слова.
– Ладно, – милостиво согласился Сеня. – Да я физику никогда и не любил.
Мир между ними был восстановлен. К тому времени как контуженая Немертея пришла в чувство, пристыженный Гомер вернулся из леса, таща за руку упирающегося Геракла. Сын Зевса, решивший, что они играют в прятки, никак не хотел возвращаться назад и обижался на поэта.
– Не ты водишь! – кричал он, брызгая слезами во все стороны. – Меня те тетеньки должны искать. А ты – предатель!
– Заткнись! – рявкнул на него Жомов, но на Геракла это не подействовало. Он стал орать еще громче, и тогда Немертея проявила завидное материнское чутье: сорвав пояс с Ипполиты, она сунула его в руки сыну Зевса, и он, увлекшись новой игрушкой, забыл о «предательстве» Гомера, который, в свою очередь, тут же решил в стихах увековечить сей факт для потомков, занеся его в собственные анналы.
Естественно, ночевать в лагере амазонок, ожидая, пока они придут в себя, снова соберутся вместе и придумают очередную гадость, никто не собирался. Сеня отдал распоряжение Гомеру с Гераклом набрать съестного и вина из запасов воительниц, а сам повел к колеснице Немертею, аккуратно поддерживая ее под руку. Жомов от безделья принялся приводить амазонок в чувство, надеясь, что кто-нибудь из этих прародительниц Орлеанской девы решится с ним подраться. Однако, вместо того чтобы доставить омоновцу удовольствие, воительницы, едва увидев его ухмыляющуюся физиономию, тут же разбегались в разные стороны. В итоге Ваня еще больше расстроился и оставил амазонок в покое, отправившись помогать Попову разгонять их лошадей. Ну а когда и с этим было покончено, греко-милицейский караван отбыл из становища амазонок и растворился в ночи.
Впрочем, ехали они не долго. Во-первых, была ночь, а фары для транспорта еще никто не придумал, что явно не способствовало успешному продвижению вперед. Во-вторых, все, не исключая Немертею, устали и страшно хотели есть. Ну а в-третьих, дриады от своего обещания, данного титаниде, не отказались и каким-то одним им ведомым способом устроили так, что расположившихся на лесной опушке людей найти никто не мог. Сеня проверил – со стороны даже костра видно не было!
Насытившись, все завалились спать и почивали почти до полудня, а затем продолжили свое путешествие. Немертея с Рабиновичем больше не ссорились и мило ворковали всю дорогу, рассказывая друг другу такую сущую ерунду, что утомившемуся от их болтовни Попову пришлось ласковым матом попросить обоих заткнуться. Сеня обиделся и хотел съездить другу по уху, но титанида не позволила. Ласково улыбнувшись Андрюше, она перебралась из колесницы на одну из запасных лошадей и поехала рядом с Сеней, немного отстав от каравана.
Так они и двигались до тех пор, пока Гомер не попросил Жомова, возглавлявшего пелетон, остановиться. Омоновец замер, удивленно оглядывая окрестности из-под ладони, отчего сразу стал похож на Илью Муромца с картины, написанной каким-то сумасшедшим художником, питавшим не совсем понятную слабость к милицейской форме. Рабинович с Немертеей быстро нагнали караван.
– Что случилось? – обеспокоенно поинтересовался Сеня.
– Не знаю, – повел широкими плечами омоновец. – Этот хрен с бугра, – от ткнул пальцем в сторону Гомера, – говорит, что мы приехали.
– Что-то я гор никаких не вижу, – оторопел Сеня, поворачиваясь к поэту, застывшему в колеснице с несчастным видом. – Ну, и куда ты завел нас, Сусанин Гомер?
– Не знаю. Раньше тут Олимп был, – развел руками оскорбленный таким сравнением поэт. – Вон, видите, даже табличка стоит.
У дороги действительно красовалась табличка с надписью: «Олимп. Жилище богов. Вход – 3 обола. Детям и ветеранам Второй Пунической войны – скидки!» Рабинович снова растерянно посмотрел по сторонам, тщетно пытаясь увидеть хоть намек на присутствие какого-нибудь холма, способного оказаться Олимпом, а затем горестно вздохнул и слез с кобылы.
