Владимир Лещенко - Серебряный осел
Маг заскрежетал зубами, поднимая посох. И… ничего не произошло.
С недоумением почти пять минут рассматривал его, как-то растерянно вертя жезл в руках.
Потом отшвырнул его, и символ власти понтифика покатился по ступенькам, чуть не под ноги стражнику.
– Ну, что еще у тебя в запасе? – спросила зеленоглазая. – Ледяное Пламя драконов? Меч Силы титанов? Все Девять Ключей Йох-Соготта? Кого ты еще обокрал, пока бегал от нас?
Мерланиус хотел что-то сказать, но вдруг как-то обмяк и покорно опустил голову.
И все четверо пошли. Но не по лестнице, ведущей в апартаменты августа, а в боковой коридор.
– Э-э, – вдруг спохватился преторианец-бритт, под ноги которому упал посох. – Постойте, ваше друидство, а как же…
Схватив посох, он побежал следом за странными людьми, да так и замер, распахнув рот от удивления.
Коридор, где скрылся Мерланиус и его странные спутники, кончался глухим тупиком…
…Кар открыл глаза.
Первое, что он увидел, было склонившееся над ним лицо молодой и довольно красивой женщины, чем-то напоминавшей его мать – уже пять лет покойную.
Ох, так это же та самая, которую он вроде как спас в пустыне от зыбучих песков.
– Слава богам, он пришел в себя… – послышался чей-то голос.
Скосив глаза, юноша увидел немолодого лекаря с чашей дурно пахнущей жидкости в руках.
– Но все равно ему надо срочно принять лекарство. Чтоб закрепить успех лечения…
– Иди вон, отравитель! – прикрикнула на него дама. – И без твоей дряни мальчик в себя пришел.
– Я… нужно… – начал было Кар и тут же спохватился.
О чем он хочет говорить?
Ему привиделся в бреду кошмар, но теперь все закончилось, и его надо поскорее забыть.
– Ты болел, но теперь здоров, дитя мое, – сообщила хозяйка. – Боги услышали мои молитвы. Теперь, мой мальчик, все будет хорошо…
Кару почудилось, что в уголках ее глаз блеснула влага.
– Как тебя зовут, уважаемая… – спросил он, облизнув пересохшие губы.
– Клеопатра…
– Как императрицу? – зачем-то уточнил он.
– Да, – кивнула та. – Только почему «как»?
Что-то разбудило Орландину.
Как будто кто потормошил за плечо и громко сказал над самым ухом: «Вставай, соня, счастье свое проспишь!»
Рывком села в кровати, ошарашенно моргая глазами.
Огляделась по сторонам. Не сестрица ли озорует?
Нет, Орланды в комнате не было. Даже постель не разобрана. До сих пор не вернулась с прогулки. Все отмечает со своим Эомаем его новое звание.
Два дня назад август украсил шею доблестного воина золотой цепью со знаками отличия трибуна. И назначил наместником… в Серапис вместо Ланселата.
Его сгоряча хотели отдать под суд, но потом государь (вернее Потифар) сменил гнев на милость. Ибо отправить в тюрьму и на плаху столько знатных бриттов и галлов было чревато осложнениями. И на этот счет был издан эдикт о роспуске ордена Круга Стоячих Камней «за неимением нужды в таковом». А сформированная из его остатков Тридцать Первая Британская когорта тут же отправилась на эфиопскую границу – разумеется, сугубо добровольно.
Гавейна так и не нашли, что Эомая сильно опечалило. Скорее всего, того слопали гиены в пустыне.
Дело Артория тоже замяли: просто послали письмо с императорской печатью, где недвусмысленно посоветовали сидеть себе тихо в Британии и довольствоваться тем, что имеет. Естественно, предварительно убрав из Тартесса, родовой вотчины наследника престола, цезаря Птолемея Юлия Кара, свои войска. Балаганный «царь» Аргантоний тоже отделался очень легко: племянник простил его и оставил «до времени на хозяйстве». Хотя Потифар и намекал ему, что старого подлеца надо бы примерно наказать, но Кар твердо отказался, заявив, что убивать родственника не хочет, тем более что из всей семьи остались только они вдвоем. А государевы чиновники присмотрят, чтобы дядюшка не слишком расточал добро племянника.
Эомай пытался отказаться от сколь почетной, столь и хлопотной должности, напирая то на свою неопытность, то на веру, то на непонятные обеты. Но воля августа – закон, и с ней не поспоришь. Рыцарь только выговорил себе право уйти в отставку через три года и месяц отпуска для того, чтобы утрясти все вопросы со своим орденским начальством и для устройства личных дел. При этих словах он так многозначительно посмотрел на Орланду, что всем все стало ясно.
Девушка покраснела и виновато глянула на Кара, восседавшего на маленьком троне одесную своего приемного отца, августа. Юноша, утром официально усыновленный и объявленный цезарем, законным преемником императора, побледнел и от досады закусил губу. Но под взглядами любопытных придворных и, главное, сияющей счастьем Клеопатры, наконец-то получившей долгожданного сына, Кар быстро справился со своими чувствами и принял по-настоящему царственный вид.
– Молодец! – шепнул ему на ухо стоявший за спиной цезаря начальник его личной охраны центурион Будря. – Прорвемся, хлопче!
Сестрам его величество от щедрот своих даровал по сто тысяч сестерциев и по собственному дому в имперском городе Сераписе из реестра конфискованных у провинившихся чиновников. Это, не считая драгоценностей, оставленных сестрам в виде законного трофея, взятого в бою.
(Хотя сестра и отнекивалась, но амазонка честно поделила самоцветы пополам.)
Сверх того, Орландину пожаловали весьма забавной наградой. Вначале ее за заслуги произвели в преторианские центурионы, поскольку, как ни крути, а опционом она уже была. И тут же уволили, ибо в мирное время женщины в имперской гвардии не служили. В военное вообще-то – тоже, но раз положено дать чин, то дали.
Орландина взвесила на ладони золотую гвардейскую бляху. Вот не думала не гадала оказаться первой и, видать, последней женщиной-преторианцем. С такой и в Вольный Сераписский корпус обратно возьмут. Да только не тянет что-то… Тем более центурии лишней там для нее не припасли.
Ну оно и к лучшему. Хватит с нее подвигов. Пора остепеняться. Самое время уйти в отставку. С такими-то деньжищами. Еще и внукам хватит.
К царским благодеяниям Потифар присовокупил оформленное по всем правилам свидетельство о том, что Орландина является вдовой и имеет право свободно распоряжаться своей судьбою. Будто она и без этого такого права не имела. Но жрец таки заглянул в Зеркало Богов и «уточнил» судьбу Клеора. Поверхность отразила морскую пучину.
(А вот на вопрос о родителях Орланды и Орландины священный предмет никак не отреагировал. Уж как не бился над Зеркалом советник – без результатов. Что тут поделаешь, видимо, не судьба.)
Из всей их компании без награды остался лишь Вареникс.
Но лесной князь куда-то запропал на следующий же день после их прибытия в Александрию. Наверное, подался к себе домой, в Куявию. Хотя, конечно, мог бы и попрощаться перед расставанием. Но что с них возьмешь, с представителей Малых Народцев. Их души – настоящие потемки для людей…
Да, все бы хорошо, если бы не Стир.
Он по-прежнему был в ослиной шкуре.
Несчастный рапсод в разгар всеобщего веселья находился в глубочайшем трауре.
– Видать, я чем-то до того прогневал Аполлона, что он не захотел вернуть мне прежний облик, – убивался поэт. – Хоть и было обещано…
И прятался от позора в самом темном углу императорских конюшен.
Как раз туда сейчас и спускалась пробудившаяся ото сна Орландина.
Отчего так, почему ей захотелось увидеть бедного Стира Максимуса, она и сама не могла объяснить толком.
Так бывает. Заболит, заноет о ком-то душа, да так, что в сей же миг захочется оказаться с ним рядом, убедиться, что все в порядке.
Подойдя к стойлу, где был с особым почетом устроен серебряный осел, девушка посветила себе факелом.
Поначалу показалось, что там никого нет.
Куда же это мог подеваться их приятель? Или тоже втихомолку, как и леший, решил сбежать, чтобы больше не быть обузой сестрам в их возвращении к родным пенатам?
Не похоже это на Стира. Он обычно всех окружающих заставляет проникаться своими проблемами и улаживать их.
А что это там, в уголке? Или… кто?…
На подстилке, свернувшись калачиком, прикорнул… обнаженный юноша.
Кого ж это угораздило, напившись до такого состояния, прийти в конюшни и свалиться замертво в ослином стойле? И куда он подевал хозяина, бессовестный? Выжил бедную животину с законного места!
Раздосадованная девушка влетела за ограду, приготовившись излить на парня всю накопившуюся досаду.
Подскочив к спящему, она поднесла к его лицу факел.
Капля раскаленного масла сорвалась и упала на плечо юноши, заставив того громко вскрикнуть и пробудиться.
Молодой человек сел и принялся тереть руками заспанные глаза, продолжая ругаться на чем свет стоит.
А Орландина застыла, пораженная увиденным.
Изрядно похудевший от всего пережитого и, вероятно, от этого же немного изменившийся (надо признать, в лучшую сторону), перед ней сидел… Стир Максимус собственной персоной.
