Виктор Дубчек - Красный падаван
— Счастья не существует, — ответил тогда Старкиллер, после недолгого угрюмого размышления. — Есть только Сила.
Землянин рассмеялся необидным смехом, как умеют лишь пожилые и со многим смирившиеся люди.
— Поэзия — и есть настоящая сила, — он на мгновение прикрыл глаза, нащупывая в памяти очередную цитату. — "Вот мой совет: вникайте в стихи поэтов. Настоящих поэтов. Там есть всё — и прошлое ваше, и будущее".
Старкиллер почувствовал бегущий по позвоночнику холодок.
О такой власти над Силой можно только мечтать. Сам он был воином, всего лишь воином. Его собственный Учитель, несоизмеримо более опасный и опытный ситх Лорд Вейдер, тоже не обладал подобным даром провидения. Даже Император, какие бы невероятные истории ни рассказывали о его могуществе… будь всё это правдой, Палпатин давно бы узнал о тайном ученике Вейдера, а узнав — немедленно уничтожил.
Почтение, с которым Куравлёв говорил о поэтах, могло быть объяснено лишь их немалой властью на планете. Если среди земных ситхов есть способные знать всё, действительно знать…
— Поэзия… она даёт власть над Силой?
— Поэзия и есть сила, — не раздумывая ответил землянин. — Настоящий поэт посильнее любого генерала будет, куда-а сильнее. Но только — настоящий. А просто так слова складывать — это и роботов ваших можно научить.
"Прокси", неожиданно вспомнил молодой ситх.
Эта мысль слишком походила на проявление недостойной привязанности, и он не позволил самому себе почувствовать, что скучает по дроиду.
Я ситх, подумал он. Ситх, у которого нет друзей. Только Сила.
Сила дает мне власть.
Власть даёт мне победу.
— Этот поэт… — осторожно начал Старкиллер, против собственной воли вспоминая желтоглазого кремлёвского Владыку, — он жив?
— Он умер. Давно, по нынешним меркам — совсем молодым.
— Он многое предсказал?
— Многое. Даже свою гибель. И продолжает предсказывать.
Холодок сделался отчётливее.
— Даже после смерти? — с усилием проговорил молодой ситх.
Земной майор улыбнулся:
— Смерть — это всего лишь смерть. Разве она может остановить настоящего поэта? — он на мгновение задумался. — Нет — настоящего человека.
— Как он пришёл к такой Силе? Кто был его Учителем? — спросил Старкиллер после продолжительного молчания.
Куравлёв посмотрел на юношу поверх порядком уже замызганных трофейных очков.
— Говорят, что он не знал периода ученичества. А я думаю, что его учителем был сам народ. Человек не может обрести настоящую силу в отрыве от своего народа. Знаешь, вот… — он пошевелил в воздухе рукой, задев пальцами низко свисавшую симподиальную ветвь какого-то эндемика с бело-рябой эпидермой, — вот как дерево. Да, дерево. Чем выше растёт — тем мощнее должны быть корни. А чуть возгордилось, от земли оторвалось — и всё: упадёт-засохнет. Понимаешь?
Молодой ситх машинально кивнул. На этой планете флора действительно не обладала ни способностью к самостоятельному передвижению — чтобы ходить на корнях, ни разумом — чтобы гордиться.
Не планета, а Имперский курорт для ветеранов.
Если бы я не был ситхом, подумал Старкиллер, то остался бы на этой планете навсегда. Построил бы дом для друзей… у меня были бы друзья. Прокси. Юно, может быть, Юно. Половинкин.
Он вдруг понял, что совсем не хочет убивать кремлёвского падавана. Он никого не хотел убивать.
Это было невыносимо странно, потому что убийство не нуждается ни в причинах, ни в оправданиях. Убийство само по себе есть высшая причина и оправдание всему.
— Как он умер, этот поэт?
Землянин внимательно посмотрел на юношу. Снял очки, достал из кармана кителя небольшую тряпицу.
— Он был убит. На поединке.
— Значит, в нём не было настоящей Силы, — с облегчением сказал Старкиллер.
Куравлёв тихо рассмеялся, протирая линзы своего примитивного оптического прибора.
— О нет, молодой человек, нет. Ты пока даже не представляешь себе, что такое настоящая сила.
— Он проиграл, — упрямо сказал Старкиллер.
— Ты проиграл, — глухо произнёс Лорд Вейдер.
Юноша резко встряхнул головой, отвлекаясь от воспоминаний. Разговор с земным майором потребует отдельного осмысления. Он подумает об этом завтра. А потом доложит свои выводы Учителю. Пока следовало сосредоточиться на более понятных вещах.
— Земляне не знакомы с энергетическим оружием, но используют баллистическое — оно способно стрелять очередями. Я… я могу предвидеть прицельные выстрелы — я чувствую ненависть и сосредоточенность стрелка. Я могу увернуться от крупных баллистических снарядов или даже изменить их траекторию. Меч позволяет испарить более мелкие пули. Но когда пуль много, когда огонь ведётся с нескольких направлений… В той колонне Державы Рейх были транспортные средства, вооруженные… они называют их "пулемёты". Я рассчитывал сокрушить врага прежде, чем он опомнится, но…
— Ты проиграл, — повторил Учитель. — но ты не чувствуешь себя побеждённым.
Он знает, подумал молодой ситх.
Он совершенно точно знает и понимает, какие чувства я сейчас испытываю. Этому может быть только одно разумное объяснение.
Но разумное объяснение было неприемлемо.
Всё на свете можно объяснить с помощью разумом, но не всё нуждается в объяснении… так, кажется, говорил Куравлёв.
Это не было страхом. Он не боялся Вейдера, по крайней мере, в этом. Он изменился.
Но дело было не в том, что изменился сам Старкиллер.
Вейдер изменился тоже.
— Как твои раны? — неожиданно спросил Владыка ситх.
— Не стоит беспокойства, Учитель, — поспешно склонил голову удивленный юноша. — Рука работает, и волосы на голове уже отрастают.
— Ты стал совсем взрослым, Старкиллер, — тяжело произнёс Тёмный джедай. — Я чувствую великое возмущение на пути твоей Силы. Будь готов.
Прежде, чем юноша успел ответить, голографическое изображение Лорда Вейдера мигнуло и рассыпалось мириадом гаснущих звёзд. Проектор космической связи отключился. Где-то далеко, за стенами тесного отсека на пределе слышимости шумела земная дуброва.
Старкиллер со спокойной грустью подумал о разрушении хлорофилла и проявлении каротиноидов, о синтезе антоцианов. Природа планеты входила в фазу угасания. Временного: смерть — это всего лишь смерть.
Он поднялся с колен, возвращаясь мыслями к разговору с Куравлёвым.
— О нет, мне жизнь не надоела. — с жёстким акцентом произнёс молодой ситх по-русски, — Я жить люблю, я жить хочу…
— Наше желание не имеет никакого значения. Речь идёт исключительно о наших возможностях.
Фон Белов с некоторой досадой посмотрел на собеседника. Голос старины Йозефа в последнее время приобретал всё более отчётливые нотки фанатизма.
Адъютант Гитлера считал себя глубоко разумным человеком, следовательно, фанатиков недолюбливал. Даже не то что недолюбливал… любовь — слишком сложное слово, почти неприличное. Если речь, конечно, не идёт о любви к Фюреру и Рейху, тут же одёрнул он себя.
Но это другое, совсем другое: разве можно не любить своего Фюрера? Тем более, что это чувство — совсем простое, понятное. А вот фанатизм…
Он тут же вернул на лицо выражение приятной любезности. Старина Йозеф… генерал Каммхубер пёр в гору, решительно пёр в гору. Если ему угодно испытывать определённые чувства к своей работе — отчего же, старый верный друг Николаус поддержит его. Это ничего не стоит, зато может принести неплохие дивиденды. В свободном мире собственные чувства не приносят выгоды; окупается только способность подстраиваться под настроение тех, кто имеет возможность плюнуть тебе на голову. Потому-то свободный мир и называется свободным.
Разумно? Разумно. Всё-таки долгая служба Фюреру приучила адъютанта к стройности и в собственных рассуждениях.
Фон Белов довольно улыбнулся. Каммхубер перехватил улыбку, но истолковал её по-своему:
— Николаус, я рад твоему оптимизму… ты всегда был весельчаком. Но придётся признать: на этот раз лёгкой победы не будет. Мы столкнулись с чем-то выходящим за рамки привычных схем.
— Йозеф, — улыбка фон Белова на всякий случай приобрела несколько сочувственный оттенок, — ну какие схемы могут быть у этих дикарей? Они просто из последних сил, на голом упрямстве сидят в своём лесу. Там не может быть ничего такого, с чем не справился бы вермахт. Под твоим, разумеется, руководством.
Невысокий Каммхубер облокотился на столешницу и задумчиво посмотрел на длинного щуплого фон Белова снизу вверх. Тот чуть сполз по креслу и ответил взглядом, полным уважения, дружества и немалой искренности.
А ведь он так толком и не научился носить форму, подумал адъютант. Сын крестьянина… и ничего с этим не поделаешь, он всегда будет считать, что содержание важнее формы. Никакой природный ум, никакая тяга к знаниям не выбьет из него эту плебейскую наивность.
