Татьяна Устименко - Невезучие
– О-о-о, – драматично протянул добросердечный корчмарь, заранее утирая слезы сочувствия, – это такая печальная история…
– О, йа-йа, натюрлих![16] – плаксиво подхватили пьяненькие бюргеры.
– Печальные истории благотворно воздействуют на пищеварительную систему, – тонко намекнул принц, опираясь на локоть и приготовившись слушать.
– Рассказывай! – в приказном тоне рявкнул дракон, нисколько не уважавший изысканные эльфийские манеры. – Нечего тут негативную атмосферу нагнетать!
– Ну хорошо, – покладисто кивнул хозяин, которому, по правде говоря, и самому аж до зуда под языком не терпелось выложить всю подноготную. – Жил лет этак сто назад в наших местах один знатный маркиз, наплодивший ни много ни мало, а целых тринадцать сыновей. И стоял их замок как раз на полпути от нас до деревни Лебнице. Ясно-понятно, что на такую ораву парней никакого наследства не хватит, поэтому пришлось юношам по достижении зрелого возраста самим позаботиться о своем будущем. Сказывали мне, будто один из них в наемники подался, да там и сгинул, второй купцом заделался, третий – пиратом, ну а младшенький, как раз тринадцатый по счету, обнаружил в себе незаурядный талант к волшебству и уехал учиться в Наррону, к некромантам. Долгонько его в родном краю не видывали. А пикантная суть истории состоит в том, что полюбил этот ретивый колдунчик единственную дочку родовитого виконта, заносчивого как демон и богатого до ужаса. И якобы благородная девица не только ответила парню полной взаимностью, но и обещала ждать его столько, сколько потребуется. И вот, не знаю уж, скока там лет прошло, но юноша, ставший к тому времени взрослым мужчиной, вернулся домой, и впрямь имея при себе посох высшего некроманта. Он быстренько охомутал несговорчивого батюшку своей красотки, забрал возлюбленную и зажил с ней в отцовском замке, постепенно прибрав к рукам всю округу. И говорили люди, будто невиданное могущество этого мага заключалось в некой волшебной вещице, выкраденной им из храма Нарроны, а храм тот принадлежал не кому-либо еще, а самой королеве Смерти. Но счастье колдуна длилось недолго. Вскоре из Нарроны прибыла целая делегация могучих и шибко злющих некромантов, потребовавших вернуть похищенный артефакт. Гордец, конечно, отказался, и такая тут война разгорелась, что будь здоров! Уж не ведаю, чего там с его супругой приключилось, но от замка остались одни развалины, а мятежного мага зверски убили, да еще и прокляли вдобавок, обратив в неупокоенную тварь, потому что искомый предмет из храма так и не нашли, хоть и старательно перерыли и просеяли землю вокруг замка. Вот и бродит теперь неупокоенный призрак этого колдуна по старой дороге и убивает всех, кто ему под когти подвернется. А сокровище его страшное, некромантам не доставшееся, так с тех пор и ищут всякие смельчаки безрассудные…
– Да-а, – очарованно вздохнул Тай, мечтательно закатывая глаза, – вот это сказочка, готовый сюжет для баллады!
– Сказочка?! – негодующе подпрыгнул герр Отто, расплескивая мальвазию. – Ах ты, балда, ой, извиняюсь, балладист непутевый! Да правда это все, Аолой клянусь!
– А дорога та короткая – не через болото ли ведет? – с подозрением спросил Трей, требовательно заглядывая трактирщику в лицо.
– Точно, через оно самое! – ответил герр Отто, гадливо кивая. – Ох и паскудное же там место, доложу я вам…
Дракон смущенно чихнул, выжигая на траве ровный обугленный круг.
– Так это там ты девушку припрятал? – выдвинул предположение принц.
– Там! – нехотя буркнул Трей, невинно помаргивая. – Уж простите меня, ради богов, я же не знал про мага…
– Индюк тоже много чего не знал, пока в суп не попал! – обидно передразнила дракона Кайра, точно воспроизводя его тягучую, растерянную интонацию. – Везет тебе, как утопле… нет, – она даже пальцами прищелкнула от прозрения, – как Таю. Вы с ним два сапога пара по части всяких неприятностей и ошибок!
– Мы, – одновременно и абсолютно одинаково насупились «везунчики», – мы философы, поэты и, в конце концов, воины!
– Чего воины-то? – иронично фыркнула Кайра. – Против кого дружить будете?
Самопровозглашенные воины недоуменно переглянулись.
– Ничего, найдем против кого! – утешил дракона находчивый эльф. – Враги не водка, их мало не бывает!
Трей расцвел в радостной улыбке:
– Это точно!
– О-о-о, шнапс дас ист вундербар![17] – восторженно проскандировали в зюзю укушавшиеся даровой мальвазией бюргеры.
Кайра недоверчиво хмыкнула.
– Поторопиться бы нам, а? – тихонько сказал принц, поднимаясь с травы. – А то, не ровен час, как бы этот развеселый маг девушку прежде нас не нашел…
– Так летим! – любезно предложил Трей, с готовностью подставляя крыло.
– Идиоты! – печально припечатала телохранительница, деловито собирая нехитрые пожитки. – Вечер уже почти на дворе, чего мы там с воздуха-то разглядим? Трей, ты точно помнишь, где златовласку краденую прятал?
– Приблизительно! – сконфуженно шмыгнул носом дракон.
– Мы коней пока здесь оставим, – мгновенно сориентировался в ситуации принц, – сами же пойдем пешком, девушку искать… А уж там разберемся по обстоятельствам.
– Ага, разберутся они, как же… – вполголоса крякнул корчмарь, провожая сожалеющим взором торопливо удаляющуюся компанию. – Видали мы таких смельчаков! – Но вслед им гаркнул совсем другое, более бодрое и напутственное: – Вы там это, поосторожнее! Глядите, чтобы мне и вас хоронить не пришлось!
– Зи ист думмкопфс![18] – сурово припечатали бескомпромиссные бюргеры, поддерживая приговор Кайры.
Главный жизненный принцип, фанатично исповедуемый Зорганом, звучал так: «Если чего-то на всех не хватает, значит, нужно срочно уменьшить количество всех». Причем под «чем-то» он всегда подразумевал не что-то расплывчатое и неопределенное, а нечто конкретное, именно то, что ценил превыше всего на свете. К чему стремился всю сознательную жизнь, чего добивался с пылом и жаром, достойными гораздо лучшего применения. Что любил сильнее, чем золото, и увлеченнее, чем женщин. Что переросло для него в смысл земного существования, навязчивую манию и одновременно – в самое заветное желание. А называлась эта химера одним коротким, но благозвучным словом – власть. Власть, ставшую для него именно химерой, потому что путь к трону преграждал всего лишь один юноша – хрупкий и слабый, но зато чрезвычайно упрямый и живучий эмпир, молодой маркграф Эйсен, Вольдемар дер-Сольен. И именно ему предстояло сейчас в полной мере испытать на себе силу разрушительного принципа Зоргана, принципа, не знавшего пощады и не оставлявшего шанса выжить.
Снег лежал в узилище с прошлой зимы. Небольшой сугроб, наметенный у западной стены в дни затяжного декабрьского снегопада да с тех пор так толком и не растаявший. Настолько холодно и сыро оказалось в этом узком каменном мешке, уходящим намного ниже уровня фундамента замка, что даже снег здесь не таял. Желтый, вонючий, затвердевший, он казался измученному жаждой Вольдемару упоительно сладким, отдающим восхитительным привкусом сахарной ваты и невыносимо белым, ослепляющим его налитые кровью глаза. Истерзанное пытками тело болело невыносимо. Хотя нет, уже почти не ныло, потому что боль, еще пару дней назад воспринимавшаяся как острые сполохи жгучего пламени, пожирающего отбитые почки и легкие, сломанные ребра и правое колено, раздробленное палицей палача на допросе, поутихла, превратившись в не исчезающую сонную завесу, окутывающую отупевший рассудок.
Последних сил умирающего юноши едва достало на то, чтобы, изгибаясь, будто червяк, и судорожно извиваясь связанным телом, медленно проползти два шага и уткнуться своим опухшим от побоев лицом в эту жалкую кучку прошлогоднего снега. Лицом, еще несколько дней назад пленявшим изысканной, утонченной красотой, а сейчас обезображенным почти до неузнаваемости. Внешняя красота исчезла, уйдя в небытие. А от всей его предыдущей жизни, сейчас кажущейся нереальной, невозможной сказкой, остался только вот этот прошлогодний снег, испятнанный алыми каплями крови, скатывающимися с его изорванных раскаленными щипцами губ. Гримаса отчаяния на мгновение исказила безобразную маску из запекшейся крови, заменившую Вольдемару лицо, ломая ссохшуюся корку сукровицы и гноя, но юноша лишь едва слышно всхлипнул и отчаянно прикусил лохмотья губ, упрямо подавляя крик горя и отчаяния. Нет, гордость пережила красоту – она никуда не делась, осталась с ним навечно. Гордость – единственная роскошь, доступная ему в этой безысходной ситуации. Гордость – последнее украшение и достояние низвергнутых владык!
Справившись с рыданиями, Вольдемар приоткрыл рот и, кривясь от боли в сломанной нижней челюсти, проглотил еще одну пригоршню снега, ставшего в последнюю неделю его единственной пищей. Всю эту ужасную, бесконечную неделю… Услужливая память немедленно оживила слегка подзабытые воспоминания, жестоко возвращая молодого эмпира в тот страшный день и час.
