Терри Пратчетт - Бац!
Он встал. — Я должен встретиться с заключенным-дварфом, который не хочет разговаривать со мной.
— Ах, да. Это должно быть Умноруль. — сказал Скромняк. — Он родился в городе, коммнадер, но три месяца назад он отправился в горы на учебу, против родительской воли. Я уверен, он никогда не предполагал, что произойдет что-нибудь подобное. Он всего лишь пытался найти себя.
— Что же, теперь он может поискать себя в моих камерах. — сказал Ваймс твердо.
— Могу я присутствовать при его допросе? — спросил скальт.
— Зачем?
— Во-первых, это может предовратить слухи, что с ним жестоко обращались.
— Или способствовать им? — сказал Ваймс. Кто будет сторожить стражника? Я!
Скромняк невозмутимо взглянул на него. — Это могло бы… разрядить атмосферу, сэр.
— У меня нет привычки избивать узников, если вы это имеете в виду. — ответил Ваймс.
— И я уверен, что сегодня у вас такого желания не возникнет.
Ваймс открыл было рот, чтобы приказать вышвырнуть скальта вон и замер. Этот наглый маленький бездельник попал прямо в цель. Ваймс был на грани с самого отъезда из дома. Его кожа зудела, живот крутило и голова раскалывалась. Кто-то должен заплатить за всю эту… эту… в общем за все это, но только не такой несчастный статист, как Умноруль.
И он не знал, совсем не знал, что станет делать, если узник нахамит или попытается умничать. Избивание узников в закрытых комнатах… он знал куда это приводит. И если ты хоть раз пошел на такое из благих побуждений, ты пойдешь и ради плохих. Ты не можешь быть хорошим парнем, занимаясь плохими делами. Иногда нужна дополнительная пара глаз, чтобы сторожить стражника.
Правосудие должно чиниться на виду, поэтому он проследит, что все было сделано по правилам.
— Джентельмены, — сказал он, не отводя глаз со скальта, но обращаясь ко всей комнате в целом. — Я знаю всех вас, а вы знаете меня, вы все уважаемые дварфы с собственностью в этом городе. Я хочу, чтобы вы поручились за мистера Скромняка, потому что я никогда в жизни не встречал его. Давайте вы, Сета, я знаю вас несколько лет, что вы скажете?
— Они убили моего сына. — ответил Айронкраст.
Ледяные щупальца охватили его голову, сжали горло, скользнулив желудок и исчезли. На месте ярости остался озноб.
— Мне очень жаль, коммандер. — тихо сказал Скромняк. — Но это правда. Не думаю, что Гундер Айронкруст интересовался политикой. Он нанялся в шахту только потому, что хотел вкусить настоящей дварфийской жизни и помахать лопатой пару дней.
— Они бросили его в грязи. — сказал Айронкраст голосом, лишенным всяких эмоций. — Вы получите любую помощь, какая потребуется. Любую помощь. Но когда вы найдете их, убейте их.
Ваймс не мог придумать ничего другого, что сказать, кроме: — Я схвачу их.
Он не сказал — убить их? Нет. Нет, если они сдадутся, нет, если не они не будут вооружены. Я знаю, куда это ведет.
— Тогда мы уходим и позволим вам заняться своими делами. — сказал Сильнорук. — Скальт Скромняк нам известен, конечно же. Несколько современен, несколько молод. Не из тех скальтов, к которым мы привыкли, но… да, мы ручаемся за него. Доброй ночи, командер.
Ваймс сидел, уставившись на свой стол, пока они выходили один за другим. Когда он поднял голову, скальт был все еще здесь со своей терпеливой слабой улыбкой.
— Вы не похожи на скальта. Вы выглядите как обычный дварф. — сказал Ваймс. — Почему я о вас ничего не слышал?
— Возможно потому, что вы полицейский? — кротко ответил Скромняк.
— Ладно, я понял. Но вы не забурившийся?
Скромняк пожал плечами. — Я могу мыслить по-глубинному. Я был рожден здесь, коммандер, также как и Умноруль и не верю, что мне нужны горы над головой, чтобы быть дварфом.
Ваймс кивнул. Местный парень, не какие-то там горные старцы. Быстро соображает, также. Не удивительно, что элите он нравится. — Хорошо, мистер Скромняк, вы можете пйоти со мной. Первое условие: у вас есть пять минут, чтобы найти набор для Баца. Надеюсь, вы с этим справитесь?
— Я думаю, что да. — ответил дварф слабо улыбаясь. — И второе условие?
— Сколько времени вам понадобится, чтобы научить меня играть? — спросил Ваймс.
— Вас? Вы вообще никогда не играли?
— Нет. Недавно один определенный тролль показал мне эту игру, но я с детства не играл в никакие игры. Хотя, когда я был мальчишкой, то был спецом в "крысе под мухой".[17]
— Ну, несколько часов… — сказал Скромняк.
— У нас нет столько времени. — ответил Ваймс. — Я даю вам десять минут.
* * *Вечеринка началась в «Ведре» на Поблескивающей. Это был бар для копов. Мистер Чиз, владелец, понимал, что копам нужно. Им нравилось напиваться там, где ничего не напоминало бы им о работе. Веселье не поощрялось.
Но Смуглянка предложила перейти в "Наконец Открыто".
Ангуа была не в настроении, но у нее не хватило жестокости отказаться. Потому, что хотя у Смуглянки было телосложение, за которое любая другая женщина возненавидела бы ее, она была по настоящему милой. У нее была самооценка как у гусеницы и, как обнаруживалось во время разговора с ней, примерно такое же количество мозгов. Возможно, что дело заключалось в балансе. Возможно, какое-то доброе божество пообещало ей — прости, детка, ты будешь тупа, как валенок, но хорошая новость в том, что это не будет иметь никакого значения.
И у нее был луженый желудок. Ангуа начала гадать о том, сколько полных надежд мужчин упились до смерти, пытаясь споить ее. Казалось, что алкоголь совершенно не дейстовал ей на мозги. Может быть, он не мог их найти. Но она была приятной и беззаботной спутником, если вы избегали употребления намеков, ирони, сарказма, остроумия, сатиры и слов, длинее, чем "цыпленок".
Ангуа была раздражена, потому что ей до смерти хотелось пива, но юнец за стойкой думал, что пинта Уинкля — это название коктейля. Впрочем, учитывая названия коктейлей в меню, ни чего удивительного в этом не было.
— Что, — спросила Ангуа, изучая меню, — такое "Вопящий оргазм"?
— Ага, — сказала Салли. — Похоже, что тебя пробрало, детка!
— Нет, — вздохнула Ангуа, тогда как остальные рассмеялись, что было естественным откликом на замечание вампира. — Я спрашиваю из чего он делается.
— Минталь, Валулу, виски Баерхаггерс, сливки и водка. — ответила Смуглянка, знающая рецепт любого существующего коктейля.
— И как оно работает? — спросила Шельма, вытягиваясь чтобы заглянуть за стойку бара.
Салли заказала четыре коктейля и повернулась к Смуглянке. — Итак… Ты и Шнобби Шноббс, а? Что скажешь?
Три пары ушей насторожились.
Еще вам приходилось привыкать к молчанию в присутствии Смуглянки. Всюду, где она появлялась, воцарялось молчание. О, и еще взгляды. И, иногда, вздох. Даже некоторые богини пошли бы на все, лишь бы иметь такую внешность, как у Смуглянки.
— Он хороший. — ответила Смуглянка. — мне с ним весело и он не расспускает руки.
На трех лицах появилось выражение задумчивой концетрации. В конце концов, разговор шел о Шнобби. Кое-какие вопросы лучше не задавать совсем.
— А он показывал трюки, которые он может проделывать со своими прыщами? — спросила Ангуа.
— Ага, Я думала, что описаюсь. Он такой смешной.
Ангуа уставилась в свой стакан, Шельма закашлялась, Салли сосредоточено изучала меню.
— Он очень надежный. — сказала Смуглянка. И смутно чувствуя, что этого недостаточно, она добавила печально. — Вы знаете, это первый парень, который пригласил меня погулять.
Салли и Ангуа выдохнули одновременно. В конце туннеля забрезжил свет. Вот значит в чем проблема. Это плооохой случай.
— Понимаете, у меня слишком пышные волосы, мои ноги слишком длинные и я знаю, что моя грудная клетка слишком… — продолжала Смуглянка, но Салли успокаивающе подняла руку.
— Во первых, Смуглянка…
— На самом деле меня зовут Бетти, — сказала Смуглянка и с шумом высморкала нос, такой изящный, что величайшие скульпторы мира умерли бы за право изваять его.
— Перво-наперво, Бетти, — сказала Салли, заставляя себя произнести это имя. — Ни одна женщины, моложе сорока пяти…
— Пятидесяти — поправила ее Ангуа.
— Точно, пятидесяти… Ни одна женщина моложе пятидесяти не будет говорить о себе такие слова, как грудная клетка. Просто не будет.
— Я этого не знала… — шмыгнула носом Смуглянка.
— Это факт. — добавила Ангуа. И, о боже, с чего начать рассказ о синдроме неудачника? Кому-то вроде Смуглянки, которой имя Бетти шло, как корове седло? Это был не просто синдром неудачника, это была квинтессенция синдрома, его чистая, платоническая идея. Его следовало заспиртовать, установить на пьедестал и демонстрировать в качестве учебного пособия стундентам все последующие века. И она счастлива с Шнобби!
— Вот что я хочу сказать тебе… — начала она, но поникла, поставленная перед подобной задачей.
