Антон Мякшин - Бес шума и пыли
Что для этого нужно? Концентрация разума!.. Гаврила пока на столь сложное состояние не способен…
Впрочем, с него хватит и простого всплеска эмоций. В прошлый раз он жутко испугался и рассердился. В состоянии аффекта и сыпал сильнейшими проклятиями…
Но сейчас ему явно не до аффекта — фехтует своим обломком копья и сосредоточен только на том, чтобы его не продырявили…
Пнуть, что ли, детину побольнее, дабы он психанул как следует?..
Так ведь нет никакой возможности отвлечься! Враги наседают и наседают…
— Гаврила! — заорал я. — Ну давай же, коровья лепешка!..
— Чего давать? — ответил из-за спины запыхавшийся сын воеводы. — Отстань от меня! Не желаю с тобой разговаривать! Не мешай драться!
Обиделся!
— Тупой валенок! Лапоть дырявый! Огненные вихри, да почему же ты такой глупый?! Ну соберись с мыслями, сосредоточься и…
Договорить я не успел: Заманиха умудрилась куснуть меня за ногу!.. Я взвыл, дрыгнул копытом и рухнул на землю. Пахом-Чик торжествующе захохотал, широко размахнулся топором, целя мне в голову, и…
Я едва успел махнуть саблей. Клинок, перерубив топорище пополам, сломался. Обломок топора взлетел в воздух и со свистом опустился обухом точнехонько на Гаврилин затылок.
Звериный вопль понесся к небесам вместе со снопом искр! (Ну, положим, про искры я немного приврал…Но удар вышел — о-го-го!)
— Гады! — оглушительно возопил Гаврила, бросая обломок копья, хватаясь обеими руками за набухавшую прямо на глазах шишку и подскакивая на одной ножке. — Больно!! Ай, сволочи, чтоб вы провалились!!!
Часть третья
СВАДЬБЫ НЕ БУДЕТ
ГЛАВА 1
Это было приятнее, чем путешествие на межконтинентальном лифте! По крайней мере, произошло всё очень быстро, так что перегрузки вымучить нас не успели.
Как только Гаврила выкрикнул проклятие, под ногами обезоруженного Пахома стремительно начала расползаться трещина. Одноглазый атаман успел только удивленно что-то вякнуть и тут же провалился сквозь землю.
Разбойники, наученные горьким опытом, разбежались в разные стороны. Заманиха, не поднимаясь на ноги, резво потрусила на четвереньках за отступавшими душегубами.
А трещина всё росла, превращаясь в средних размеров яму и напоминая теперь глубокую могилу, в которую я и стал проваливаться.
Плюнув в спины убегавшим врагам, Гаврила повернулся и схватил меня за шиворот, но вытащить не успел. Хотя я инстинктивно сучил ногами — из-под моих копыт осыпались вниз комья американской, иссушенной солнцем, земли, — могила поглотила мое тело, утянув вместе со мной и воеводина сына. Прибрежная Галька с криком:
— Женился, так теперь не отвертишься! Стой! — обхватила Гаврилу за ноги, и мы — все трое — паровозиком дружно ушли под землю вслед за несчастным Пахомом.
Слова девушки были не последними из тех, что довелось мне услышать на этом континенте. Я еще видел свет у себя над головой, когда прозвучал боевой клич Кленового Листа:
— Быстроногий Олень повержен! Воины пиу-пиу, скорее провозглашайте меня вождем — не то койоты разгромят оставшееся без предводителя наше войско!..
И вопль бабки Заманихи:
— Душегубчики мои! Басурманчики краснокожие! Ежели ваш Разящий Клык с проломленной башкой лежит, а внучок мой под землю скоропостижно провалился, так я теперь за главного у вас и буду!..
Битва, значит, обрела новую силу… Ну и на здоровье!.. Извечная махаловка добра со злом. Предотвратить ее или прекратить по ходу никому и никогда еще не удавалось… Интересно, кто же победит?.. Впрочем, неинтересно. И так знаю: победят бледнолицые разбойники. Не эта жалкая кучка оборванцев, прибывших контрабандой, а другие — те, что поплывут чин-чинарем целыми флотилиями, как и было предсказано пророчеством. А дальше — огненная вода, резервации… Известное дело… Тут уж ничего не попишешь… Меня не это сейчас волнует — меня волнует собственная судьба…
Нас понесло с ускорением. Тьма — липкая, как болотная грязь, — тесно облапила меня со всех сторон, словно пьяная базарная баба. Ничего не видя, не слыша, ничего не ощущая, кроме сильного испуга, я летел куда-то вниз… или вверх — направление движения определить было сложно. Потом тьма скрутила меня, скомкала, как в кулаке великана, и швырнула на плоскую поверхность — очень твердую, между прочим, потому что сразу после приземления я почувствовал себя куском нагретого пластилина, сброшенного на асфальт с шестнадцатого этажа.
Несколько минут я лежал неподвижно, соображая что к чему. Тьма, шипя, отступила перед неровным светом смоляного факела.
Итак, всё получилось: Гаврила-таки выжал из себя проклятие!.. В данный момент мы, должно быть, где-то поблизости от родной Гаврилиной деревни Колуново…
Куда лифт вынес нас в прошлый раз? В долину Духов, которая находится за несколько десятков километров от места решающей битвы пиу-пиу с родом койота. Ага… В худшем случае от двора вдовицы Параши, откуда мы в свое время стартовали, нас отделяют те же несколько десятков километров… А в какую сторону? На юг? На запад? На север? На восток?.. Не особенно точные расчеты получаются.
Я поднял голову и огляделся.
Темная сырая комната с каменными стенами, каменным полом и соответствующим потолком. Без окон комната и без мебели…
Да какая, к трехносым ведьмам, комната?! Камера это! Самая настоящая тюремная камера!.. Вот и массивная дверь — деревянная, но обитая железом; какие-то заржавленные цепи свисают со стен; крюки вбиты в потолок… Неподалеку обнаружился свернувшийся клубочком человеческий скелет в истлевшей одежке… А пол в некоторых местах забрызган багрово-бурыми пятнами вполне понятного происхождения.
Ого! Как бы эта комната не просто камерой оказалась, а еще вдобавок и пыточной…
Надо же, как интересно перенеслись! Прямо в каземат!.. Ну что нам стоило в пылу битвы отодвинуться метров на сто в сторону? Вышли бы из земли на свободном пространстве…
Не повезло… Как говорится, знал бы, где упадешь, соломки бы подстелил…
А соломка, между прочим, имеется. Целый ворох ее, гнилой и перепревшей — в углу камеры. На ворохе покоится бесчувственный Гаврила. Прибрежная Галька — тоже наверняка в обморочном состоянии — лежит поперек его широкой груди.
В дальнем углу, раскинув руки-ноги в виде выброшенной на берег дохлой морской звезды, распластался гроза округи, горькая судьбина одиноких лесных путников, ужас церковных сторожей, одноглазый атаман Пахом-Чик.
Я попытался встать на ноги и… не смог. Странное дело! Перемещение под землей отняло у меня столько сил, что я едва шевелился. В копыта словно свинца закачали… Руки отяжелели и при попытке сжать пальцы в кулаки затряслись, как у дряхлого старика… Немудрено, что мои собратья по несчастью вовсе без сознания!..
Со стонами и кряхтением кое-как подполз к двери. Хотел было постучаться, но передумал.
Допустим, откроет мне кто-нибудь — скорее всего, местный тюремный надзиратель — и что я ему скажу? Выпустите нас, пожалуйста, из тюрьмы, мы здесь случайно оказались — проездом из Америки… Сомневаюсь, что в этой тюряге на каждого прибывшего составляется персональный протокол. Скорее всего, считается так: раз сидишь, значит, виновен… Из дальнего угла — как облачко выхлопного таза — пыхнул и растаял в сыром воздухе слабый-слабый стон. Пахом-Чик пошевелился, открыл мутный глаз и проговорил сакраментальную фразу:
— Где я?
— Там же, где и я, — буркнул ему в ответ.
— А ты… где?
— Понятия не имею, — вздохнул я.
Пахом перевернулся на живот, и я рассмотрел топор в его левой руке… Ну правильно — у него же было два топора: один я привел в негодность, а второй одноглазый атаман умудрился протащить с собой аж с американского континента…
— Бабушка моя где? — пытаясь подняться, осведомился Пахом.
«Если нападет, — подумал я, — вряд ли мне удастся защитить себя. Мускулы мои сейчас — совсем не мускулы, а… туалетная бумага, размокшая в унитазе! Хорошо, что Хитрого Скунса здесь нет. Он бы точно не упустил возможности накостылять мне по первое число… Похоже, и атаман не в лучшей форме…»
— Бабушка где моя? — повторил вопрос Пахом-Чик.
— Отвали, — огрызнулся я. — И без тебя тошно.
— Как ты со мной разговариваешь?! — возмутился одноглазый. Удивительно, у него еще имелись силы на то, чтобы возмущаться! — Со мной, грозой округи! Ужасом церковных сторожей!
— Заткнись, сказано тебе… ужас, летящий на крыльях ночи! Бабушка твоя на другом конце земли. И на твоем месте я бы не о ней беспокоился. Учитывая степень паскудности ее характера, она быстро выбьется в верховные правители людей рода койота, установит кровавую диктатуру и перережет всех, кого в свое время не успел перерезать прежний вождь Разящий Клык… Ты бы лучше о себе подумал.
Пахом огляделся.
— Ой! — с испугом проговорил он. — В застенки попал!.. Никак стрельцы меня замели! Или опричники!
