Глеб Васильев - Игрушка Белоглазого Чу
– Ах так?! – Геша взвился вертикальным штопором, чуть не проломив головой потолок (или наоборот). – Ну все, с меня хватит. Если ты, Лёнчик, такой умный, попробуй сам напиши, толково и убедительно. А я посмотрю, что у тебя из этого выйдет.
– Вот и попробую, – Лёня беспечно просвистел два такта из «чижика-пыжика», – а ты, пока суть да дело, иди прогуляйся, остуди головку. Тебе, Гешенька, творчество окаянное вон как нервишки подвымотало – тут без дыхательных упражнений на свежем воздухе никак не обойтись. Через часик-другой возвращайся, думаю, к тому времени я главу осилю.
Скрипнув зубами и хлопнув дверью, Геша покинул комнату, теша себя мыслью, что через час наступит таки момент истины и дальнейших препирательств не последует. Лёня ухмыльнулся, пожал плечами, пошевелил пальцами, разминая их, продолжая насвистывать себе под нос, разложил на столе несколько листов бумаги и взялся за ручку: – Ну-ка, на чем наш мастер сложнопостановочного слова остановился.
6. По прозвищу Зверь
Если обратиться к истории науки, то в начале была теория сильных черт. Считалось, что, если изучить детство, привычки великих людей, то путем прямого сравнения можно предугадать лидерский потенциал.
М. Адаева-Датская
Руслан Шайморданов появился на свет в ту минуту, когда дух Генерального Секретаря ЦККПСС, дорогого Леонида Ильича, в результате продолжительной болезни покинул бренное тело. Родители Руслана, Тимур Эльдарович и Гузель Рашидовна, знака в этом не увидели, хоть реинкарнацию и признавали. Среднее специальное образование и постоянная московская прописка обязали их к определенной условности мышления. Миг рождения не так важен, говорила Гузель Рашидовна, как мгновение зачатия. Душа обретает новое тело одновременно с оплодотворением яйцеклетки. Что касается Руслана, то когда именно он был зачат, оставалось тайной для всех, включая родителей. Известно лишь, что это произошло где-то между выпускным вечером в ПТУ N51 и прощальным костром на сборе картошки в колхозе «Малые обеды Ильича» почти месяц спустя.
До трех лет Руслан из общей массы своих сверстников не выделялся практически ни чем. Рано начал ходить, в результате чего его мягкие детские ножки изогнулись баварскими сардельками. Кавалерист растет – радовался дед. Говорить Руслан напротив не желал. В том возрасте, когда детишки перестают бессмысленно агукать и переходят на «мама», «папа», «бяка» и «кака», Руслан упорно хранил молчанье. Настоящий джигит попусту не болтает – продолжал выводить родню из себя оптимистичный дед. Похожим на того человека, которого Пузднецов и многие другие знали и боялись, Руслан стал на пятом году, произнеся четко свое первое слово, звучавшее так: «ЖеТеБеКАСД». Если бы не дедушка, служивший затычкой для любой дырки, никто бы этому набору звуков значения не придал и, быть может, Руслан вырос бы нормальным человеком. Но судьба распорядилась по-своему. Записав сказанное внуком на спичечном коробке, дед, не долго думая, выдал «точную и неоспоримую» расшифровку: «Жизнь Твоя Будет Короткой, А Смерть – Долгой». Услышав слова древнего восточного проклятья, Гузель Рашидовна лишилась чувств, а Тимур Эльдарович самообладания – и засветил-таки улыбающемуся во весь золотозубый рот прозорливому отцу жены кулаком между седых бровей. Чему улыбался мудрый Рашид Нурудинович, осталось загадкой, так как удар осерчавшего отца оказался роковым. Дедушка отправился к праотцам, а Тимур Эльдарович – в тюрьму, где, не найдя с сокамерниками общего языка, был подсажен на перо. Овдовевшая и осиротевшая Гузель Рашидовна, суеверно полагая, что не вся сила проклятья могла быть израсходована на погибель двух человек, страшась лютой смерти, сына сторонилась и воспитывать не решалась. Она обеспечивала ребенка всем необходимым, кормила, одевала и обувала, но о материнской любви и нежности речи не шло. Слух о том, что первым же словом мальчик убил родного отца и деда, приукрашенный и извращенный до уровня гротеска, каким-то образом просочился за пределы семьи. Поговаривали даже, что ребенок, подобно Тамерлану, появился на свет, сжимая в крошечных кулачках по куску кровоточащего мяса. Поэтому, когда настала пора, и маленький Руслан пошел в школу, учителя в большинстве своем решили не рисковать по пустякам и гусей не дразнить. С Руслана не требовали выполнения домашних заданий, к доске не вызывали, а контрольные работы и сочинения, не проверяя, оценивали тремя баллами. Мальчик, предоставленный самому себе, рос в условиях беспрецедентного попустительства и вседозволенности. Не имея возле себя людей, которые могли бы авторитетно объяснить, что такое хорошо, и что такое плохо, Руслан на собственном опыте познавал особенности устройства мира. Подобно многим жестокосердным детям, Шайморданов вскрывал лягушачьи брюшка и птичьи грудки перочинным ножичком и с любопытством изучал их содержимое. Закатывал рыболовные крючки в хлебные катышки и на эту наживку ловил помойных голубей, вытаскивая через клювы их окровавленные внутренности. Таскал из грязного пруда ротанов и тритонов, помещая их в банки, наполненные слитой из аккумуляторов кислотой. Кидал живых пиявок в костер, с восторгом наблюдая, как они раздуваются и взрываются воздушными шариками. Подкармливал доверчивых дворняг, щедро посыпая колбасу крысиным ядом. Завязывал узлом хвосты жалобно пищащих котят. Руслан мучил и убивал животных не ради самоутверждения, не упивался их болью и страданиями. Ему нравился эффект, который его действия производили. Он был маленьким, но чрезвычайно концептуальным режиссером, а живые твари – его актерами. Руслан методично осуществлял все приготовления, а потом, заняв место в первом ряду, заворожено следил за представлением.
Одноклассники и детвора, гуляющая во дворе, вняв наущениям своих родителей, Руслана обходили стороной. Равнодушный к их играм и забавам, Шайморданов одиночеством не тяготился – люди его попросту не интересовали. Возможно, Руслан так и вырос бы тихим нелюдимым живодером, не приключись с ним на девятом году жизни одна история. Как-то раз во дворе появился забавный песик, редкой по тем временам породы шарпей. Похожий на плюшевого медвежонка Мотя принадлежал семье Удальцовых, недавно переехавшей из Ташкента. Обычно Мотю, моментально ставшего главным любимцем и достопримечательностью двора, выгуливал Артем Удальцов, мальчик на пару лет старше Руслана. Но однажды Артем приболел, и мама, Алевтина Ивановна Удальцова, не пустила его на улицу, решив, что Мотя способен самостоятельно справить свои собачьи надобности. Действительно, погода в тот день стояла отвратительная – с серого осеннего неба сочными ледяными плевками валил размокший снег, а северо-западный ветер пробирал до костей. Случилось так, что именно в тот день Руслану не удалось найти ни одного подходящего актера для своего перформанса (кошки попрятались по теплым чердакам и подвалам, дворняг тоже видно не было). Смирившись со срывом очередной премьеры, промокший и продрогший Шайморданов, подошел к своему подъезду и уже собирался в него зайти, когда заметил желтое пятно, с умным видом обнюхивающее урну. Подождав пока Мотя задерет лапу и пометит приглянувшуюся возвышенность, Руслан стащил с себя куртку, накинул ее на пса, и в этом импровизированном мешке утащил в свой «театр» – грязную строительную бытовку, оставленную бригадой, занимавшейся обустройством детской площадки. Оказавшись в своем тайном убежище, Руслан проволокой примотал вяло сопротивляющегося Мотю к верстаку. Удивленный пес не пытался ни кусаться, ни даже лаять, но Шайморданов добросовестно замотал его морду липкой лентой скотча. В Моте Руслана больше всего поражала избыточность мягкой шкурки, как будто собаку одели в костюм на добрый десяток размеров больше. Взяв в руку бритвенное лезвие, Шайморданов сделал по круговому разрезу на каждой лапе чуть ниже локтевых и коленных сгибов беспомощно трепыхающегося и хрипящего носом шарпея. Хоть Руслан и ожидал чего-то подобного, его впечатлила та легкость, с которой шкура снялась с лап несчастного животного – как перчатка с руки. Насладившись зрелищем освежеванных, судорожно дрыгающихся лап, Руслан поднес окровавленное лезвие к горлу Моти.
Следующим утром, обеспокоенный долгим отсутствием любимца, Артем, наплевав на запрет матери выходить на улицу до полного выздоровления, отправился на поиски. В склизком куске мяса, который младший Удальцов нашел в кустах возле подъезда, опознать Мотю было бы не возможно, если бы не лежащие рядом чулочки, шортики, курточка, перчатки и шапочка – то, что раньше было шкурой собаки. Горе, охватившее Артема, было неизбывным. Он плакал, выл, ревел, катался по раскисшей, покрытой гниющей листвой земле. Выбежавшие на шум родители, кое-как справившись с шоком, вызванным увиденной картиной, с большим трудом смогли увести мальчика домой. Удальцовы боялись, как бы пережитая психологическая травма не свела их сына с ума. Ребенок отказывался от пищи, практически не спал, лишь изредка забываясь в тревожной дремоте, но тут же вскакивая с именем Моти на губах, вращал невидящими глазами и в кровь кусал губы и ладони. Врачи, подчеркивая любовь и привязанность Артема к погибшей собаке, вразумительных прогнозов не давали и от всех вопросов отупевших от горя Удальцовых отмахивались многочисленными рецептами. Тем не менее, к немалому облегчению родителей, несколько месяцев спустя Артем стал понемногу возвращаться к нормальной жизни. Став более замкнутым, он все же вполне вменяемо разговаривал с окружающими, аппетита не проявлял, но от еды больше не отказывался. Еще через полгода, когда за окном вовсю буйствовала летняя зелень, врачи поздравили изнеможенных Удальцовых с выздоровлением сына. Сильно похудевший Артем принимал поздравления, говорил слова благодарности (хором с родителями) и улыбался. Вид улыбающегося лица мальчика со смотрящими исподлобья ввалившимися глазами и бескровными губами мог привести в ужас кого угодно, только не старших Удальцовых, счастливых до беспамятства самим фактом присутствия улыбки на лице любимого сына. В тот миг, когда он нашел останки Моти, в Артеме поселился дьявол, и когда доктора признали ребенка исцеленным, дьявол никуда не исчез – он лишь набрал достаточно сил, чтобы жить и оставаться незамеченным.
