Генри Каттнер - Гэллегер Бис
- А ты кто такой?
- Я...
- Впрочем, неважно, - подмигнул Кафф. - Никогда после работы не говори, как тебя зовут на самом деле. Прячешься, да?
- Что?
- Я это с первого взгляда узнаю. Ты... ты... - Кафф наклонился вперед, принюхиваясь. - Ты пил!
- Пил, - горько ответил Гэллегер.
- Ну так выпей и со мной, - предложил Кафф. - Я уже дошел до "Д" - дайкири. Тим! - заорал он. - Еще один дайкири для моего друга! Одна нога здесь, другая там. И подумай о "Е".
Гэллегер скользнул на стул рядом с Каффом и пригляделся к своему собеседнику. Советник был в немалом подпитии.
- Да, - сказал Кафф, - лучше всего пить по алфавиту. Начинаешь с "А" - абсента, а потом по порядку - бренди, виски, голдвассер, дайкири...
- А потом?
- Разумеется "Е", - с легким удивлением заметил Кафф. Egri Burgundi, О, вот и дайкири для тебя. Поехали!
Выпили.
- Послушайте, - сказал Гэллегер. - Мне нужно поговорить с вами о Толстячке.
- О ком?
- О Толстячке, - сказал Гэллегер, многозначительно подмигнув. - Ну, вы знаете. Нажим, устав... знаете?
- Ах, о нем! - Кафф вдруг расхохотался. - Толстячок, да? Это хорошо. Это очень хорошо. Это ему подходит.
- А разве его зовут не похоже? - хитро спросил Гэллегер.
- Ничуть! Толстячок, надо же!
- Его фамилия через "е" или "и"?
- И то и другое, - ответил Кафф. - Тим, где эгри? А, уже готов? Ну, вздрогнули, старик!
Гэллегер прикончил дайкири и занялся эгри. Что делать теперь?
- Ну, так что с Толстячком? - рискнул спросить Гэллегер.
- Никогда не отвечаю на вопросы, - ответил Кафф, неожиданно трезвея. Он недоверчиво уставился на Гэллегера - А ты наш? Что-то я тебя не знаю.
- Я из Питсбурга. Мне велели прийти в клуб, когда приеду.
- Что-то тут не так, - заметил Кафф. - Ну, да неважно. Я закончил пару дел и веселюсь.
На "Ж" они выпили "желтый шар", на "3" - "зеленого дьявола".
- Теперь истерн, - довольно сказал Кафф. - Его подают только в этом баре, а потом приходится пропускать буквы. Я не знаю ничего на "К".
- Клойстеркеллер, - заплетающимся языком подсказал Гэллегер.
- Кло... как? Что это такое? Тим! - позвал Кафф бармена. - Есть у тебя клойстеркеллер?
- Нет, сэр, - ответил Тим.
- Тогда поищем, где есть. А ты молодец, старина. Пошли вместе, ты мне нужен.
Гэллегер послушно пошел за ним. Поскольку Кафф не желал говорить о Толстячке, нужно было завоевать его доверие, и лучшим способом было пить вместе с ним. К сожалению, алфавитная попойка оказалась нелегким делом. Гэллегер был уже на грани, а жажда Каффа все еще не была утолена.
- "Л"? Что у нас на "Л"?
- Лакрима Кристи. Или либфраумилх.
- О боже!
Некоторое облегчение доставило возвращение к мартини, но после ореховой у Гэллегера закружилась голова. На "Р" он предложил рислинг, но Кафф не хотел о нем и слышать.
- Тогда рисовую водку.
- Хорошо. Рисовую... эй! Ого, да ведь мы пропустили "Н"! Придется возвращаться к "А"!
С большим трудом Гэллегер уговорил его не делать этого; Каффа явно очаровало экзотическое название: нг га по. Затем они продолжили путешествие по алфавиту: сакэ, текила, "уникум", флип, хеннесси.
- "Ч"?
Сквозь пары алкоголя они посмотрели друг на друга. Гэллегер пожал плечами и огляделся. "Интересно, как мы попали в этот роскошный клубный кабинет? Одно ясно, это не "Аплифт".
- "Ч", - настаивал Кафф. - Ну же, не подведи, старина!
- Пшени-Ч-ная, - осенило Гэллегера.
- Здорово! Осталось совсем немного. "Ш" - шартрез... а что там после "Ш"?
- Толстячок. Помните?
- А, Толстячок Смит, - сказал Кафф, заливаясь неудержимым смехом. По крайней мере, это прозвучало как "Смит". Толстячок. Это ему здорово подходит.
- А как его зовут? - настаивал Гэллегер.
- Кого?
- Толстячка.
- Никогда о таком не слышал, - сказал Кафф и захохотал. Подошел посыльный и коснулся плеча советника.
- К вам пришли.
- Хорошо. Сейчас вернусь, старина. Все знают, где меня можно найти... в основном здесь. Никуда не уходи. Осталось еще "Ш" и... и все, что после нее.
Он исчез из виду. Гэллегер оставил нетронутый стакан, поднялся и пошатываясь направился к холлу. На глаза ему попался стоявший видеофон. Под влиянием внезапного импульса он вошел в кабину и набрал номер лаборатории.
- Снова накачался, - сказал Нарцисс, едва его лицо появилось на экране.
- Святая истина, - согласился Гэллегер. - Я надрался, как... ик!.. как свинья. Но у меня кое-что есть.
- Лучше позаботиться о личной охране, - сказал робот. Едва ты ушел, сюда вломились какие-то бандиты. Тебя искали.
- Кто меня искал? Повтори?
- Трое бандюг, - терпеливо повторил Нарцисс. - Главный был худой и высокий, пиджак в клетку, желтые волосы и золотой зуб спереди. Остальные...
- Мне не нужно описание, - рявкнул Гэллегер. - Скажи просто, что случилось.
- Я уже все сказал. Они хотели тебя похитить. Потом решили украсть машину, но я их выставил; для робота я довольно силен.
- С машиной ничего не случилось?
- А со мной? - обиделся Нарцисс. - Я куда важнее какой-то там игрушки. Тебя не волнуют мои раны?
- Нет, - ответил Гэллегер. - А они у тебя есть?
- Конечно, нет. Но ты мог бы и поинтересоваться...
- С машиной все в порядке?!!
- Я не подпустил их к ней, - сказал робот. - Чтоб тебе лопнуть!
- Я еще позвоню, - сказал Гэллегер. - Сейчас мне нужен черный кофе.
Он выбрался из кабины, К нему направлялся Макс Кафф. За советником шли трое мужчин.
Один из них остановился на полпути и удивленно разинул рот.
- Это тот самый тип, шеф. Гэллегер. Это с ним вы пили?
Гэллегер попытался сфокусировать глаза, и изображение стало четче. Перед ним стоял высокий худой мужчина в клетчатом пиджаке, с желтыми волосами и золотым зубом.
- Стукните его, - приказал Кафф. - Быстрее, пока он не закричал, и пока вокруг никого нет. Гэллегер, значит? Ну, хитрюга!
Гэллегер еще заметил, как что-то летит в сторону его головы, и хотел спрятаться в кабину видеофона, как улитка в раковину. Ничего не вышло, а потом перед глазами вспыхнул ослепительный свет.
"Главная проблема с общественной культурой, - сонно думал Гэллегер, - заключается в том, что она одновременно испытывает рост и окостенение внешней оболочки. Цивилизацию можно сравнить с цветочной клумбой - каждое отдельное растение является составной частью культуры. Рост растений - это прогресс. Технология, этот цветок с утраченными иллюзиями, получила некогда солидную инъекцию питательной смеси в виде войн, заставивших ее развиваться по необходимости. Но ни одна цивилизация не может считаться удовлетворительной, если сумма ее частей не равна целому.
Цветок этот глушил другое растение, которое развито в себе способности к паразитированию и перестало пользоваться корнями, обвиваясь вокруг цветка, карабкаясь по его стеблю и листьям. Такими удушающими лианами были религия, политика, экономика, культура - устаревшие формы, которые изменялись слишком медленно, обгоняемые пламенной кометой точных наук, пылающей на необъятном небе новой эры. Когда-то давно писатели считали, что в будущем - в их будущем - социологическая модель будет иной. В эру космических кораблей исчезнут такие нелогичные поступки, как биржевые спекуляции, грязная политика или гангстеризм. Однако этим теоретикам не хватило прозорливости, и эру космических кораблей они отнесли к слишком далекому будущему.
А ведь Ли сел на Луну еще до того, как вышли из употребления автомобили с карбюраторами.
Великие войны первой половины двадцатого века придали технике огромное ускорение, которое не исчерпалось и доныне. К сожалению, обычных людей больше интересовали продолжительность рабочего дня и инфляция. Единственный период единодушия пришелся на время великих проектов, вроде Программы Миссисипи и тому подобного. Наконец, это было время хаоса, реорганизации, стремительной замены старых понятий новыми и метаниями от одной крайности к другой. Профессия адвоката, например, стала настолько сложной, что группам экспертов приходилось использовать счетчики Педерсена и электронные мозги Меканистра для того, чтобы делать свои натянутые выводы, тут же воспаряющие в неизведанные пространства символической логики. Убийцу могли оправдать, если он не признавал себя виновным. А даже если признавал, имелись способы опровержения солидных юридических доказательств. Прецеденты утратили свое значение. В этом безумном лабиринте власти обращались к незыблемым историческим фактам, которые зачастую оборачивались против них самих.
Так шло год за годом. Попозже социология догонит развитие техники, но пока до этого далеко. Экономический азарт достиг небывалого в истории уровня. Требовался гений, чтобы разобраться во всеобщей неразберихе. Мутации. вызванные извечной склонностью природы к шуткам, дали наконец таких гениев, но пройдет еще много времени, прежде чем будет найдено удовлетворительное решение. Понятно, что выживет тот, кто имеет большую способность к адаптации, запас всесторонних практических и непрактических знаний, а также опыт во всем. То есть в предметах растительного, животного и минерального происхождения..."
