Николай Бахрошин - Марьинская Аномалия
– Ты чего прилетел? – спросил я Добрыню.
– Демон Асмагил где-то здесь.
– Веселые дела. А что хочет?
– Редуктор хочет, – сказал Добрыня.
– Редуктор мы уже нашли и отправили, – сказал Алеша.
Без вооруженных людей двор как-то сразу опустел и поблек. Даже на удивление. Казалось бы, только что кипела во дворе жизнь, щелкали затворы и раздавались отрывистые команды сквозь сжатые зубы. И вот снова тишь, благодать и негромкий мирный фон лесной глухомани.
Добрыню я представил Пал Палычу и Трофиму как своего давнего друга и коллегу. Одновременно – монаха-отшельника не от мира сего. Из отдаленного монастыря. Из очень отдаленного, если точнее. Надо же было как-то оправдать его дурацкий вид.
Трофим значительно посмотрел на меня и церемонно сказал: «Здрасьте вам!» Пал Палыч ничего не сказал, но тоже значительно посмотрел на меня.
– Молока хочешь? Молоко здесь хорошее, – спросил я.
Молока Добрыня не захотел. А зря, между прочим.
– Лично меня Демон уже утомил своими фокусами. Сколько можно за ним гоняться? – сказал он.
– Значит, будем брать, – сказал я.
– Точно, – поддержал Алеша, – как в старые добрые времена. Три богатыря – Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алеша Попович. Нас, между прочим, здесь еще помнят.
– Вас забудешь, – подковырнул его я. – Ты особо-то не разгуливайся. А то получится как тогда. Цирк уехал, а клоуны остались.
– Местная поговорка? – спросил меня Алеша Попов. Так невинно-невинно.
– Ладно, богатыри, хорош порожняка гонять. Как любит выражаться авторитет дядя Сидор, – сказал я. – Надо наконец кончать с этими биолегендами раз и навсегда.
– Я же не спорю, – сказал Добрыня.
– Вот и не спорь.
Мы трое поднялись на высокое крыльцо дома лесника. За забором, на лужайке, паслись три могучих коня. Освобожденные от привычной тяжести богатырской брони, они мирно пощипывали травку. Время от времени горячие кони всхрапывали, встряхивая гривами, и рыли землю широкими, как лопаты, копытами, косясь вокруг огненными глазами. Прямо у крыльца небрежной кучей была складирована остальная богатырская снасть: шлемы, щиты, доспехи, мечи, копья, луки и весь прочий металлолом, что необходим каждому уважающему себя дружиннику.
– Ну, ты даешь, Добрыня, – только и сказал я.
– А что такого?
– Ничего. Ничего такого, что меня удивило бы.
– Да, дела, – глубокомысленно сказал Алеша Попов. Явно у лесника научился.
– Да в чем дело-то, мужики? Я думал, пригодится вам. – Добрыня до сих пор совершенно искренне ничего не понимал.
– Железяки-то зачем приволок?
– Почему железяки? – обиделся Добрыня. – Никакие не железяки. Все по списку, все как положено, как в прошлый раз. Доспехи стеклопластиковые, непробиваемые, модифицированный вариант защитного костюма десантника. Копья антигравитационные, стрелы самонаводящиеся, мечи типа «кладенец Ж-4», энергоупорные, самозатачивающиеся, с ускорением удара до 25. Все по списку.
Тут уже я не выдержал. Ну сколько можно, на самом деле?
Для начала я выругался так, что могучие богатырские кони как один перестали пастись, вскинули головы и насторожили уши.
– Ты чего это? – спросил Добрыня.
– Так, – ответил я. – Просто так. Ради красного словца, чтобы выразить настроение. Ты бы хоть поинтересовался ради приличия, на какую планету и в какую эпоху направляешься.
– Планету я знаю, – сказал Добрыня, – Земля называется. Недоразвитая планета третьей ступени по шкале 2.
– Слаборазвитая, – поправил я. – А в целом отлично, просто восхитительно. Осталось всего ничего – поинтересоваться уровнем развития здешней цивилизации. Хотя бы одеждой и средствами передвижения.
– Некогда мне чепухой заниматься, – буркнул он. – Вечно ты, Паисий, все усложняешь, – глубокомысленно изрек он.
На эту реплику я не нашел, что ответить. Алеша Попов просто захрюкал, как здешний зверь свин. Я его вполне понимаю.
Пока мы так продуктивно общались, лесник Трофим хозяйственно ходил по двору, подбирая, подсовывая и расчищая. Пал Палыч возился с самоваром, значительно поглядывая на нас понимающими глазами. В наш инопланетный разговор они деликатно не вмешивались.
– Анечку жалко, – сказал я Алеше. – Оглоушил ее Добрыня гипервнушителем. У вас ведь с ней вроде как любовь намечалась?
Алеша поморщился.
– Вроде как, – сказал он. – Намечалась. А что дальше?
– Зеленых человечков рожать, – съехидничал я.
Зря, наверное. Бестактно получилось, ляпнул, не подумавши. Алеша насупился. Отвернулся.
– Ты же понимаешь, – сказал я. – Гипервнушитель – штука мощная, но не абсолютная. Про любовь свою она вроде как забудет, но всю жизнь теперь будет хотеть чего-то этакого, непонятного, что не может вспомнить и чего не может забыть. Впрочем, ты извини. Это, конечно, не мое дело.
– Да ладно, шеф, чего уж там, – миролюбиво сказал Алеша. – Ты сам говорил – глупо раскланиваться перед телеграфным столбом, если провода оборваны.
– Я много чего говорил. В смысле, всяких глупостей.
– Ничего, за девочку ты не переживай, – сказал Алеша через некоторое время. – Ничего страшного. Женщины всегда такие, всегда хотят чего-то этакого и непонятного. Даже без гипервнушителя.
Специалист.
И все-таки она его зацепила, это я тоже видел.
– Хорошо, закрыли тему. Давай работать, – сказал я.
А что я еще мог сказать?
Глава 3
– Пошли все вон, – сказал высокий человек в монашеской рясе.
Они все пошли. Не спрашивая, куда и зачем. По-военному. На раз-два-три. Быстро, четко и весело.
Всю свою жизнь, сколько он себя помнил, полковник Дробышев выполнял приказы и отдавал приказы. Уж он-то знает, что такое приказ. Дробышев почти не запомнил, как они снова форсировали вонючее болото, как возвращались в город на его служебной машине, за которой натруженно ревел защитного цвета автобус с омоновцами. Приказ вот помнил отчетливо и двигался как положено, согласно отданному распоряжению, а все остальное виделось ему словно в тумане.
Полковник пришел в себя в собственном кабинете. Он обнаружил, что сидит в кресле и держит в руках початую бутылку армянского коньяка, которую хранил для гостей. На столе перед ним стояли два чайных стакана. Напротив него расположился подполковник, командир областного подразделения ОМОН, человек, которого он никогда не понимал и слегка побаивался. Подполковник имел боевые награды, рваный шрам поперек щеки и красный цвет лица регулярно пьющего человека.
Дробышев потер лоб, крякнул, но ничего не сказал. Разлил коньяк в чайные стаканы. Омоновский командир достал из кармана три бутерброда с сыром, завернутые в промасленный газетный лист. Развернул его на хирургически чистом столе. Полковник опять крякнул и опять ничего не сказал.
Они так же молча выпили. Зажевали по бутерброду.
– Слушай, полковник, у тебя дети есть? – неожиданно спросил омоновец.
– Есть, – ответил Дробышев, – и внуки тоже есть.
– А у меня нет, – сказал подполковник. – Или, может, где-то и есть. Только я об этом не знаю.
– Может, еще узнаешь? – предположил Дробышев.
Подполковник внимательно посмотрел на него и покачал головой.
Они опять замолчали. Омоновец на этот раз разлил сам. Опять выпили не чокаясь, ровно на поминках сидели.
– Такое ощущение, как будто мне на голову насрали, – сказал подполковник. (Довольно грубое определение действия гипервнушителя, но по-своему верное, ничего не могу возразить.)
– Что говоришь? – не понял Дробышев.
– Насрали, говорю, – пояснил подполковник.
– Куда насрали?
– На голову. На самую что ни на есть макушку. Тебе насрали, а ты стоишь обтекаешь.
– Мне? – удивился Дробышев.
– И мне тоже, – сказал подполковник. – Мне еще больше.
– Почему это тебе большее? – Дробышев вроде даже обиделся.
Командир областного ОМОНа смотрел на него с сожалением. На его лице было видно все, что он думает по поводу умственных способностей районного милицейского начальства.
– Так получилось, – философски ответил он, разливая по стаканам остатки коньяка.
Расстались они прохладно. Подполковник небрежно сунул Дробышеву жесткую, широкую, как совковая лопата, ладонь и укатил со своими орлами. А Дмитрий Данилович пошел домой и выпил еще коньяка. Прямо из горлышка. Жена смотрела на него с удивлением. В отличие от многих милицейских чинов, пил Дробышев мало и редко. Впрочем, наученная горьким опытом, она промолчала. Он тоже ничего не сказал. Просто лег на диван, заложил руки за голову и уставился в потолок.
На диване полковник пролежал две недели. Поэтому дальнейшие события в городе прошли мимо него. Может, это и к лучшему. Для него – определенно к лучшему.
Все так же, не вставая с дивана, полковник отправил в область заявление об отставке и вскоре узнал, что его уволили в запас. Областное руководство не простило ему обещанного, но не найденного клада.
