Дмитрий Емец - Таня Гроттер и пенсне Ноя
– Как в Тибидохс войдем – ты помалкивай. А то Медузия услышит. Сам знаешь, что нам за браконьерство будет. Наложат заклятие, переведут на одну пшенную кашу – хоть в Магфорд беги! – опасливо предупредил Горыня.
– Клопп с ней, с Медузией! Пускай слышит! – заявил Дубыня.
Но все же напоминание о доценте Горгоновой заставило его взять себя в руки. Он стиснул зубы и лишь изредка, когда становилось особенно больно, обращался к таинственной глюхе-клюхе.
У подъемного моста Усыня наступил себе на ус и остановился. Его плоское, все в рытвинах лицо приобрело задумчивое выражение.
– Давно не было такого скверного мая. Вот помяните мое слово, чего-нибудь да будет! – сказал Усыня.
– Не каркай! – проворчал Горыня и немедленно получил дубинкой по уху от обидчивого брата.
Число пациентов Ягге разом удвоилось.
* * *После того как Тане удалось одержать победу над Цирцеей, ее страсть к Пупперу пошла на убыль. Нет, окончательно излечиться от любви ей пока не удалось. Магия вуду не та магия, которую можно обуздать за одну минуту, час или день. Она въедается в кровь и плоть, точно яд. Растравляет душу. Нужно много недель мучительной борьбы с собой, много бессонных ночей – и то еще неизвестно, кто возьмет верх.
Таня продолжала любить Гурия, но одновременно она любила и Ваньку. Порой она сама удивлялась своей противоречивости. Пуппер и Ванька абсолютно дополняли друг друга. В Пуппере были черты, которых не было в Ваньке, но одновременно мягкий и озорной Валялкин многим превосходил прямолинейного Пуппера, имевшего привычку кстати и некстати вспоминать про свой счет в банке и плакавшегося в жилетку после каждого столкновения с тетями. Порой Таня ловила себя на мысли, что целоваться ей больше хочется с Ванькой, а по ресторанам ходить с Пуппером.
Бывало, она срывала в поле ромашку и гадала: «Ванька… Пуппер… Ванька… Пуппер». Иногда выходило, что она останется с Ванькой, а иногда – что с Пуппером. И всякий раз результат гадания казался Тане окончательным и бесповоротным. Гробыня тоже любила гадать подобным образом. Правда, если у Тани это была ромашка, то мадемуазель Гробыня отрывала лапки мухам. К тому же гадания ее имели очертания даже не любовного треугольника, а гораздо более сложной фигуры.
– Пуппер… Жикин… Гуня… Шейх Спиря… Семь-Пень-Дыр… Бульон… Тьфу ты, опять лапки кончились! Что же мне, с Бульоном оставаться? – раздраженно говорила Гробыня и, чтобы подтасовать нужный результат, отрывала мухе еще и крылья.
«Вот и я как Склепова! Никак сама в себе не разберусь! И как меня такую могли перевести на белое отделение? Ванька вяловат немножко, но это потому, что он мой ровесник. Подрастет – станет побойчее. Зато его руки не ползают куда не надо. И целуется он хорошо. Гурик, конечно, поэнергичнее, но у него подбородок колючий, а бриться ему киношники запрещают!» – думала Таня. Порой после таких размышлений она начинала опасаться, что из ее перстня вновь будут выскакивать красные искры.
* * *В тот теплый майский вечер Соловей О. Разбойник был в хорошем настроении. Посовещавшись с Дедалом Критским, он решил разнообразить тренировку и вместо подросших сыновей Гоярына, которые все чаще путали игроков с кровяными бифштексами, выпустил на поле десятка два амурчиков. Пухлые купидоны резвились под куполом, кувыркались и со свистом рассекали воздух золотистыми крылышками.
– И что нам делать с этими оболтусами? – кисло поинтересовался Жора Жикин.
– Поймай хотя бы парочку! Представь, что это мяч! – насмешливо предложил Соловей.
– Поймать? Да как нечего делать! Эй ты, пацан в красных трусах, стоять бояться! – крикнул Жикин.
Он погнался за ближайшим купидончиком и почти уже схватил его, но тот изловчился и быстро нырнул вниз. Жора замешкался, не притормозил и впечатался лбом в купол. Купидончики мельтешили, хихикали и прятались друг за друга. То там, то здесь мелькали их розовые ускользающие пятки. Вскоре сборной пришлось признать, что купидоны куда маневреннее и хитрее магических мячей. Лично же Таня убедилась в этом, едва не расколотив о купол свой контрабас. Увернувшийся купидончик заливался звонким смехом у нее над головой.
Наконец Кузя Тузиков изловчился и, поймав упитанного младенца, только что увернувшегося от Кати Лотковой, небрежно сунул его под мышку. Разгневанный купидончик заверещал, как поросенок, выдернул из колчана стрелу и, не трудясь даже наложить ее на тетиву, воткнул Тузикову в бедро. Кузя вскрикнул, выпустил купидона, порозовел, позеленел, снова порозовел и, точно перезрелая груша, кувыркнулся с реактивного веника. Хорошо, что было не слишком высоко.
К Тузикову, прихрамывая, кинулся Соловей и принялся трясти его. С минуту Тузиков оставался неподвижен. Потом томно приоткрыл глаза и задумчиво уставился на тренера.
– У тебя есть капитанская фуражка? – поинтересовался он. – Я люблю почтальонов, но ты тоже симпатичный!
– Не-е-ет! Что вы с ним сделали? – возмущенно завопила Рита Шито-Крыто, обстреливая амурчиков своими убийственными сглазами.
Взбешенный Соловей лично сшиб купидончика свистом и, за ухо подтащив его к Кузе, заставил снимать любовную магию.
– Я тебе дам какие попало стрелы использовать! А ну лечи давай! – крикнул он.
– Отпушти ухо, фулюган! – пропищал купидончик.
– Не отпущу! Так лечи!
Купидончик достал другую стрелу и ее опереньем начертил на ноге Кузи какой-то знак. Тузиков вновь, радужно меняя цвета, опрокинулся на песок. Минуту спустя он встал и на негнущихся ногах направился к реактивному венику.
– Парень, ты в порядке? – крикнул ему Соловей.
– Моя твоя не понимай! Хочу рисовать маслом и кататься на слонятах! Других слабостей у меня нет! – отчетливо сказал Тузиков.
Опростоволосившийся купидончик торопливо слинял.
Тренировка продолжалась. Постепенно сборная приноровилась к суетливому мельканию розовых пяток и золотистых крылышек. Игроки перехватывали купидонов влет, иногда даже по паре штук.
Раззадоренные младенцы принялись осыпать тибидохцев стрелами. По счастью, после истории с Тузиковым Соловей заранее велел снять с золотых стрел наконечники. Это значительно ослабляло любовную магию, и любовь получалась мимолетная, на уровне флирта. Техничный донжуан Жора Жикин ухитрился влюбиться за тренировку трижды. Девочка-пантера Маша Феклищева – пять раз. Сколько раз влюбился Баб-Ягун, не знал даже он сам. У говорливого внука Ягге с точными науками было взаимное недопонимание.
После тренировки Таня вышла из раздевалки и обнаружила, что ее ждет Ванька. Это всегда было приятным сюрпризом. Ванька редко предупреждал о своем появлении. Его коньком была непредсказуемость. К тому же в последние недели у них с Тарарахом было много возни с магическими зверями. То драконы принимались угасать, и их отпаивали ртутью, то гарпии стали гибнуть, подхватив магический вирус от птицы феникс, от которого сам феникс излечился элементарно, применив свое коронное самосожжение и возродившись из пепла.
– Привет! Я тут был неподалеку и решил заглянуть, – сказал Ванька.
Таня спрятала контрабас в футляр и вручила его Ваньке. Валялкин всегда охотно таскал ее контрабас, в отличие, кстати, от Пуппера, который, обжегшись еще в подростковом возрасте на феминистках типа Гореанны, предпочитавших все делать самостоятельно, не всегда решался предложить помощь.
Они пошли к Тибидохсу, делая большой круг, чтобы не сразу оказаться у школы. Ванька рассказывал Тане что-то забавное, кажется, о Тарарахе, который гонялся сегодня с утра за болотными хмырями, устроившими погром в его берлоге. Когда Таня засмеялась, Ванька обнял ее и поцеловал.
В этот самый неподходящий, или, напротив, исключительно подходящий, момент (с какой стороны посмотреть) их прервал чей-то гневный вопль. Сверху на метле спикировал Гурий Пуппер, имевший почти магический дар появляться некстати. Соскучившись по Тане, он решил навестить ее. Пуппер был в новой майке, с которой добрыми глазами смотрела его тетя. Заметив Таню, тетя на майке мгновенно повернулась к ней затылком.
Пуппер спрыгнул с метлы. Как порой случалось с Гуриком, от негодования он растерял добрую треть русских слов.
– Damn! Отойди от нее, валяйнок! – крикнул он, причудливо скрещивая «Валялкина» с «валенком».
– Сам отойди, лох румяный! – мгновенно парировал Ванька. Ему было проще. Все-таки русский язык был его родной стихией. С «румяным лохом» он угадал. Пуппер от злости действительно основательно подрумянился.
– Do you understand me? Таня есть мой! Я, а не ты стану ее хазбонд! – воскликнул Пуппер. – Ты, рашн лайподь, не стоишь один ноготь на ее finger!
Некоторое время Ванька размышлял над словом «лайподь», но окончательно так и не определился с его значением.
– Сам ты фингер! – сказал он, решив придраться к этому более обидному, с его точки зрения, слову.
