Терри Пратчетт - Я надену чёрное
Она хлестнула господина Петти по лицу.
— Вы это слышите? — строго спросила она, взмахнув рукой в сторону темного окна. — Слышите? Это кошмарная музыка, и играют ее, господин Петти, в вашу честь. У них дубины, и камни! Они похватали все, что попало под руку, и еще у них есть кулаки и мертвый ребенок вашей дочери, господин Петти. Вы так сильно ее избили, господин Петти, что ребенок погиб. Ваша жена пожаловалась соседкам, и теперь каждый, каждый знает, что всему виной вы.
Она уставилась в его налитые кровью глаза. Его руки сами собой сжались в кулаки, потому что он был из тех, кто чаще думал ими, чем головой. Она знала, скоро он попытается ими воспользоваться, потому что махать руками легче, чем думать. Господин Петти шел по жизни, размахивая кулаками.
Кошмарная музыка приближалась медленно. Еще бы! Тяжело идти по полям темной ночью, выпив до этого бочонок пива — невзирая на то, насколько хорошо вы себя при этом чувствуете. Ей оставалось только надеяться, что они не направятся сперва в амбар, потому что там они его и повесят. Это если ему повезет — то его просто повесят. Когда она сама заглянула на место преступления, то сразу поняла: не будь ее, убийство повторится. Чтобы забрать боль, и спрятать ее у себя за плечом, ей пришлось наложить на девушку заклятье. Для всех окружающих это было незаметно, но перед ее мысленным взором боль сверкала ярко оранжевым пламенем.
— Во всем виноват мальчишка, — пробормотал мужчина. По его подбородку стекали вонючие капли. — Она шлялась туда-сюда, не слушая нас с матерью. А ей всего тринадцать. Такой скандал.
— Уильяму тоже только тринадцать, — возразила Тиффани, сдерживая голос, чтобы на него не накричать. Это было сложно. Гнев так и рвался наружу. — Вы хотите сказать, что она была слишком юной для свиданий, но достаточно юной для того, чтобы избить ее до такой степени, что у нее течет кровь, откуда течь не должна?
Она не могла понять, проняло его или нет, поскольку мужчины настолько редко проявляют чувства, что трудно сказать, есть ли они у них вообще.
— То, чем они занимались было не правильно, — ответил он. — В конце концов, мужчина должен поддерживать порядок в доме. Разве я не прав?
Тиффани легко могла себе представить горячий спор в кабаке под нарастающий вой музыки. В деревнях, в окрестностях Мела, редко встретишь оружие, зато было полно разных крюков, кос, серпов и огромных, преогромных молотков. Они не были настоящим оружием, по крайней мере, до тех пор, пока кого-нибудь не ударить. Все в округе знали о характере старины Петти, и его жена не раз объясняла соседям, что фонарь под глазом появился в результате неосторожного удара об косяк.
Да, она легко могла себе представить обсуждение в кабаке: пиво сближает, и все начинают припоминать, где именно, в каких сараях, находятся все эти «не являющиеся оружием» штуки.
Каждый мужчина считал себя хозяином собственного маленького замка. Всем это было известно, ну, или известно каждому мужчине. И обычно никто не сует нос в чужой огород, пока из соседнего замка не начинает вонять. Тогда срочно нужно что-то предпринять, иначе падут все окрестные замки.
Господин Петти был одним из скелетов в шкафу всех соседей, но теперь он перестал быть тайной.
— Я ваша единственная надежда, господин Петти, — сказала она. — Бегите. Хватайте, что можете и убирайтесь прямо сейчас. Бегите туда, где про вас никто не знает, и, на всякий случай, еще дальше, потому что я не смогу их долго сдерживать. Вам понятно? Лично мне плевать, что станет с вашим никчемным телом, но мне не хочется стать свидетелем того, как хорошие люди, совершив убийство, станут плохими. Так что просто уносите, куда глаза глядят, ноги, а я не стану смотреть, куда именно вы делись.
— Ты не можешь выгнать меня из собственного дома, — с пьяным вызовом пробормотал он.
— Вы потеряли и дом, и жену, и дочь… и внука, господин Петти. Сегодня ночью вы потеряли и друзей. Поэтому я предлагаю спасти последнее, что у вас осталось. Жизнь.
— Это все выпивка виновата! — вспылил Петти. — Это все она, мисс!
— Но пили-то вы, а потом еще и еще, — возразила она. — Всю ярмарку вы пили и вернулись только потому, что выпивке захотелось лечь баиньки. — Единственным сохранившимся чувством у Тиффани был холод в сердце.
— Мне жаль.
— Этого не достаточно, господин Петти, совсем недостаточно. Уходите и станьте лучше, и, когда вы вернетесь новым человеком, может быть люди смогут найти в себе силы сказать вам «привет» или хотя бы кивнуть.
Она не отводила взгляда и хорошо его изучила. Внутри него что-то клокотало и бурлило. Он испытывал одновременно стыд, недоумение и обиду, а в подобных обстоятельствах такие люди как Петти обычно начинают драться.
— Прошу вас, господин Петти, не начинайте, — сказала она. — Вы хотя бы представляете себе, что может случиться, если вы ударите ведьму?
Про себя она подумала: «Таким кулаком, вы легко можете убить меня с одного удара, и лучше мне напугать вас посильнее».
— Это вы завели по мне эту кошмарную музыку, да?
Она вздохнула.
— Ее никто не может контролировать, господин Петти. Она заводится сама, когда у людей лопается терпение. Никто не знает, как она возникает. Люди просто оглядываются вокруг, встречаются взглядами, кивают друг другу, а прочие это замечают. Они тоже переглядываются и так далее. И потихоньку зарождается музыка. Кто-то берет ложку и начинает звякать по тарелке, потом другой берет пивную кружку и отбивает ею ритм по столу, другие люди начинают громче и громче топать ногами по полу. Это музыка гнева, она поет в людях, у которых лопнуло терпение. Вам хочется ее получше расслышать?
— Думаешь, ты такая умная, да? — буркнул Петти. — Помыкаешь тут обычными людьми своим помелом и черной магией.
Она едва не восхитилась этим человеком. Вот он сидит тут один, без единого друга во всем мире, с ног до головы облитый блевотиной и, она принюхалась, да — в описанной ночной рубашке, и у него еще хватает тупости огрызаться подобным образом.
— Нет, я не умная, господин Петти, однако умнее вас. И это совсем не трудно.
— Да? Но ум до добра не доведет. Такие вот скользкие девицы вроде тебя, что суют нос в чужие дела… что ты станешь делать, когда музыка сыграет по твою душу, а?
— Бегите, господин Петти. Убирайтесь подальше. Это ваш последний шанс, — сказала она. И, похоже, так оно и было. Она уже могла расслышать отдельные звуки.
— Что ж, может ваше величество разрешит простому мужику хотя бы надеть сапоги? — спросил он саркастически. Он потянулся было за ними к двери, но господина Петти можно читать словно небольшую книжечку, страницы которой были захватаны пальцами, и вместо закладки был кусочек бекона.
Разогнулся он с ударом кулака.
Она отступила на шаг, перехватила его запястье и отпустила боль. Она позволила ей стечь по своей руке, оставив после себя покалывание, миновать сжатую ладонь и перетечь в Петти. Всю боль его собственной дочери она выпустила в одну секунду. Его отбросило через всю кухню, и выжгло внутри все, кроме животного страха. Словно бык он бросился к шаткой задней двери, сорвал ее с петель и скрылся в темноте.
Тиффани вернулась в амбар, в котором осталась гореть лампа. Если верить Матушке Ветровоск, нельзя почувствовать боль, которую отбираешь у других, но это была ложь. Необходимая ложь. Ты чувствуешь чужую боль, и именно потому, что она чужая, ты можешь как-то ее перенять, а освободившись от нее, чувствуешь слабость и шок.
Когда прибыла гремящая, яростная толпа, Тиффани тихо сидела внутри амбара рядом со спящей девушкой. Шум гремел снаружи дома, но не забирался внутрь. Таково было неписанное правило.
Было трудно поверить, что у анархичной кошмарной музыки есть свои правила, но это было так. Она могла греметь три ночи подряд или прекратиться на раз. Если за окном звучит она, никто не выходит из дома и не пытается вернуться, если только не хочет попытаться вымолить прощение, объясниться или попросить десять минут форы собрать вещички, чтоб смыться. Кошмарную музыку никто не создавал. Она зарождалась в каждом сама по себе. Она возникала, если в деревне считали, что муж слишком сильно бьет жену, или женатый мужчина с замужней женщиной забывали, на ком именно они женаты. Случались и более темные преступления, но их не обсуждали открыто. Порой людям удавалось избавиться от музыки, улучшив свое поведение, но чаще всего, еще до исхода третьей ночи, они просто паковали вещички и перебирались в другое место.
Петти не внял бы намекам. Он бы пошел напролом. Случилась бы драка, и кто-нибудь сделал что-то по-настоящему глупое. Еще глупее того, что совершил сам Петти. Об этом проведал бы Барон, и люди потеряли бы средства к существованию, что значит, им пришлось бы покинуть Мел и отправиться за десятки миль — искать работу и начинать все с начала среди чужаков.
