Владимир Лещенко - Обреченный рыцарь
Что за фигня? Какой еще такой зверь?
И почему вдруг присел к земле и скукожился его вол‑чара? А потом и сам повернул хвостом к горе?
Куда, куда собрался? А жетон?! Не‑ет, брат, шалишь! Поворачивай‑ка назад.
С усилием развернул Фенрира обратно.
Да и оторопел.
Гор‑то стало… две.
Нет. Вторая – это не гора вовсе. А что‑то непонятное.
Длинношеее, как африканский жираф. Но потолще и повыше раз этак в десять. Гигантские лапы, заканчивающиеся копытами. И морда, напоминающая… крокодилью. Только со слоновьими ушами. Налившиеся кровью глаза с ненавистью смотрят прямо на Гавейна. Из ноздрей валит огонь. А из полуоткрытой зубастой пасти торчат… человеческие руки и ноги.
Так вот какая судьба постигла горемыку‑гридня, догадался рыцарь, приметив, что руки оплетены сеткой кольчуги.
«Крокодил!» – пронеслось в голове крепыша.
И это слово было равно слову «смерть».
– Давай, выноси, родимый! – вне себя от страха дернул что есть моченьки бритт волка за уши.
Их сбивчивому рассказу киевляне конечно же не поверили.
– Какой такой индрик? – смеялся в усы князь Велимир. – Тот самый, который у нас всем зверям отец? Не может он из‑под земли выйти, не так ли, Вострец?
– Истинно речешь, государь‑батюшка, – кланяясь, косился на Гавейна шут и показывал рыцарю кулак. – Ибо не выдержит его тяжести мать сыра земля и настанет конец света. Померещилось гостям нашим. Право слово, померещилось с устатку‑то. Вот сейчас Лют вернется и все нам доложит.
Вскоре и впрямь прибыла сотня псов Господних. Злые и усталые воины ворчали, что гонялись почем зря за марой. Лют же за шкирку приволок того самого гридня с жетонами, который точно закемарил на боевом посту, пригретый последним осенним теплым солнышком.
– Вот видите? – развел руками властелин земли Куявской. – И нет никакого индрика. Да и быть не могло. Ибо обитает он на самом деле в Индей‑земле. А гору ту назвал давным‑давно еще пращур наш Рама‑богатырь в память о походе на Вендию.
– Сказывают, батюшка, что и впрямь у горы той блазни водятся, – встряла в разговор Светлана, решившая вступиться за опростоволосившегося милого. – Особливо под конец осени, ближе к Всесвятскому дню.
– Да? – удивился Велимир. – Тут без преосвященного не разберешься. Или без чарки…
Задумчиво посмотрел на пустой кубок, который послушная и любящая дочь тотчас наполнила до краев крепким стоялым медом. Государь выпил, крякнул и заплетающимся языком вопросил:
– Что, пр‑родолжм или от‑ложм дело до з‑завтра?
– Надобно бы заканчивать, надежа, – осторожно молвил Вострец, поощряемый энергичными кивками Светланы.
– Да, да, – закивали и бояре, которым страсть как не хотелось вставать еще и завтра спозаранку и снова торчать целый день рядом с гневливым повелителем.
Кто его знает, как дело обернется. Сегодня‑то князюшка уже раздобрел от выпитого. А с похмелья‑то всяко может статься.
– А ты к‑как, чад‑душко? – прищурил око Велимир на дочку.
– Воля, конечно, твоя, батюшка. Но уж больно любопытство берет. Сумеет ли кто до оконца моей светелки допрыгнуть или нет?
– Хм, л‑люб‑пытно‑о? – погрозил пальцем князь. – Зам‑муж нетер‑пца? Я ваш б‑бабий норов‑то зн‑наю… – Махнул рукой. – Дале, т‑так д‑дале…
Гавейн прикинул критическим взглядом высоту и почесал пятерней в затылке.
Нет. Что бы ни говорила Файервинд, а тридцать локтей в высоту – это серьезное препятствие. Даже верхом на волке его не одолеешь.
А вот вендиец, похоже, не печалится. Или тоже какой камень за пазухой придержал?
Расстелил на земле малый коврик и уселся на него, поджав ноги. Руки на груди сложил, глаза прикрыл и как будто молится. Молись, молись. Вдруг да кто из твоих трех с гаком миллионов богов и поможет.
Ба‑ба‑ба…
Рыцарь захлопал глазами, а потом и протер их для верности. Также наверняка поступили и почти все зрители.
Коврик с смуглым красавцем стал медленно, но верно отрываться от земли. Сначала на ладонь, потом на две ладони. Половину локтя, локоть, другой.
Вот он уже завис на уровне первого этажа княжеского терема…
– Сделай же что‑нибудь! – взвыл крепыш, дергая за рукав закусившую губу Файервинд.
Чародейка, вся бледная, только руками разводила. Вся Сила ушла на наведение заклятия Образа. Кто ж его знал, что вендиец владеет искусством левитации.
– Чего‑чего? – не понял бритт.
– Перемещения тела в пространстве! – пояснил умник Перси. – Типа летать умеет. Они там в Вендии и не такие штуки выделывают. Йоги хреновы!
Между тем ковер благополучно достиг уже второго этажа.
Княжна, до пояса высунувшись из своего окна, с ужасом наблюдала за неумолимо приближающейся к ней перспективой стать женой не того, кого выбрало ее сердце. Смириться с этим, понятное дело, она не могла.
Заметалась по горнице в поисках выхода. Глаза ее натыкались то на один, то на другой предмет, который вполне мог бы сгодиться в качестве оружия. Но ведь нельзя действовать так откровенно.
Вот же блин горелый! Все шло как по маслу. И тут вмешался этот чаехлеб…
Ага!
В белых ручках Светланы оказалась большая глиняная кружка, паровавшая ароматами свежезаваренных трав.
Княжна умостилась возле окна и стала медленно наливать себе душистый напиток в блюдце, чтоб малость остудить кипяток. По рассеянности, ну совершенно нечаянно, поскольку засмотрелась на чудо, летающее у стен отцовского терема, пролила струйку мимо блюдечка…
За окном послышался вопль боли.
Девушка посмотрела.
Ахти, батюшки‑светы! Никак расшибся бедолага? Надо же. А ведь был за какой‑то локоть до победы.
Вздохнула, хрустнула кусочком сахарку и прихлебнула из блюдца чаю. Ну, кто там следующий?
Никто из четырех оставшихся претендентов (а допустили до прыжков всю шестерку, справедливо решив, что побежденных в скачках нет) не смог повторить рекорда несчастного вендийца.
Выше всех допрыгнул ниппонец. Ему каким‑то непостижимым образом удалось доскакать до второго этажа. Но это был предел. Тоже свалился, держась руками за голову.
Настал черед крепыша.
– Как думаешь, доскачем? – наклоняясь к уху Фенрира, поинтересовался Гавейн.
Волк нахмурил брови, как бы раздумывая, зыркнул на вожделенное окошко, потом по сторонам, примериваясь ко всем выступам и вогнутостям стен княжого терема… И кивнул.
– Не подведи, а, – попросил рыцарь четвероногого друга.
Зверь снова качнул головой и, лизнув бритта в щеку, подставил бок. Давай, мол, садись уже, будет лясы точить. Воин послушно уселся в седло.
Фенрир содрогнулся всем телом и начал разбег. Зашел издалека, чуть ли не от самых Серебряных ворот. Сперва бежал тихохонькой иноходью, затем перешел на рысь, перенося тяжесть гигантского тела поочередно на каждую из четырех лап, отчего наездник мотался в седле, точно кукла‑паяц, которую дергает за веревочки кукловод.
Достигнув бревенчатой стены терема, волк изо всех сил оттолкнулся от земли и полетел.
– Елы‑палы! – выдохнул Гавейн, после чего у него перешибло дух.
Волк допрыгнул до небольшого ажурного навеса над входной дверью, пнул его задними лапами и понесся прямо к галерее, опоясывающей первый этаж.
На ее крыше он на неуловимое мгновение задержался, сделал два скачка, распугав облюбовавших это место голубей, и устремился ко второму этажу, где архитекторы как нарочно вынесли несколько балконов и балкончиков. Один из таковых находился как раз наискосок от окна Светланиной горницы.
Рыцарь глянул вниз, и у него вдруг потемнело в глазах. Ни с того, ни с сего услышал в голове незнакомый голос, вещавший на непонятном языке:
Деви твам пракртам читтам папа‑крантам‑абхун‑мама
Тан‑них сарайа читан‑ме папам хум пхат ча те намах…
Руки сами собой разжались, бросив поводья. Тело наклонилось… И рыцарь почувствовал, что он… летит. Не как птица, а камнем вниз. То есть падает.
– Кранты папе, абхун маме, – повторил слова чудной песни Гавейн.
И тут кто‑то с силой дернул его за шею. Это Фенрир, не замедляя своего полета, успел схватить незадачливого седока за ворот.
Волчище резко дернул головой.
И крепыш опять полетел. Но уже вверх.
– Мать! Мать! Мать!
– Ты че орешь, сокол ясный? – раздался над ухом знакомый девичий голос.
Гавейн посмотрел и обмер. Находился как раз напротив того самого окна, к которому так стремился.
Как же это? И чего он продолжает лететь?
– Задержаться не желаешь? – с издевкой спросила Светлана, хватаясь за пояс милого.
Тот, опомнившись, обеими руками вцепился в ставню и закачался на ней туда‑сюда, как на качелях. С замирающим сердцем посмотрел, что там внизу.
Сразу отлегло от сердца. Фенрир, как ни в чем не бывало, вертелся рядом с Файервинд и Перси, приветственно махавшим приятелю рукою.
Чуть поодаль от этой троицы топтался вендиец, уже оправившийся от ушибов, и тоже потрясал руками, но сжатыми в кулаки. Грозил победителю? (Хм, да не он ли это попытался вышибить Гавейна из седла?)
