Светлана Багдерина - Похищение Елены
— Да без чего — «без него»-то?!..
— Без моего кувшина!..
Первым порывом Серого было расхохотаться, но он заметил при свете факела выражение лица старика, и смех костью застрял у него в горле.
— Какого кувшина?
— Моего кувшина. Я там живу. Я джин.
— Джин?.. Это такая вонючая водка?.. — уточнил лукоморец.
Мгновенно позабыв про свое бедственное положение, старик то ли с ужасом, то ли с надеждой уставился на него.
За много столетий ему первый раз приходилось объяснять одно и тоже очевидное явление два раза за два дня.
— Нет, о, гость из далекой страны, — медленно покачал он головой — то ли из-за дежа вю, то ли из-за остеохондроза. — Джин — это я. И мне никогда еще никому не приходилось растолковывать… вот уже целый день… и даже больше… кто такие джины.
Взведенная до предела нервная система Серого выстрелила.
— КОМУ ЕЩЕ?! — яростно ухватил он за грудки старика. — НЕМЕДЛЕННО ГОВОРИ, КОМУ ЕЩЕ!!!
— Вчера… Тоже чужеземцу… Его звали… Звали… Такое трудное иностранное имя… На «Н» начинается… Или на «В»… Нет, на «А»…
— Где он?!
— Кто, чужестранец?..
— Да!!!
— В кувшине…
— Чево?.. — хватка Серого от изумления ослабла, и старик смог, ойкая, опуститься на землю.
— Кхм… Извини… Я не хотел… так вот… Погорячился. Но у меня друг пропал. Иваном звать, — опустился рядом и Волк.
— Вот-вот! Кажется, это он. Иван. Как я и говорил.
— Что ты с ним сделал, старый пень?!.. — снова подскочил Серый.
— Я не хотел… Я хотел вернуться… Вскоре… Когда-нибудь… Может быть… Эта куча лежала тут сорок лет!.. И никто ее не трогал!.. Я погиб…
— Вот что, как тебя там…
— Шарад.
— Да. Шарад. Пойдем сейчас ко мне в комнату, и все по-порядку расскажешь, пока я тебя не убил.
* * *Настал великий день и звездный час братьев, о котором они мечтали с самых младых ногтей, со школьной скамьи, как о манне небесной.
Возможно, не в последнюю очередь из-за своей мечтательности они и оставались на этой скамье гораздо дольше положенного остальным ученикам — сначала на дополнительные занятия, а, когда и этого оказывалось мало — на второй год.
Не то, чтобы они испытывали какую-нибудь склонность к творению зла вообще и к черной магии — в частности, но это была их семейная традиция, длинная династия знаменитых колдунов и чародеев, и, поэтому перед их отцом никогда не стояло выбора, какому ремеслу отдать учиться своих отпрысков. Хотя, на пятнадцатый год посещения родительских собраний, каждый раз с чувством невинно осужденного, ведомого на публичную казнь, он уже искренне жалел, что их семейная профессия — не погонщик верблюдов или подметальщик улиц.
Единственное, что удалось привить Гагату и Иудаву за время обучения — жажду отомстить одноклассникам и учителям за долгие годы насмешек и присвоенные по окончании школы прозвища.
Вообще-то, их присваивали всем магам. Например, среди тех, кто выпускался в один год с ними, были Ахурабан Зловещий, Джамаль Коварный и Кровавый Хамза.
У них же в дипломах, которые они затолкали в старое ведро и закопали в огороде в выпускной вечер, было кровью по белому записано: «Косорукий Гагат» и «Лопоухий Иудав». Хотя втайне все эти годы старший брат гордился своей более высокой степенью — ее принесла ему настоящая находчивость. Когда экзаменаторы хотели написать ему, как и брату, третью степень, он нахмурился и сказал: «Нет, не надо третью. Я лучше еще на один год останусь.» Четвертая степень была ему вписана в мгновение ока.
Но если принимать во внимание, что остальные ученики, на пять лет их младше, издевательски-самодовольно ухмыляясь в их адрес, выпускались с девятой и десятой…
Нет, вы как хотите, а такое отношение требовало соответствующего отмщения.
Над чем братья и начали работать, не покладая рук, в выпускную ночь:
«Я бы разорвал их живыми на мелкие кусочки, начиная с ног…»
«А я бы поджарил их на медленном огне…»
«А я бы…»
С тех пор прошло тридцать лет.
На смену подростковым грезам пришло понимание того, что если ты сам не можешь чего-то сделать, то надо найти того, кто сможет сделать это за тебя.
Наемные убийцы, после пятой попытки и дурной славы, распространившейся в их профессиональной среде о заказах братовей, отпали почти сразу.
Нужен был кто-то другой — огромный, сильный, всемогущий и послушный твоему приказу…
Как джин, например.
Вычислить местонахождение одного из оставшихся представителей этой древней расы, порабощенной еще самим калифом Сулейманом, им помог перед смертью отец.
«Жаль, что старик не дожил до этого светлого момента,» — почти одновременно мелькнула мысль у обоих братьев, и на их суровых глазах выступили непрошеные слезы. — «Надо было для сеанса гадания на внутренностях найти кого-нибудь другого…»
Иудав бережно, обеими руками, поднял с телеги кувшин и медленно и осторожно, как сапер — мину с прошедшей войны, понес его в дом.
Тяжелая дубовая дверь с гулким ударом захлопнулась за ними.
Со стен, как всегда, полетела пыль, клочья штукатурки и кусочки глины.
Человек на чинаре чихнул.
Потом ойкнул.
Кувшин был торжественно водружен на стол в центре маленькой тесной комнатки, заваленной старой мебелью, чучелами рептилий, комплектующими к перегонному кубу, коробочками и мешочками с редкими компонентами к причудливым и опасным заклинаниям и тому подобными вещами, присутствие коих в любом жилище волшебника просто обязательно.
Колдуны быстро задернули плотные шторы с изящным узором из костей и черепов, зажгли по углам стола четыре черные свечи из жира четырех повешенных в пятницу тринадцатого и палочки благовоний (судя по распространившемуся запаху, доминирующей являлась вторая половина этого слова) и встали напротив.
— Ну, что ж, начнем, — выдохнул Иудав и братья, как договаривались раньше, одновременно протянули руки и потерли бок кувшина.
Сначала ничего не произошло.
* * *Но после второй попытки, Иван, очнувшийся от отупляющего оцепенения и не в силах более противостоять неведомым и странным ощущениям, потянулся вверх, вверх и ввысь, пока не ударился головой о прогибающийся, как сетка кровати в общежитии, потолок в старых потеках, и, удивленно, не остановился.
Опять какая-то незнакомая комната…
И смрад такой, что хоть из окошка не выпрыгивай.
Наверное, тут или что-то давно сдохло, или только что сожгли с десяток подушек.
И не исключено, что оно на этих подушках и испустило свой последний вздох…
Не мог уж Сергий найти что-нибудь поприличнее. Или хотя бы проветрить…
Сергий!
Где он?
Где Елена?
Где Я?!
Смутные воспоминания о вчерашнем дне, как паспорт, пропущенный через стиральную машину, стали медленно, по кусочкам возвращаться к царевичу…
Иван приподнялся на своей лежанке, спустил ноги на пол и открыл глаза.
Кто-то позвал его?
Или почудилось?
Где я?
Желтые стены, желтый луч солнца, пробивающийся через окошко и освещающий столб желтой танцующей пыли…
Жара…
Знакомое похрапывание, дрожью отдающееся во всем теле…
Масдай.
А где Сергий?
И Елена Прекрасная?
И где я?
Может, это и есть тот самый постоялый сарай?.. Или двор-караван?… Про который говорили?..
Наверное… Но, по-моему, это как-то по-другому должно называться… Сейчас вспомню… Только вот голова перестанет кружиться…
Голова… Огромная, пустая, как из меди сделанная: только тронь — и загудит, как колокол… Как чужая… Котел медный, а не голова…
Ах, да…
Я же болел.
Сколько времени прошло?..
И снова показалось, что кто-то позвал его.
И тут царевич понял, что он не может ни мгновения противостоять этому слабому, но притягивающему зову; быстро, непослушными руками, натянул сапоги. И подкашивающиеся, протестующие ноги против своей и его воли осторожно, чтобы не уронить, понесли его из комнаты по коридору, и во двор — где толпились, переругивались и потели под человеконенавистническим светилом люди, ишаки, собаки, верблюды и лошади, и дальше — в самый конец огромного, как площадь, двора — к навесу, где фонтан с низким каменным бортиком, кузница, тележная, шорная и Бог еще знает какие мастерские, куча мусора у самого забора — как же у них тут заборы-то называются?.. диваны?.. поддувалы?.. как-то так… — и, без единой остановки, прямо к этой куче.
Несмотря на суету и толчею в середине двора, тут было безлюдно. Даже мастера все разом разошлись куда-то, прикрыв свои пахнущие ремеслами лавки.
Вокруг не было ни единой живой души.
Но Иван почувствовал, что пришел, куда был должен.
Его бросило в холод.
— Кто здесь? — дрожащим от слабости и (совсем чуть-чуть) от нехорошего предчувствия голосом просипел он.
