Алексей Молокин - Гоблины в России (СИ)
В комнату вошло, точнее вплыло, соблазнительное длинноволосое существо женского пола, одетое по последней секретарской моде. То есть, слегка и вдребезги. Эти дребезги обходились партнерам по керосиновому бизнесу в кругленькую сумму ежемесячно, но по части охмурения клиентов Люсенде не было равных, так что дело того стоило. Существо грациозно повело страстным чешуйчатым бедром и недовольно спросило:
— Ну, чего еще?
— Люсенда! — ахнул Сенечка-Горлум, узнав старую боевую партнершу. — Ну, ты даешь, подруга!
— Не всем! — отрезала Люсенда, потом присмотрелась повнимательней, и ахнула: — Ах ты, гаденыш! И здесь меня нашел!
Конечно же, Люсенда оказалась в числе тех самых русалок, которых зачерпнул Бе-220, взлетая из полосы прибой в Междуземье. В отличие от своих подруг, она быстро сориентировалась в новых реалиях, и устроилась работать секретаршей в фирму Малыша и Безяйчика. Нашла себя женщина! И то сказать, кем она была на своей исторической родине? То-то же!
Старая дружба, равно, как старая любовь и ненависть, не ржавеют ни от крови, ни от соленой воды. Кроме того, эти чувства со временем перетекают друг в друга, совершая некий круговорот с трудно определяемой цикличностью. Но в данный момент отношения Люсенды и Сенечки плавали где-то в районе безразличной дружбы, так что встреча в целом получилась безболезненной и даже милой.
Встреча со старым дружком не помешала Люсенде умело и споро накрыть расставить по столу всяческие рюмки, стаканы и закуски. Когда же Сенечка, поймав русалку за край мини-юбки, стыдливо попросил стаканчик Коки, та молча показала ему сначала кулак, а потом кукиш. Сенечка покорно вздохнул и налил себе минеральной воды.
— В общем, так, — сказал Мальчиш, — когда было выпито за хозяев, за гостей и за дружбу народов, так что за столом установилась теплая дружеская атмосфера. — Артефакты ваши здесь в России. У Даньки-умельца, Ивана-сержанта и Васьки-гусляра. А братья сейчас в столице. По правде говоря, как они с этими штуками связались — все наперекосяк пошло, а раньше нормальными пацанами были. Мастерская у них, правда, работает, там теперь гремлин Бугивуг всем заправляет, а сами братцы как заполучили новые зубы, так сразу и рванули в столицу. Прямо скажу, добраться до них там будет непросто.
Мальчиш уцепил с тарелки кусок красной рыбы, прожевал его, сощурился и, с удовлетворением отметив, что гости внимают, продолжил:
— Данька, тот в политику пошел, собственную команду организовал «Умелая Россия», речи толкает — будь здоров. Изобретать, правда, перестал. Прямо так туда — Мальчиш многозначительно ткнул пальцем в сводчатый потолок лабаза купца Скороделова — и прет! А допрет — тогда его и вовсе не достать.
Ванька-Сержант все больше олигархов пугает, задолбал уже всех. Они его страсть как боятся, поседели бедные все, как один, ни в Лондоне от него не спрятаться, нигде! Уж бедные олигархи и про футбол позабыли, вместо яхт и эксклюзивных тачек авианосцы, танки да истребители для Российской Армии покупают, а он все не унимается. Теперь требует, чтобы они детишек в армию отдавали служить. Его по телевизору уже два раза тараканищем обозвали!
— А этот… Гусляр? — осторожно спросил хоббит, разомлевший было от близости Люсенды, эротично расположившейся на подлокотнике его кресла. — Он что, тоже кого-то пугает?
— Да как же! — воскликнул Безяйчик. — У него рок-группа «Страстный зуб». Он всю попсу почитай перевел! История, она вообще повторяется, а Разины да Пугачевы в России завсегда плохо кончали. То в железную клетку их сажают на потеху публике, то по Волге на плотах в голом виде сплавляют! В общем, навел шороху! Теперь в России под фанеру петь да ногами бестолково дрыгать — себе дороже! А что он с голубыми сделал — даже мне жалко стало!
— Что? — заинтересованно спросил Сенечка, не чуждый в прошлом масс-культуре.
— Он их нормально сориентировал! — страшным голосом сообщил Безяйчик. — Теперь у них семьи, дети и все такое! А тех, кто сопротивлялся — отправил к крысам на перевоспитание. Сказал, что ему все равно, что с крысами будет. Теперь крысы в России размножаться перестали. Вот потеха!
Старший Дознатец, разомлевший от близости секретарши-русалки, «Гжелки» и приятного общества, только кивал. Задача отъема челюстей у братцев отступила куда-то вдаль. Утро, как известно, значительно мудренее вечера, и, тем более, ночи. Ведь утром все, что ночью кажется таким простым и ясным, предстает перед нами в своем истинном обличье, мудрёном и загадочном. Но до утра было, хвала Гэндальфу, далеко, и поэтому хоббит слегка расслабился. Углядев за стеллажом с образцами продукции керосиновой фирмы потрепанную гитару, он выпростался из Люсендиных объятий, проковылял к инструменту, подстроил на хоббитанский манер, посетовав, что струн всего шесть, а не девять, и провозгласил:
— Желаю исполнить романс.
— Валяй! — милостиво разрешила Люсенда, — А то одни разговоры, скучно.
— Романс! — объявил дворецкий. — И запел:
«Если женщину нежно не трогать,
Если женщину пылко не лапать,
То завянет она до срока,
То погаснет она, как лампа!
Так что, парень, не будь дуралеем,
И смелее, смелее, смелее!»
«И смелее, смелее, смелее!» — хором подхватила компания.
Как бывает всегда, поле того, как кто-то рискнул спеть, желание петь появляется и у всех остальных. Безяйчик вежливо отобрал у хоббита гитару, попробовал строй, выпил рюмку «Гжелки», неожиданно ловко взял несколько блюзовых аккордов и сказал: — Знаете ли вы, что такое блюз? Блюз — это когда человек разговаривает с Богом за стаканчиком хорошего вина, а тот его слушает. Вот что такое блюз! После чего хрипловато запел:
«Когда возвращаешься поздно,
И день одевается в черное,
Сквозь дождь и оконные слезы
Приходит маленький чертик.
— Маленький черный чертик,
Выпьем бутылочку эля,
Ну что ты сегодня черного
Мне и другим сделал?
Чертик закурит устало —
Дует, прикрой-ка двери,
Плохо, что очень мало
Черному цвету верят.
— Маленький черный чертик,
Гость мой ночной непрошеный,
Ну что же хорошего в черном,
В черном что же хорошего?
Он усмехнется — А впрочем,
Люди немногое знают.
Добрые черны ночи,
Белые снеги тают…
Я вот, как видишь, чертик,
А ничего, не плачут,
Самое чистое — черное,
Сколько его не пачкай.
Выпьем всю ночь до капли,
Что нам с тобой рассветы!
Черти, ты знаешь, не так ли?
Пьяницы и поэты!»
— Спиши слова, а аккорды я уже почти запомнил, — попросил хоббит Безяйчика. Я эту песню Панзутию покажу, он у нас всевозможный фольклор собирает. Да и имп у него страсть, какой черный. Прямо, как в этой песне, и тоже все время лезет, куда не просят.
Гитара, между тем, каким-то образом перекочевала к Мальчишу, который пощипал струны, потом склонил голову на плечо, грохнул по басам, и с чувством заорал на манер Мика Джаггера:
Что за трезвон в такую рань,
Звон вёдер, крики баб?
Горит соседний ресторан,
По-нашему — кабак.
Как часто я мечтал о том,
Чтоб он, подлец, сгорел,
Казанской стоя сиротой
У запертых дверей.
И вылетая головой
Из отпертой двери,
Как я мечтал, чтоб его
Разбил метеорит!
Как часто мимо проходя,
Раскаяньем томим,
Я горько думал — чтоб тебя
Развеяло, как дым!
Так почему же я не рад?
И понял я, — а ведь
Кабак всегда горит, как ад,
А мне в аду гореть!
И я подумал — как же так,
Что проку от огня,
Коль попусту сгорит кабак
И нету там меня?
Увы, кабак уж догорал,
Слез не стерев с лица,
Я скорбный уголь подобрал,
Как пепел близнеца.
Дым таял в небе надо мной,
И думал я в тиши:
Без рая мы живем давно,
А как без ада жить?
За приятным разговором незаметно пролетела короткая зимняя ночь. Поутру Мальчиш с Безяйчиком отвезли гоблинов в гостиницу, пообещав через пару часов выправить им паспорта граждан дружественного сопредельного государства со всеми необходимыми визами и прочим, а также помочь с транспортом для поездки в Первопрестольную.
