Надежда Первухина - Мастер ветров и вод
— Это уже не первый поцелуй, и они вроде бы не исчезли... Марк...
— Я не могу оторваться от тебя. Если хочешь, потом вместе с кумирней закопай и меня, хоть живьем. Но сейчас я не могу не целовать тебя. За это мне не жалко всей жизни.
Мы целовались, долго и медленно, как падал снег. Мы целовались так, как люди, измученные жаждой, припадают к роднику с чистой водой. Мы целовались так, как рождались мелодии и Вселенные, как умирали цивилизации и осыпались песком все драгоценности мира...
Потом, конечно, мы пришли в себя. Мы пришли в себя до такой степени, что нашли сарай с садовым инструментом, а в нем обнаружили лопаты. Марк предлагал мне некоторое время потратить на пребывание в сарае и обещал это пребывание сделать максимально приятным, но я все еще цеплялась за свое целомудрие, а потому просто умоляла Марка плачущим голосом идти и закапывать кумирню. Он скрепя сердце согласился.
Мы вырыли, а точнее, выдолбили в мерзлой земле относительно глубокую яму и осторожно опустили в нее макет кумирни. В последний момент я сняла с алтаря Нефрит Желаний и снова надела его себе на шею. Марк посмотрел на меня, но ничего не сказал.
Дело шло к рассвету, я чувствовала неимоверную усталость и еле плелась за Марком, который нес наш садовый инвентарь обратно в сарай. Наконец Марк заметил, что я похожа на ходячий кисель.
— Нила, что с тобой?
— Устала. Просто сильно устала. У меня все тело будто изломано. Сейчас приду домой, рухну на первый попавшийся диван и буду спать, спать, спать...
— Можно мне с тобой?
— Что? Спать?
— Нет, просто побыть рядом. Я не трону тебя, просто буду сидеть рядом и смотреть, как ты спишь.
— Очень увлекательное занятие.
— Для меня — да.
— Ну, дело, как говорится, хозяйское.
Мы вошли в Сонин дом. Здесь было пусто и тихо — хозяйка, видимо, отправилась к себе спать, а кузен Го, по своему обыкновению, вознесся на небеса. Я сбросила куртку и сапоги и поднялась в свою спальню. Марк шел за мной.
Я, не раздеваясь, рухнула на постель. Марк еще и укрыл меня сверху пледом. Какой он заботливый, просто не мужчина, а благотворительное общество.
— Спи, — проговорил Марк. Придвинул кресло, сел рядом с кроватью.
— Марк, послушай... Расскажи мне о себе.
— С чего бы это такое внимание к моей персоне?
— Должна же я хоть что-нибудь знать о тебе, кроме того, что ты художник и потрясающе целуешься.
— Ага, значит, тебе понравилось! А я уж опасался...
— Чего?
— Что Соня распишет тебе меня в самых черных красках.
— Так оно и было. Черной краски на тебя не пожалели. Ты и впрямь такое деспотичное, упрямое и злобное чудовище?
— Наверное. Все зависит оттого, какая женщина рядом. Когда рядом была Соня...
— Понятно. И каким же тебе хочется быть со мной?
Марк склонился над моим лицом и, касаясь губами щеки, прошептал:
— Самым нежным.
— Марк... Не отвлекайся и не отвлекай меня. Расскажи мне о своей жизни.
— А что о ней рассказывать? Я дожил до сорока с лишним лет, а за душой у меня лишь несколько неплохо написанных картин да одиночество, которое не развеять ни друзьям, ни водке... Нила, я всю жизнь ищу женщину. Настоящую женщину. Ту, которая будет равна мне во всем. И перед ней захочется склониться... Знаешь, вообще ведь я жуткий хам в отношениях с женщинами и сам это знаю. Одну из своих бывших возлюбленных я как-то в тапочках выгнал на мороз — она позволила себе какую-то дерзость, которой теперь и не вспомнить.
— С тобой надо быть осторожней, Марк, — сказала я, пожалев несчастную, которой пришлось в тапочках кочевать по морозу.
— Кому угодно, только не тебе. — Марк взял мои руки и начал медленно покрывать их поцелуями, — Нила, ты — равная мне. Ты великолепна. И я согласен сам в тапочках бегать по морозу, лишь бы ты приняла меня как мужчину в свою жизнь. Неужели тебе так дорого твое мастерство?
— Мое мастерство — это я сама! Как же я могу... Как заставить птицу не петь?
— Я понимаю, — сказал Марк, — понимаю. А к разговору о птице... Птица перестает петь, когда вьет гнездо.
Марк поцеловал мне ладонь, поднялся и вышел.
А я...
Я слишком устала для того, чтобы размышлять над перипетиями своей судьбы. Тело отказывалось мне повиноваться, руки и ноги налились свинцовой тяжестью, позвоночник ломило.
— Похоже, я заболела, — пробормотала я в тишину. А потом вспомнила слова Го о том, что вот-вот должно произойти мое преображение в таоте.
Ведь кумирня выстроена, духи освобождены, а значит... Здравствуй, новое видение мира!
... Я не знала, как произойдет мое возврашение к облику таоте. Может быть, я просто вспомню то, что было со мной четыре тысячи лет назад?
Эти мысли вызывали головную боль и нехорошую слабость. Не в силах раздеться, я лежала на кровати. Дрожала под легким пледом — мне отчего-то казалось, что в спальне стало холодно просто как на улице. Но этот холод усыплял и баюкал, он навевал странные грезы...
Глава семнадцатая
ВЫБОР ТАОТЕ
Не в твоей власти начало, но в твоей власти конец.
И ЦзинЯ находилась на грани между сном и явью, в каком-то сонном приграничье. Здесь тоже было холодно. Я увидела, что стою посреди странного селения, утопающего в сугробах. Снег сыпал густой и основательный, так что ничего нельзя было толком разглядеть. Серый свет неба мог быть как вечерним, так и утренним...
Я оглядела себя. На мне было надето весьма импозантное одеяние из плохо выделанных шкур: нечто вроде юбки и жакета. С плеч до земли ниспадало некое подобие мантии из лисьих шкур. Хм, начало интригующее, а вот что мне так мешает на голове?
Я поднесла руку к голове и с ужасом убедилась в том, что у меня растут рога. Не в переносном смысле! Пара крепких небольших рожек росла у меня из макушки. Я на всякий случай подергала один рог — может, оторвется. Не оторвался. Замечательно. Красота.
Кое-как примирившись с тем, что я теперь рогата, я принялась оглядываться дальше. Оказалось, что возле меня валяется в снегу объемистый кожаный мешок. Я развязала его, ожидая очередной судьбоносной пакости. Но в мешке оказалась лишь связка колокольчиков на истертой красной ленточке, большой бубен, издавший звук «вумм», едва я щелкнула ногтем по его туго натянутой коже; последней из мешка я извлекла маску. Это была деревянная, довольно грубо сделанная маска с совершенно фантастическим лицом — красным с желтыми разводами. Каким-то интуитивным образом я догадалась, что вещи из мешка — мои и это я стану надевать страшноватую маску, звенеть колокольцами и бить в бубен.
Едва я разобралась с мешком; как в окружающем меня пейзаже произошло некоторое шевеление. А именно: из самой большой избы, хотя на избу это сооружение походило так же, как я на космонавта Гречко, вышли люди числом трое. Люди тоже были одеты в шкуры и тряпье разной степени потрепанности, и, что важнее, направлялись они именно ко мне. Я поскорее запихнула в мешок бубен и стала ждать развития событий.
Люди подошли ко мне и поклонились. Что-то подсказало мне (возможно, рога), что кланяться в ответ я не должна, мой рогатый статус поклонов вообще не предусматривает.
Самый старый и нагруженный мехами человек заговорил со мной. Этого языка я не знала, но, видимо, опять рога пришли на выручку: в следующий момент я поняла, что это древнее китайское наречие, которому впоследствии предстоит развиться в хунаньский диалект. Человек говорил мне следующее:
— О таоте, которую мы так долго ждали! О мать живых и мертвых, знающая все пути! Приди, воспой песню, накорми наших мертвых, чтобы они послали нам скорую и теплую весну, ибо мы умираем от холода!
В ответ я тряхнула своим мешком. Бубен брякнул, и, видимо, это сочли моей соглашающейся репликой. Меня повели в деревню (теперь я понимала, что усыпанные снегом домики — это целая деревня). Возле самой большой фанзы был вытоптан в снегу обширный круг, в центре которого пылал костер. Я заметила, что встречающиеся мне люди опускают лица, словно боятся взглянуть на меня. Это значит, что я для них — человекодух таоте, шаман и заклинатель, который утешит мертвых и призовет весну для живых. Это значит, что истинный лик мой странен и страшен и недоступен зрению простого человека.
Это знание наполнило меня удивительной странной силой. Я вдруг поняла, как все в моей жизни связано: шаманские ритуалы, и ритуалы фэн-шуй, обращение к стихиям, и обращение к духам. Я могла все. Я была доступна для всякой стихии и всякого духа. И, более того, всякую стихию и всякого духа я могла обуздать и подчинить себе.
Я остановилась около костра, опустила мешок наземь и достала из него маску. Поднесла маску к лицу, гадая, как же смогу удержать ее, ведь завязок нет. Но произошло чудо: маска прикипела к лицу, повторяя его рельеф наподобие посмертных погребальных масок. Мне сразу вспомнился фильм «Маска» и тут же забылся. Вряд ли Джиму Керри приходилось переживать то, что переживаю я! Ощущение было не из приятных, но терпеть можно. Сквозь прорези маски я видела, как около круга собираются жители деревни. Они выглядели изможденными и усталыми, но в их глазах светилась надежда — надежда на меня, на таоте. У многих на руках были маленькие дети, некоторые держали обереги, сплетенные из красных ниток, — я узнала в них предвестников знаменитого узла Двойной Удачи. В какое же время меня занесло сейчас?
