Сергей Панарин - Сила басурманская
– Нет-нет, отрицаю! – запротестовал Старшой. – Я сам жертва чешуйчатого произвола!
– Вот как?! – Давление щупальца на ноги ослабло.
Дембель принялся отчаянно импровизировать, интуитивно подражая самой Мурении Ильиничне:
– Он, душегуб и водокрут, взял в заложницы мою любимую! «Отправляйся, – говорит, – к этой твари подколодной, к этой жабе змеиной, к…»
– Так и сказал?
– Да!
– Узнаю муженька. Продолжай.
Молитвенно сложив руки перед грудью, Иван проникновенно зашептал, будто актер провинциального театра:
– Вы, и только вы меня спасете! Всего два пузырька – и невинная девушка освобождена! Пусть я останусь в пучине, но зазноба вернется в мир. Два пустых пузырька. Жизнь бедной крестьянки. Юной невесты. Марусеньки…
Теперь воронежец почувствовал ногами скользкое дно. Щупальце исчезло.
– Красивая небось? – как-то ревниво спросила Мурения.
– Увы, увы, – сориентировался парень. – Природа не одарила ее красой. Чуть-чуть горбата, самую малость косовата. Зато она – ни в чем не повинная жертва водяного, чья перепончатая лапа держит свободу за горло!
– Ага, это ты точно выразил, – поощрила «Горгона».
– Неужели вы, деятельный борец против авторитаризма и лжи, не поможете моей прекрасной Елене? – патетически воззвал к Мурении дембель.
– Обожди-ка! – насторожилась размякшая было подколодная тварь. – Она же минутку назад была Марусей.
– Марусей?! Э… Правильно! Она же сиротка из далекой страны, где девушки носят двойные имена. Хуанита-Хулия, к примеру. А Маруся, которая Елена, она не кто иная, как Мария-Елена! – Старшой был явно в ударе.
В ораторском запале он поскользнулся-таки на иле, поднялись облака мути, и Ивана развернуло, словно в замедленной съемке. Правая рука угодила в донную грязь. Парень почувствовал что-то твердое. На всякий случай зачерпнул. В пригоршне осталось четыре то ли камушка, то ли ракушки.
Выпрямившись, воронежец ненавязчиво завел руку за спину, глядя на Мурению Ильиничну кристальным взором.
– Взываю к чувству солидарности, присущему всем свободолюбивым борцам с произволом. Спасите мою девушку!!!
«Медуза» почмокала губами:
– Конечно же, молодой человек, разумеется, и неоспоримо истинно то, что об удовлетворении вашей просьбы не может быть никакой речи!
От неожиданности Иван, ощупывавший гладкие камешки, выронил два из них из руки.
– Но почему?! – спросил он супругу Саламандрия, справившись с разочарованием.
– Потому что с тиранией можно бороться только неповиновением, – торжественно изрекла она, потрясая перед лицом дембеля щупальцем, сжатым в подобие кулака. – Кому, как не мне, томящейся в добровольном заключении женщине, мне, ссыльной правозащитнице, понимать в таких вещах больше, чем вам, юным жертвам репрессий. Иди и страдай за нашу идею!
Сразу несколько щупалец уперлись в грудь Старшого и с нечеловеческой силой вытолкнули его из мрачного затона.
Вылетая на чистую воду, Иван блаженно улыбался – его кулак надежно сжимал два аптечных пузырька из-под таблеток. Стеклянные, с плотными резиновыми пробочками.
– То, что доктор прописал! – Дембель продемонстрировал Саламандрию добычу.
– Ну, как она? – нетерпеливо отмахнулся от пузырьков водяной.
– Страшная. – Парня буквально передернуло.
– Любовь зла, – пролепетал чешуйчатый.
– Но не до такой же степени.
– Не отвлекайся. Как она, что там? Не болеет ли?
Теперь воронежец понял: Саламандрий неподдельно беспокоится за жену!
– Хм… Вид здоровый, бодра. Ворчит, но крепится.
– Поплыли домой, расскажешь по дороге.
За время пути к чудесной колбе Емельянов-старший пять раз повторил беседу с Муренией Ильиничной и набрал в пузырьки чистой смородинной водички.
Сели в беседке, дерябнули на радостях эля.
– Я ж ее, жабу ненаглядную, еще в Лох-Нессе приметил. С первого взгляда любовь была. Все кувшинки мира для нее. Хор белуг выписал… Как они ревели, ты бы слышал! Наливай, друже Иван.
Гудели долго. Потом хмельной дембель засобирался обратно в Посюсторонь.
– Слышь, Сколопендрий!
– Саламандрий!
– Да-да. Салом. Андрий. Мне пора. Туда. К брату.
– А выпить?
– Уже.
– А за милых дам?
– Трижды поднимали. Один раз даже не чокаясь.
– Черт! А меня уважаешь?
– Глубоко и всецело. Только пора. Мне. Обратно.
Водяной царственным жестом осенил собутыльника:
– Пора, значит, проваливай.
– Куда?
– А иди в баню! – Надувшийся Саламандрий уронил бирюзовую голову на стол.
– Не ругайся! – осерчал дембель.
– Дурында, я не ругаюсь. Я дорогу указываю.
– Ты че, серьезно? – Парень посмотрел на русалок. – Он серьезно?
Красноволосая и синегривая синхронно кивнули, будто специально тренировались.
Воронежец икнул, деликатно прикрыв рот рукой.
– Девочки, не поминайте лихом.
Он поцеловал прелестниц-русалок и нетвердой походкой направился к бане.
Зашел. С нарочитой аккуратностью, свойственной всем подпившим людям, запер за собой дверь. Потолкался в предбаннике и даже в парилке. Никакого намека на Посюсторонь.
– Шутник, блин, – процедил Иван, распахивая дверь бани и собираясь как следует отматерить Саламандрия.
В хмельные глаза дембеля ударил солнечный свет. Он выбрался наружу, дверь со скрипом закрылась.
Вокруг ютились землянки, впереди возвышался славный град Дверь.
– Там дверь, а тут Дверь, – скаламбурил Старшой.
Повернулся, взялся за ручку, потянул. Никакой бани. Лишь старый лысый волхв, работающий за столом.
– Наконец-то! – обрадовался Космогоний. – Заходи. Ох, как тебя шатает, пьянчуга…
* * *В первые дни дочка Юрия Близорукого, тайно одолжившая золотой ключ Ивану, старалась не попадаться лишний раз на глаза отцу. Но потом княжне Рогнеде стало вовсе скучно, и она снова попробовала поприсутствовать на ежедневном княжеском приеме просителей, челобитчиков, дароносцев, спорщиков, мытарей и прочих посетителей.
– Что, вертихвостка, прознала о сегодняшнем госте? – вместо приветствия выдал отец.
Советник Розглузд и воевода Бранибор улыбнулись. Девушка нахмурила густые брови:
– Что еще за гость, батюшка?
– Из Тянитолкаева, голубушка. Боярин, или, как у них принято говорить, боялин. Станислав Драндулецкий. Завидный жених.
– Сразу – нет! Одного имени достаточно, – отрезала девушка, усаживаясь на резной стул, установленный рядом с княжьим троном, и оглядывая присутствующих.
Персиянец Торгаши-Керим, чей вид стал еще болезненнее, занимал место чуть в стороне – между толпой бояр и тронным постаментом. Все смолкли, раздавались лишь шорох боярских одежд, шмыганье носов и скрип пера по пергаменту – в углу строчил мозговскую историю Неслух-летописец.
– Эй, Влесослав! – гаркнул Юрий и поправил приплюснутую соболью шапку.
В залу просочился распорядитель в зеленом кафтане.
– Слушаюсь, княже!
– Давай сюда посла. Чего ему надобно, пень его знает!
Влесослав исчез за дверью и через полминуты вернулся, ведя долговязого да длинноносого боялина. Жилистый посетитель держался по всем правилам этикета, принятого в закатных странах. Одежда Станислава была роскошна, недаром он выписывал ее из Парижуи. Короткий ежик волос, тонкие, словно порхающие в воздухе пальцы… В задних рядах бояр тихонько захихикали, передние с трудом сдерживали улыбки. Экий павлин припожаловал, из Немчурии проще приезжают!
Рогнеде Драндулецкий решительно не понравился – слишком надменный и нескладный, хоть и ловко скрывается. Стоило ему приблизиться, и до княжны долетел аромат изысканных духов. Девушка полагала, что духами должны пользоваться лишь женщины, поэтому рейтинг Станислава упал еще ниже.
– Исполать тебе, князь мозговский Юрий. – Поклон гостя был по-парижуйски затейлив.
Княжна сморщила носик, услышав пошлый боялский тенорок. Еще противнее ей стало, когда она почувствовала на себе оценивающий липкий взгляд Драндулецкого. У него только слюни не потекли.
Близорукий слегка кивнул:
– Приветствую, посол. Как поживает князь Световар? Так же крепка его рука и остер ум, как сие было долгие годы?
– Так, да не так, великий княже, – ответил Драндулецкий, и все ахнули.
– То есть? – Юрий сжал губы.
– Беда идет на наши земли. Мангало-тартары затеяли набег. Они стремительно и неотвратимо приближаются к Эрэфии. Сегодня меня догнал доверенный человек и передал ужасную новость: Тандыр-хан предал мечу и разграблению Малорассеянию.
Люди загомонили, воевода и советник обменялись многозначительными взглядами, княжна прикрыла рот ладошкой, князь откинулся на спинку трона, как после крепкого удара. Неслух, внимательно обозревавший залу, отметил, что персиянец ничуть не переменил позы, а узкое лицо его осталось задумчиво-невозмутимым.
