Дело в шляпе (СИ) - Белецкая Екатерина

— Дети? — изумилась Бонни. — Позвольте, но у Лердуса не было детей! У него был один только гермо, которого убили, когда Лердус вернулся из подземелья!

— У Лердуса не было детей?! — в свою очередь изумился Остроухий. — Один гермо? Что за чушь! Странно слышать подобное… от его прямых потомков.

На Остроухова уставилось пять пар обалдевших глаз.

— А что такого? — спросил тот. — Вы бы никогда не сумели сюда попасть, если бы ими не были. Да, вы все — отдаленные потомки того, кого вы называете Лердусом Великим. Именно поэтому вас пропустила система, именно поэтому на вас так хорошо реагирует биотехника зивов, именно поэтому вы сумели активировать имитатор.

— Так, значит, вы все-таки следите за тем, что происходит на поверхности? — вкрадчиво спросил Фадан.

— Ну, слегка, — Остроухий потупился. — Скажем, в относительной близости от Транспортных полос.

— Так, стоп, — Фадан рассердился. — Это, выходит дело, всё вы? Вы подсунули нам имитатор, потом аккумулятор, потом…

— Ну, выходит дело, что я, — согласился Остроухий. — Но вы меня тоже поймите правильно. У меня уже терпения нет тут сидеть.

— А сами не могли? — прищурился Аквист.

— А это и есть «сами», — пожал плечами Остроухий. — Тут такое дело получается… как бы вам объяснить. Я могу лишь подсказывать, но решения подобного рода имеют право принимать только жители планеты. Вы вполне могли выкинуть диск, или закинуть аккумулятор обратно в болото. Но вы этого не сделали — у вас хватило ума, любознательности, и жажды жизни, чтобы понять важность того, что у вас в руках. И вот вы здесь. Так кто оказался прав?

Фадан задумался.

— Если мы действуем… по вашим подсказкам, то на основании чего действуют наши конкуренты? Нам — подсказали вы. А им кто?

— Я, кажется, понял, — Аквист говорил медленно, осторожно подбирая слова. — Они, если следовать вашей логике, слуги Триединого, так? Вы хотите, чтобы Равор-7 стал… тем, чем был раньше?

Остроухий кивнул.

— А он, видимо, хочет, чтобы всё оставалось так, как есть?

Снова кивок.

— Так, получается, мы… мы богоборцы? — Аквист почувствовал себя очень неуютно. Остальные, видимо, тоже — потому что подобного даже не предполагали.

— В некотором смысле, — согласился Остроухий. — Только его не следует называть богом. Он — не Бог. Он просто мелочный, жадный, и дико прожорливый демиург, который в свое время с легкостью пошел на очень подлую сделку. Фактически, он допустил то, что произошло — ваш мир был продан.

— Кому? Как? — изумился Фадан.

— Продан в резерв, — вздохнул Остроухий. — Спрятан. Скрыт. Поставлен выполнять функцию, которая… — он осекся.

— Какую функцию? — с подозрением спросил Фадан.

— Про это — как-нибудь в другой раз, — попросил Остроухий. — Простите, но я, кажется, совсем забыл о законах гостеприимства. Вы голодны, вы поранились, да и нервы я вам потрепал изрядно. Позвольте мне исправить хотя бы некоторые свои огрехи! Тем более что впереди у вас еще множество испытаний.

Рауф обожают мыться, и про эту их особенность Остроухий, кажется, отлично знал. Сначала он предоставил каждому по комнате с отличной ванной — комнаты возникли в чистом поле, но команда, кажется, уже устала удивляться — и все вымылись, потом выдал каждому по баночке с какой-то мазью, после которой у всех перестали болеть ссадины и ушибы, а потом пригласил за стол, который появился рядом с пикапом. Кажется, Остроухий понимал, что Фадан и компания его всё-таки побаиваются, и справедливо рассудил, что им не захочется уходить далеко от машины.

— А можно подробнее объяснить, что на самом деле произошло? — спросил Фадан, когда они уселись за стол. Еда была привычная, ничего особенного — тушеное мясо, обязательная каша, хлеб, лхус, и большущий сладкий пирог. Всё в лучших традициях.

— Про Триединого? — уточнил Остроухий. — Конечно. Слушайте.

…Поначалу Триединый был вполне нормальным демиургом, ничуть не хуже других. Спускался к смертным, ходил с ними рядом, был повержен, воскресал, нес смертным мудрость, как философскую, так и житейскую. В общем, демиург как демиург, слова плохого не скажешь.

А потом началось.

— Он стал жадничать, — рассказывал Остроухий, сидя во главе стола, рядом с Бонни. — Одна эпидемия, другая, третья. Одна война, вторая… Ему говорили — те, кто мог говорить — остановись, хватит! Но нет, ему всё было мало. Потом он понял, что если ввести деструкцию, жертв станет больше. И он ввел. Связался с… пока неважно, с кем именно, и ваш несчастный мир оказался в программе. Фадан, пожалуйста, не спрашивай, в какой! Даже если я отвечу, ты не поймешь.

— И что получилось в итоге? — спросил Фадан.

— А в итоге ваш мир регрессировали едва ли не до первобытного уровня, и Триединый стал выстраивать конструкцию с нуля. Тогда он тоже еще приходил к смертным, но он начал вводить совсем другие трактовки тому, что делал раньше. Мы долго говорили на эту тему с Лердусом. У него был прекрасный ум — логичный, ясный. Для меня он был и остается гением, самым настоящим. Ведь он сумел рассчитать и мое местонахождение, и найти вход ко мне, и добраться до меня. Добрался он, правда, при последнем издыхании — а я до самого последнего момента не мог решить, открываться ему, или нет. Ведь это риск, и риск великий. Меня трудно уничтожить, но ведь можно же. Я рискнул. Я подобрал его в одном из тоннелей, перенес к себе, вылечил. И месяц он прожил здесь. Один из лучших месяцев на моей памяти. Я даже дал ему книги, ну те, которые у вас с собой… это был мой подарок.

— Ничего себе! — восхищенно произнес Аквист. — Так значит, это он спрятал книги в Аюхтеппэ?

— Разумеется, он.

— Подождите, — попросил Фадан. — Не совсем понял про жадность. Ему что, нужны были… чьи-то смерти?

— Ну, конечно, — пожал плечами Остроухий. — Любой демиург питается жизнями. Вот только одни обходятся с резервом разумно, а другие — поступают так же, как здешний подлец. Он и сейчас жрет, не переставая. Медицину почти полностью убил, оставил только для тех, кто ему прислуживает; страны изничтожил, чтобы некому было возражать… У вас ведь очень высокая смертность, Фадан, вы просто привыкли и не замечаете. Для вас это всё стало в порядке вещей. Очень высокая рождаемость, и очень высокая смертность. Это как раз то, что ему нужно.

— А как должно быть? — прищурился Аквист.

— На порядок меньше. И смертность, и рождаемость должны быть ниже в десять раз. А разумные должны жить дольше. Подумай сам, парень. За столь короткую жизнь невозможно ничего толком успеть. А что может дать пятнадцатилетняя или двадцатилетняя мать ребенку, когда она сама, по сути, еще подросток? В том-то и дело, что ничего. В мирах с нормальными демиургами детей рождают в сорок, в пятьдесят, в шестьдесят лет. И живут по четыреста-пятьсот лет, а то и больше. Причем живут много лучше, чем вы. И счастливее. Потому что та же мать, которая действительно хочет ребенка, осознанно, не инстинктами, способна дать ему много больше. И мужчина, и гермо — они сумеют реализоваться, найти себя, и тем самым показать своему потомству положительный пример. А у вас что? Больше половины населения даже читать не умеют! Родился, вырос, родил, заболел, умер. И так по кругу, до бесконечности. Чудо, что еще как-то существуют такие, как вы — пусть во лжи, пусть ограниченно, но всё-таки думающие, пытающиеся подняться над этим болотом. Но даже вы… Вот ты, Фадан. Если бы не случилось это всё, ты бы заключил брак с Шини и Аквистом, они бы женились, через год появились бы дети — и еще через два года ты бы обнаружил себя работающим вместо своего университета в каком-нибудь месте, типа фабрики, потому что прокормить семью на преподавательскую зарплату ты бы не сумел. И они оба работали бы, не покладая рук, причем образование было бы брошено, а когда разумный перестает учиться, он начинает быстро деградировать. Что, скажешь, я не прав?

Фадан молчал. Да, Остроухий говорил жестокие вещи, но он был прав — Фадан прекрасно помнил, как уходили из университета коллеги-преподаватели, которые обзавелись потомством. Оставались единицы, и они, нужно признать, влачили весьма жалкое существование.