Сергей Костин - Легион Безголовый
— Так, так, так! — По широкой лестнице, по красной дорожке, спускается представительный мужчина в белом костюме-тройке, в белой рубашке и, естественно, в белом галстуке. На вид не более трех ходок за махинацию. Достаточно высок, достаточно плотен, недостаточно внушает доверие. Впрочем, мне никто, кроме Баобабовой, доверия не внушает. Мы не на параде, здесь все враги.
Гражданин в белых одеяниях рассматривает нас с Машкой в монокль. Это такие очки сломанные, на одной палочке. С его-то костюмом можно было бы и нормальные очки приобрести.
— Новый пациент, как новая песня. — Монокль отражает одинокий луч солнца, протиснувшийся сквозь плотные и тяжелые шторы. В трассирующем луче мелькают миллиарды навечно заключенных в психушку пылинок. — Но мы всегда рады свежей крови.
Человек мгновенно получает прозвище Монокль, а замечание про свежую кровь выводит его на первое место в группе подозреваемых.
— Прапорщик Мария Баобабова?! — Монокль не верит собственным глазам, протирает прадедушку контактных линз и тщательно рассматривает Машку на предмет доверия. — А я ведь догадывался, что вы вот так завершите бесславный свой путь, Машенька.
От слащавой фамильярности аж передергивает. С Машкой так нельзя, она такого не прощает. Но, умница, держится, на гражданина в белом не бросается, даже слюну пустила.
Монокль отнимает у меня историю болезни и, не заглядывая в нее, ставит первый диагноз:
— Читал… Читал я в утренних газетах про ваш, Машенька, приступ. Не поленился, лично съездил полюбоваться на потерпевших. Страшное зрелище. Ужасное. Как же вы их так?
А Садовник ушлый мужик. Заранее все подготовил. Молодец. Пока мы с напарницей лежаки в вытрезвителе отогревали, он или кто-то из товарищей неофициального правительства побеспокоился о твердой легенде. Газеты, укусы… Значит, верили, что не откажемся мы. Приятно.
— А почему, Машенька, вы во всем домашнем? — Монокль нагло пытается отогнуть край бронежилета, но Баобабова не совсем сумасшедшая, допустить изъятие нового бронежилета не может. Щелкает зубами в миллиметре от шаловливых ручек.
Монокль резво отскакивает подальше от спасеной пациентки, пряча руки за спиной.
— Ай-яй-яй! — говорит он, многозначительно дергая головой. — Налицо явная патология. Немедленное лечение. Терапия и еще раз терапия.
— Отдохнуть ей надо. — Наступает моя очередь — встать в сплоченные ряды борцов за суверенитет человечества. — Вы нам ключики от номера дайте, мы поспим немного, а к обеду выйдем свежие и практически спокойные.
Монокль переводит недоуменный взгляд на меня.
— А вы, позвольте, кто?
Момент, как говорят некоторые телеведущие, истины.
— Личный санитар Пономарев. Приставлен к пациентке для срочной медицинской помощи согласно новому постановлению нашего правительства. Каждому прапорщику индивидуальный уход, с ежедневным докладом куда положено. Закончил спецкурсы университета по специальности спецуход за прапорщиками.
— И давно вы так…. Уходите?
— А вот, как товарищ Баобабова в прапорщиках, так и ухожу. Вы ведь понимаете, работа у товарищей тяжелая, нервная, требующая постоянного напряжения. Поэтому я всегда при ней. Так что насчет ключиков от номера, уважаемый з-з…
— Можно просто Леня. Но для вас, товарищ санитар, главный врач клиники Леонид Яовалыч. Отдельного номера не положено, но коечку в кладовке, ради случая особенного, выделим. Второй этаж по лестнице, по коридору до упора, последняя дверь направо. Я вас лично провожу. Режущие предметы имеются?
При некотором сопротивлении Баобабовой изымаю мачете, перочинный ножик с выдвижными лезвиями, ножовку по металлу и добротный такой финский топор. Про огнестрельное оружие главврач ничего не упоминал, поэтому пистолеты остаются на месте.
— Молодцы. Первый шаг навстречу медицине ведет к полному выздоровлению. Вы, кстати, уточку на склад сдайте. У нас в заведение с личными утками не положено. Тапочки и смирительную рубашку там же получите. Мы хоть заведение с передовыми формами лечения, но конфигурация для всех одинакова. Попрошу следовать за мной.
В сопровождении десятка санитаров, которые делают вид, что им с нами по пути, поднимаемся на второй этаж. По мере продвижения Монокль знакомит нас с распорядком дня и расположением внутренних помещений:
— В отличие от других лечебниц мы взяли на вооружение самые передовые методы лечения больных. Вы что-нибудь слышали о шоковой терапии? Смысл ее в том, что каждого больного помещают в среду, наиболее подходящую для его состояния. Вот, например, здесь у нас отделение идиотии. Нравится?
Сырой коридор с вечно мокрыми стенами из красного кирпича. Вместо лампочек — зажженные факелы. По бокам длинный ряд давно непроветриваемых камер с толстыми ржавыми решетками.
Среди вороха грязного тряпья и сгнившей соломы копошатся товарищи, беззаветно верящие в силу медицины. В отдельных камерах слышна грызня из-за куска давно обглоданной говяжьей кости. Вдоль камер вышагивают оголенные по пояс санитары в красных остроконечных колпаках, с хлыстами и с огромными топорами с зазубренными лезвиями. В самом центре коридора, под стеклянной высокой крышей, сооружен эшафот с колодой для рубки мяса. Тут же затушенное кострище с остатками несгоревших мясных огрызков.
— Имитация. Мне самому здесь не по себе. Близко к камерам подходить не советую, — доверительно склоняется Монокль. — Очень серьезный контингент. Хоть и не понимают ничего, но так и норовят в горло вцепиться. Потенциальные убийцы, людоеды и мелкие хулиганы. На многих по десятку трупов за душой висит. Вы только посмотрите, что за лица! Не хотите смотреть? Ах да, я же сам вам не советовал близко к решеткам подходить. Машенька, перестаньте кормить печеньицем больных, они очень опасненькие!
Машку с силой оттаскивают от камер, где за дармовыми прапорщицкими подарками выстраивается длинная очередь.
— А вот в этом крыле содержатся имбецильные пациенты. — Выходим в следующий коридор. — Эти чуть поумнее, а где ум, там, как говорится, возникает желание сбежать из-под бережного медицинского контроля. Но у нас все под должным присмотром. Вам, случайно, не плохо?
Дергаю головой, доказывая, что со мной все в порядке. Но это далеко не так. Имбецильное отделение мне нравится еще меньше, чем первое.
По обе стороны широкого коридора просторные, без перегородок, помещения. У стен, стилизованных под бетонный забор, растянуты мотки колючей проволоки. Вместо пола голая земля. На потолке синей краской наляпаны кучевые облака, в дальнем углу желтое кривое солнце. Через каждые десять метров деревянные вышки с прожекторами и ленивыми санитарами, затянутыми в черную униформу. В отдельных деревянных будках дремлют здоровенные овчарки. Из черной квадратной тарелки на столбе доносится картавый голос, читающий стихи про узника, который в неволе томится. На баскетбольной площадке гоняют мяч чернокожие больные. Рядом, за накрытыми столиками, белокожие пациенты потягивают коктейли.
— Впечатляет? — Монокль явно доволен произведенным на меня эффектом. — Здесь у нас иностранные туристы за отдельную символическую плату лечатся по отечественным передовым технологиям. Ежедневная физиотерапия плюс лечебные свойства музыки — и каждый десятый, после прохождения установленного курса, здоровым и бодрым уезжает в родные страны.
— А остальные?
Монокль игнорирует вопрос, но я замечаю его быстрый взгляд в сторону вагончика, из которого торчит дымящаяся труба.
— Далее у нас отделение легкой шизофрении.
Охранники настойчиво подталкивают меня дальше по коридору. Машку не трогают, она сама как привязанная за мной топочет. Лицо ее хоть и непроницаемо равнодушное, но я напарницу знаю. Чувствую, как клокочет гневом сердце прапорщика.
Большое, вполне уютное по человеческим меркам, помещение. Пол застелен матами, стены обиты войлоком. Десятки рожковых люстр заливают зал ровным ярким светом. Длинный, метров на тридцать, стол. За ним, склонившись над шахматными досками, сидят задумчивые больные.
— Сеанс одновременной игры, — шепотом поясняет Монокль. — Мозги вправляет моментально. Двухмесячный курс — и пациент готов полностью себя обслуживать. Работа по индивидуальной программе. Нет — больной как раз со здоровыми гроссмейстерами и играет. Один против сорока. Индивидуальный курс, хоть и платный. Экий вы непонятливый, дружок. Мы со всей Европы лучших шахматистов приглашаем. Отечественные мастера тоже охотно соглашаются помочь, особенно за валюту.
— А почему доски пустые?
Монокль резко останавливается и подозрительно заглядывает мне в глаза:
— Странно, что вы не понимаете. Для данного вида больных не важно, чем играть. Главное — процесс. Отсутствие фигур позволяет им сконцентрироваться на собственных мыслях, понять, зачем они здесь и почему. Впрочем, вы медбрат, а не психиатр и не знаете, что возникновение в мозгу больного придуманных им галлюцинаций и бредовых наклонностей способствует конечному излечению.
