Сергей Шкенёв - Архангелы Сталина
— Попробуем, — пожал я плечами и почесал такса за ухом. — Почему бы и нет? А что ты говорил про другие планы?
— А вот тут уже интереснее, — оживился Лаврентий. — Некоторые нацистские бонзы плюнули на борьбу за власть и потихоньку перебираются на жительство в Уругвай и Аргентину. А деньки на переезд зарабатывают весьма оригинальным способом. Продают оптом и в розницу промышленные предприятия, внезапно и очень удачно оставшиеся без хозяев. Можно даже на вывоз.
— Ага, так вот кто, оказывается, придумал приватизацию! Ваучеры ещё не выпустили?
— Вот этого нет. Но после гибели в автомобильной катастрофе господина Мессершмидта, один из его заводов был полностью демонтирован и продан некоему председателю колхоза из Советского Союза, пожелавшему остаться неизвестным.
— Здорово! — И перед моим внутренним взором предстала сюрреалистическая картинка, в которой высокоскоростные истребители с большой высоты разбрасывают навоз на поля. — Любопытно.
— А, — отмахнулся Берия, — банальнейшая спекуляция. Завод был перепродан Поликарпову по более дорогой цене. Председатель получил строгий выговор, около пяти миллионов прибыли, и орден Боевого Красного Знамени. Но это всё мелочи. Лучше скажи, как будем объяснять твоё отсутствие товарищу Шмидту? Как обычно, запоем?
Такс недобро покосился на сталинского опричника и оскалил зубы. Умница. Единственный, кто заботится о сохранении моего имиджа. Прости, Господи, за похабное слово. Какой ещё запой? Советские генералы ведут самый здоровый и самый советский образ жизни в мире. А кто сомневается — того на Соловки.
— Сдурел? На Северный полюс пойду. Пешком на лыжах. Такс, пойдёшь со мной? Куда ты меня послал, собака? Как только из вида скроемся, так сразу и улетим. Какой ещё Питер Пен? Ах, летать не умеешь? Уши на что? Куда ты меня послал, собака? Слабые? Ладно, чёрт с тобой, на себе довезу? Что, всегда кузнецу Вакуле завидовал? А я тебе настоящего белогвардейского генерала покажу. Где? На чём ты их видел? Такс, не хами. Три часа тебе на сборы. Товарищ Берия, подари ему свои часы. Что? Нет, медведи там не водятся, вымерли. Только в зоопарке. А что есть, спрашиваешь? На лабусов пойдёшь? Кто такие? Лаврентий Павлович, расскажи товарищу про лабусов, а я пойду предупрежу Изю и Отто Юльевича.
Независимая и демократическая Литва. Станция Радвилишкис.
Раннее утро окрасило нежным светом облупленные стены крохотного вокзала. Старый железнодорожник, шаркая ногами и поминутно зевая, вышел на платформу. Внимательно оглядел подведомственную территорию, заметил всё новые куски обвалившейся штукатурки и обматерил по-литовски проклятых русских оккупантов. Понастроили, понимаешь, злокозненно всяких тут железных дорог, вокзалов, заводов, фабрик, и бросили всё. Скорее всего специально, заставляя неокрепшую экономику молодого государства тратить сотни долларов и десятки фунтов стерлингов на содержание всего этого безобразия. Да, в ущерб обороноспособности.
Каковы негодяи, а? Не зря же премьер-министр подал жалобу в Лигу Наций, требуя от России компенсировать наглую диверсию и отдать Литве Киев, Минск, Смоленск, Брянск, Урюпинск, Одессу и Владивосток. А правильно! От можа до можа. Как в старые добрые времена, когда племена жемайтов, жмудинов и прочих аушкайтов грозно повелевали из болотистых лесов половиной Европы.
В будке у входа в вокзал беспокойно завозилась собака. Железнодорожник зевнул в последний раз и позвал:
— Шарикус! Шарикус!
— Авс! Авс! — Раздалось в ответ.
Что-то в интонациях собачьего голоса заставило насторожиться. Уж не приближающийся ли поезд предвещает? Собственно, для того и кормили бездельника, так как телеграфный аппарат на станции был диверсионно сломан отступающими русскими агрессорами ещё двадцать пять лет назад. Протяжный гудок паровоза разрешил все сомнения. Поезд. Но откуда он взялся? В этом месяце уже проходил один. Фантастикас!
Житие от ГавриилаДеникина я раньше видел только на фотографии. Вживую общаться не приходилось, хотя в Первую мировую воевали неподалёку. А в натуральном виде он мне понравился сразу, едва нас представил друг другу полковник Берия-младший. Колоритный такой дядька. Это не про Лаврентия, его физиономия, только на тридцать лет постарше, ещё на "Челюскине" надоела.
Встретили меня хорошо, с русской гостеприимностью. Так что пили мы много и долго. В поезд я подсел ещё во Франции, а осознал себя в живых уже на территории Германии, которую постарались проскочить без стрельбы и геноцида. А потом Антон Иванович долго не мог понять, почему нельзя доехать до Москвы через Брест и Минск, а нужно обязательно завернуть в Богом и людьми забытое захолустье. Вот и сейчас он тактично попрекал меня, поглядывая в вагонное окно на приближающуюся станцию.
— Право слово, Гавриил Родионович, куда Вы меня завезли? И ладно бы меня одного. Пожалейте других пассажиров. Они то в чём виноваты?
Я посмотрел на полковника. Тот, за спиной Деникина, подавал знаки, давая понять, что остальные попутчики на глаза генералу не попадались, и о содержимом нескольких вагонов он просто не знает. Вот болван. Это про Лаврентия. Неужели нельзя было меня предупредить?
— Но, Антон Иванович, Вы же знаете, что наша разведка доложила о готовящемся в районе Бреста покушении. Мы не могли рисковать ни Вашей жизнью, ни своими людьми, пытаясь предотвратить теракт на территории недружественного государства. Польша, в нынешние времена — это просто колоссальный рассадник троцкизма. Вот плюньте на улице в прохожего — обязательно попадёте в бомбиста.
— Приходилось мне усмирять Польшу во времена оные, — Деникин улыбнулся собственным воспоминаниям.
— Вот видите? Они этого не забыли. Мстительные дикари. А тут ещё троцкисты. Потому и пришлось Польшу проехать ночью, кружным путём, не заезжая в крупные города.
— Но есть же график движения поездов?
— Здесь? Вы меня удивляете, Антон Иванович. Это не Германия, где даже поездные грабители покупают билет в кассе. Тут же вековые традиции шляхетской вольности. Расписание ограничивает свободу, а потому поезда ходят ориентируясь по чувству справедливости машиниста, скорректированного в традиционной потасовке с кочегаром и кондуктором. Да и забудем про них…. Сейчас остановимся ненадолго, наберём воды, и побредём далее, благословясь.
— Побредём, — устало согласился генерал, протирая глаза. — Но сначала хотелось бы выспаться. Замучили вы меня, господа-товарищи. Преферанс, конечно, дело хорошее, но не сутки напролёт.
— Замечательная мысль, — подхватил Берия-младший, — отдохните. Всё равно ничего интересного.
— Пожалуй, что так. — Генеральский окурок вылетел из окошка остановившегося поезда и упал на крышу собачьей будки. — Разбудите меня уже в России.
Я подождал, пока дверь в купе закрылась, и ухватил хитроумного полковника за рукав.
— Лаврентий, признавайся, он что, совсем ничего не знает?
— А как ему об этом рассказать? Не согласится же, товарищ генерал-майор. Рыцарь белой мечты, мать его….
— Ты выражения выбирай, полковник.
— Извините, Гавриил Родионович, это от растерянности. Только Деникин в любом случае не пойдёт на прямой захват власти. И бумаги Ваши ему показывать бесполезно. Обрадуется, конечно. Может быть, даже в рамочке на стену поверит. Но не более….
— И что делать? Ты же разрабатывал операцию? Название звучное придумывал. В переводе с немецкого — "Подкидыш"?
— Он самый, — Берия знакомым жестом поправил пенсне. — Только я надеялся на Вашу помощь. Мне брат сообщил….
— Вот тебе, а не помощь, — мой кукиш упёрся в нос Лаврентия. — Выкручивайся сам. Не знаю как, но чтоб к вечеру доложил об исполнении. Распустились, канальи.
Я вдобавок погрозил Палычу-младшему кулаком, и выпустил на платформу давно просившегося на прогулку такса.
— Не хулигань. И не охоться без меня. Собака.
И успел ещё заметить, какими умоляющими глазами проводил Берия-младший грозного охотника на полярных медведей.
Глава 21
Пахнут мусорные кучи.
Хулиган собачку мучит.
А чему нас жизнь учит?
А ничему она не учит.
Тимур Шаов.
Антон Иванович прошёл в своё купе и расстегнул тугой воротник. Душит, зараза. Но перед красным генералом не гоже ходить расхристанным. Пусть видит перед собой образец настоящего военного человека. А то сам…. Кстати, что же у Архангельского не так? Что-то на ум ничего не приходит. Ширинка? Нет, всегда застёгнута. И сам он всегда в отутюженной форме из тонкого сукна, выбритый до синевы. Даже сапоги сияют. И перегаром от него не пахнет, будто и не в Красной Армии служит. И каким чёртом тогда занесло в Рабоче-крестьянскую? Ну, да Бог ему судья.
Помянув Всевышнего Деникин перекрестился на висевший на стене походный киот, с которым не расставался уже много лет, и растерянно охнул. Никола-чудотворец на иконе вежливо поклонился, виновато развёл руками и показывал пальцем на соседний образ.
