Александр Экштейн - Лунные бабочки
— Это подарок, — сказал мужчина, садясь на пол. Убедившись, что на нем, кроме снятых с рук часов, нет ни клочка одежды, он уточнил: — Судьбы.
— Куда его, господин полковник? — В подъезд ввалились Саша Стариков и захваченные им на всякий случай двое патрульных. — В стриптиз-бар?
— Да нет, — задумчиво протянул Хромов, воспринимавший свой перевод в ФСБ как кратковременную командировку. — Вези в МУР. Я сейчас переоденусь и приеду. Перевезу его на Лубянку. — Хромов повертел головой и крикнул вслед входящему в двери лифта подростку: — Спасибо, Толик!
2
Анатолий Лаперуза, сосед Хромова по лестничной площадке, на самом деле был не семнадцатилетним юношей, а двадцатидвухлетним потомственным москвичом, представителем неистово-разумного поколения прагматиков, плюющих на идиотическое проявление романтизма в своих не приспособленных к современности родителей и увлекшихся наркотическим андеграундом, попсой и социально-агрессивным роком сверстников. Еще в десятом классе он сказал свое «нет» расхлябанной богемности родителей, они были актерами Ленкома, и наркотически-экзальтированный беспредел их жизни сидел у него в печенках. Анатолий сразу же решил, что жизнь должна быть качественной, с лейблом дорогой фирмы, который не обязательно демонстрировать. Качество должно быть скромным и не бросающимся в глаза не ведающим о нем. Свой интерес он направил на новые технологии и уже в восемнадцать лет стал заколачивать приличные бабки на Интернете, спокойно определив, что новые технологии неизбежны, но смысла жизни не объяснят, поэтому их нужно просто подмять под себя и употребить. Толик Лаперуза считал, что человек не обязательно должен быть культурным, но обязательно должен правильно вести себя в жизни, выполнять законы общения, принятые в среде деловых людей. Он давно понял, что можно быть носителем высокого искусства и пошлого хамства одновременно, стоит только увидеть артистов, когда они уверены, что их никто не видит. Толик ограничил свою культуру умением правильно подбирать мужской парфюм и просмотром качественного порно, а также уделил внимание корректности и точности в общении и стиле жизни. Чтобы не забивать себе голову поиском денег, он решил, что их у него должно быть много.
На данном отрезке жизни Толик Лаперуза обучался в МГТУ имени Н.Э. Баумана информатике, экономике и менеджменту, попутно осваивал коммуникативную методику изучения иностранных языков и посещал платные курсы по психологии общения, технике речи и риторике в закрытой для «не своих» спецстудии «Останкино», то есть был молодой, конечно, но далеко не глупый. Он только не знал пока, да и не мог знать имени своего хозяина.
Прагматизм прагматизмом, но артистические гены и молодость тоже не шутка. В Толике Лаперузе, несмотря на его современный цинизм и серьезные отношения к ступеням карьеры, жил непредсказуемый и насмешливый дух любознательности, граничащий с активизированным любопытством на уровне «А что вы здесь делаете?». Это толкнуло его в объятия журналистики, подруги стукачества и младшей сестры разведки. И то и другое предполагают в своей работе внедрение в опасность продаться. Журналист, хочет он этого или нет, всегда является информатором спецслужб, журналистика всегда под их опекой. Если один журналист обвиняет другого в сотрудничестве с КГБ или ФСБ, это говорит лишь о том, что он получил благословение на это от ЦРУ или еще какой-нибудь МИ-5. И наоборот…
Толик по молодости лет был далек от двусмысленных сложностей. Ему просто захотелось попробовать себя в этом. Журналистика не самая плохая школа жизни.
— Ладно, — сказал ему редактор отдела расследований газеты с восьмисотшестидесятитысячным тиражом, — попробуем. Значит, так… — Редактор в профиль был похож на карточного шулера, привыкшего к своей безнаказанности, а в фас — на человека высоких принципов, которого неожиданно уличили в краже сливочного йогурта из супермаркета. — Если выполнишь первое задание так, что у меня зашевелятся на голове волосы от восторга, я буду биться не на жизнь, а на смерть, чтобы тебя зачислили в штат газеты. Если выполнишь так, что у меня ни один мускул на лице не дрогнет, тоже ничего страшного, походишь годик внештатником и мягко вольешься в коллектив нормальных профессионалов, яркие таланты газете не очень-то и нужны, мы работаем в диапазоне усредненности. Но если, — редактор отдела мечтательно улыбнулся, прикрыв глаза, и стал похож на пьяного Вольтера, — я предложу тебе выпить со мной рюмку коньяка, значит, ты просто гений и делать тебе в журналистике нечего, поступай в консерваторию главным продюсером.
— Понятно, — кивнул головой Толик. — А каким будет первое задание?
— Это сам решай, — редактор развел руками, — ты не в штате, я тебе не имею права его давать.
3
В подъезде своего дома он увидел голого бородатого человека, лежащего на полу под почтовыми ящиками в позе «идите все на фиг, я еще в животе у мамы». У Толика не возникло никаких особых эмоций, кроме спокойного предположения: «Труп, что ли?» Но выражение покоя и счастья на лице лежащего изменило его мнение настолько, что он подошел поближе и увидел, что человек крепко и с удовольствием спит. Толику бросились в глаза часы на руке «придурковатого йога», тут он не мог обмануться, у него был врожденный нюх на настоящее. Часы были именно такими, какими любили обзаводиться арабские нефтяные миллиардеры, умопомрачительно дорогие и не пошлые. «Криминал, — вывел резюме прагматик Лаперуза, потрепав «араба» ногой по плечу, — надо позвонить соседу, пусть разбирается». Он снял с великовозрастного «эмбриона» часы, поразившись их благородной тяжести и удивившись странной пульсации, как будто что-то живое перелилось из часов в его руку. Впрочем, он не обратил на это внимания и позвонил Хромову…
Глава седьмая
Саша Углокамушкин сидел на крыше магазина «Охотный ряд» на Манежной площади и, не вставая с лавочки, объяснял трем патрульным, что он просто-напросто дышит ночным свежим воздухом и сочиняет стихи, выйдя два часа назад из своей квартиры № 47 на Тверской, 18, без документов.
— Можете, конечно, забрать меня в отделение, — разрешил Саша обескураженным патрульным. — Более того, вы обязаны меня забрать, — неожиданно стал настаивать он. — Документов-то у меня нет, мало ли кто я такой.
— Да пошел ты! — Старший группы махнул рукой, приказывая подчиненным двигаться дальше. — Дышишь — дыши. Мы тебя задерживать даже без документов не будем, раз такое дело. — Потеряв интерес к Саше Углокамушкину, патрульные двинулись в сторону улицы Герцена.
— А почему? — крикнул вдогонку заинтересованный этим феноменом Саша.
— Да у тебя, — оглянулся в его сторону сержант, — на морде штамп стоит — «москвич».
Саша остался один на один с по-осеннему холодной московской ночью.
Подняв воротник пиджака, Саша стал отжиматься, упершись руками в лавочку. Раз-два-три, отжимался он от деревянных полос, прикрепленных к гранитному основанию. Фонтаны, граница между Александровским садом и зарывшимся в землю магазином, бросали вверх подсвеченные струи воды. Саша бросил упражняться и вдруг заметил, что в ночном пространстве центра города что-то изменилось. Нет, все было по-прежнему, но все равно не так. Он взобрался на стеклянный купол-крышу магазина и подумал: «Сейчас что-то должно случиться».
2
Москва, конечно, не город Счастье в Луганской области, а нечто более весомое. Если посреди ночи в центре Москвы, в двух шагах от Кремля, выкинуть фортель, как это сделал Саша Углокамушкин, то обязательно что-то случится. Первое, что бросилось ему в глаза с вершины купола, это не один, а два милицейских патруля, торопливыми шагами спешащих на рандеву с ним, а второе было столь значительным, что Саша мгновенно забыл о первом. «У меня глюки, — решительно подверг он себя критике, — синдром алкоголика». Он увидел, как за Кремлевской стеной возникло и стало расти шарообразное свечение, словно бы кто-то стремительно наполнял яркостью воздушный шар из прозрачной пленки. Светоносный шар, охватив всю территорию Кремля по периметру, вспыхнул ярким светом, взмыл в ночное небо над столицей и почти мгновенно исчез из виду.
— Спускайся, тверской поэт, — услышал Саша знакомый голос подмосковного сержанта, — мы передумали — ты заслужил задержание.
— Слезать — не залазить, — сообщил сверху Саша, подавленный своим галлюциногенным видением, — лишь бы толк от всего этого был.
— Будет, — пообещал ему сержант, — можешь поверить. Вздохнув, Саша спустился в объятия власти и вздрогнул
от вопроса одного из патрульных, который сопроводил его не совсем корректным прикосновением дубинки между лопаток:
— Так по какому адресу ты проживаешь на Тверской?
— Тверская, 18, у меня там трехкомнатный кабинет со всеми удобствами, — злым голосом сообщил Саша, раздраженный машинальностью, с которой его ударили дубинкой.
