Андрей Белянин - Багдадский вор
Ахмед, отдохнувший и подлечившийся, встретил наших героев не очень ласково. Нет, не то чтобы попытался выгнать из дома или как-то на это намекнуть, но… Некая суетливость в нём присутствовала. Рабинович первый уловил завуалированные нотки неискренности и категорически отказался встать за лавкой, предпочитая занять пост у входа, как бдительный часовой.
– Вах, как я рад, как я рад! Какое счастье, что вы наконец вернулись целыми и невредимыми! Какая жалость, что у меня сегодня столько дел… сплошные заказы! И все такие срочные! Я сейчас буду раскладывать подошвы от чувяков по всему полу…
– Салам алейкум! – непринуждённо поздоровался Лев, крепко пожимая руку башмачника. – А уж как мы рады тебя видеть в здравом уме и трезвой памяти… Давай, сворачивай своё ателье и сгоняй, по дружбе, в ближайший ресторанчик – у меня Ходжа некормленый.
– А… э… у… уважаемый и почтеннейший Лёва-джан, ты же знаешь – на всём базаре у тебя нет более преданного и верного друга! – Владелец лавочки начал ходить вокруг Оболенского кругами, старательно поджимая хвост. – Увы, я не знал, что именно сегодня вы осчастливите мой дом своим приходом… Горе мне! Видите, как тут неприбрано, пыльно, пахнет мокрой кожей, а вот вон в той чайхане – совсем другое дело… Как они готовят плов! А шурпу повар варит по специальному монгольскому рецепту, и говорят, что странники со всех земель спешат туда, дабы вкусить…
– Минуточку, – дошло до Льва. – Ходжа, чего он хочет?
– Если мы осчастливили его дом своим приходом, то своим уходом – просто вознесём его в райские кущи, – сурово подсказал Насреддин, пристально глядя в пристыженные глазки башмачника.
– Ахмед, ты непрозрачно намекаешь, что мы должны отвалить?
– Кто? Я?! Да разрази меня шайтан огромным чирием на поясницу! Да отсохни мой язык, как осенний лист чинары! Да поглотят мою печень муравьи, растаскивая её по кусочку! Да ниспошлет Аллах паршу на мою бритую голову! Да иссякнет животворящий сок в моих… Просто я сегодня такой больной, такой усталый – где уж мне принимать дорогих гостей? Может, всё-таки в чайхану, а, ребята? И без меня… желательно.
Друзья переглянулись. Ослик, сунув морду, обозрел диспозицию и коротко всхрапнул, как бы говоря: «Мочите его, братаны. На улице никого нет, ежели чё – я посемафорю». Видимо, и сам башмачник прочёл приговор в обоюдном молчании Льва и Ходжи. Он невольно попятился, запнулся о брошенные тапки, опрокинувшись на старый коврик:
– А-а-а-а! Ну, бейте меня! Убивайте меня! Режьте меня живьём, раз так вам всем хочется-а-а!!!
– Пойдём, Лёва-джан… – тихо повернулся Насреддин. – Если прямое дерево изогнуло под лёгким ветром свой ствол, представь, как оно будет гнуться под настоящей бурей? Нам лучше уйти до урагана…
– Эх, Ахмед, Ахмед… – Оболенский горько вздохнул, сплюнув себе под ноги. – Был мужиком, а сейчас орёшь, как стыдливая старуха на приёме у рентгенолога. Деньги-то наши ещё не все в расход пустил? И не верещи… Аллах тебе судья, мы рук марать не будем…
– Какие деньги?! – взвился уязвленный в самое сердце башмачник. – Кому нужны ваши деньги?! Вон они, в углу, в мешочке, забирайте к иблису!
– Тогда какого ты тут…
– Не выражайся в доме мусульманина! Пришёл, нашумел, нагрубил… Я вам не подряжался всю жизнь за кебабом на палочках бегать! У меня, может… дела свои. Я, может… ко мне тут… прийти должна… должны… а тут вы со своей пьянкой! У, злостные нарушители законов Шариата…
– Ба-а… – ошалело вытаращился Оболенский, – так у тебя тут вовсю кипит личная жизнь?! Что ж ты сразу не сказал, харя твоя немытая… Ходжа, но это же в корне меняет дело! За это надо выпить!
Домулло солидно кивнул, башмачник уронил лицо в ладони и глухо зарычал, но в эту минуту в лавку кубарем влетел перепуганный Рабинович, и раскатистый женский бас оповестил:
– Тьфу, зараза, понаставили тут… Ахмед, ты уже дома?
* * *Лучше прогневить Аллаха, чем женщину.
Из стенаний вынужденных евнуховТо, что вошло в лавку следом, – трудно назвать одним словом. Одной фразой? Попробуем… Тогда это примерно звучало бы так: «В дом вошла Женщина с Большой Буквы!» Причём с самой большой. В Оболенском было под два метра, да с метр в плечах. Так вот, вошедшая красавица вряд ли была намного ниже и уж никак не уже в груди. Даже наоборот, за счет впечатляющего бюста, более напоминающего два четырёхлитровых кувшина, девушка казалась куда крупнее Багдадского вора. Лицо округлое, нос крупный, губы пухлые, щёки румяные, брови чернёные; одета в свободное зелёное платье, синие шаровары и ярко-красные туфли без задников. Но самое удивительное, что на ней не было чадры! Так, лёгкая серебристая вуаль на расшитой тюбетейке, и всё…
– Салам алейкум, уважаемые! Ахмед, тебя что здесь, обижают?!
– Нет, нет! – поспешил встать с пола влюблённый башмачник. – Ты… я… о! Позволь представить тебе двух моих, самых любимых, друзей!
– Не поняла-а… – В голосе девушки зазвучала явная смесь ревности и недоверия. – Ты не говорил, что у тебя есть другие любимые друзья… кроме меня!
– О свет моих очей! Как ты могла подумать?! Они… любимые, но не в этом смысле… Ты для меня – единственная и неизменная любовь, вот уже второй день сжигающая пожаром страсти моё бедное сердце!
Оболенский и Ходжа молчали как рыбы, прижавшись к стене и не делая ничего, что могло бы быть истолковано как непредумышленная угроза. Впечатляющий объём бицепсов у девицы читался даже через свободного покроя одежду. Пока она не проявляла особой агрессии, но возражать ей почему-то не хотелось. Как, собственно, и вообще раскрывать рот без разрешения…
– О мой нежный персик!
– О моя спелая дынька!
Вслед за этим последовали бурные восхищения друг другом, тихие поцелуи и довольно откровенные объятия. Пользуясь тем, что влюблённые несколько отвлеклись, Лев подпихнул в зад распластанного на полу Рабиновича, делая ему знак сваливать побыстрее. Ослик кивнул и уполз по-пластунски, прижав уши к спине и заметая след кисточкой хвоста.
– О хрустальная звезда моих снов! Обними меня-я-а-а-а…
– О бесценный алмаз моей души! Я не сильно тебя прижала?
– Лёва-джан… Т-с-с! Тебе не кажется, что мы лишние… – одними губами прошелестел Насреддин.
– Линяем… – не разжимая зубов, подтвердил Лев. – Тут сейчас такая эротика начнется – сам шайтан покраснеет! Уходим, пока она и нас не включила в список…
Оба свидетеля постарались не дышать и стать предельно плоскими, надеясь незамеченными выскользнуть за дверь, но не успели… Рослая девушка на миг оторвалась от расцеловывания своего щуплого любимого и обратила к ним огненный взгляд:
– Не убегайте, почтеннейшие! – В одном этом предложении было всё – и просьба, и угроза, и уговоры, и наезд.
Лев с Ходжой сделали удивлённые глаза, изо всех сил демонстрируя, что просто чешут спины о косяк. Измученный любовью башмачник рухнул в угол, на прикупленные подушки, а его подруга увалилась следом. Она расположилась легко и вольготно, подмяв под себя счастливого Ахмеда так, чтобы её спине было удобно…
– Ваши имена, аксакалы!
– М-м… Аллах не сподобил нас столь высоким званием… – начал было домулло. – Аксакалы – это многомудрые старцы, а мы с другом ещё даже не шагнули на путь постижения Истины, ибо…
– Имена! – ещё раз, без нажима, повторила гостья. Ахмед за её спиной улыбался так, словно ему вырезают аппендикс. Или, вернее, выдавливают, без наркоза…
– Лев Оболенский!
– Ходжа Насреддин!
– Ой… не может быть… Врёте, почтеннейшие?!
– Мы похожи на самоубийц? – глухо буркнул Оболенский.
– Нет, правда… Вы – те самые нарушителя порядка, злодеи, воры, обманщики и ослушники Шариата, которых днём с огнём ищет весь город?!
– Вай мэ… Вот уж не думал, что буду знаменит превыше самых учёных мужей Багдада… – скорбно покачал головой Насреддин, сегодня его вело на философский лад.
– Ахмед!
– Уп… оу-у!.. Да, дорогая?
– Не будь неженкой, я и не собиралась делать тебе больно… – богатырствующая девица пару раз «щекотнула» возлюбленного локотком по рёбрам. – Но не могу же я сама представляться малознакомым мужчинам…
– Так, может, и не стоит? – с надеждой вскинулся Лев.
– Стоит! – обрубила подруга владельца лавки. – Во-первых, вы ведь уже видели моё лицо…
– Мы забудем это! – вдохновенно поддержал Ходжа, но все усилия были тщетны.
– А во-вторых, я давно хотела познакомиться с отчаянными хитрецами, покрывшими вечным позором саму старую Далилу с её уродиной дочерью. Ахмед, представь меня!
– Благороднейшая и достойнейшая, скромнейшая и учтивейшая, мудрейшая и утончённейшая госпожа Ирида аль-Дюбина! – дрожащим от страсти и вожделения тенором пропел сияющий башмачник. Увы, ни Ходжа, ни Оболенский никак не разделяли его восторга, но безоговорочно предпочитали оставаться очень вежливыми. То есть – первый низко поклонился, приложив ладонь ко лбу, а второй почувствовал странное желание присесть в реверансе.
