Терри Пратчетт - Делай Деньги
— Могу я забрать Ступню? — спросила Адора Белль.
— Нет, — ответил Думминг. — Она наша.
— Это неправильный ответ, — сказала Адора Белль, поднимая Ступню. — От лица Голем-Траста, я приобретаю этого голема. Если сможете доказать свое право собственности, то мы вам за нее выплатим полагающуюся сумму.
— Если бы все было так просто, — возразил Думминг, вежливо отбирая у нее вещь, — Но, понимаете, если Диковину вынести из Комнаты Комода больше, чем на четырнадцать часов и четырнадцать секунд, Комод перестает работать. В прошлый раз у нас три месяца ушло на то, чтобы перезапустить его. Но можете заглядывать в любое время, чтобы, э, убедиться, что мы хорошо с ней обходимся.
Мойст взял Адору Белль за локоть, чтобы предотвратить Несчастный Случай.
— Големы — это ее страсть, — объяснил он. — Траст все время их откапывает.
— Это весьма похвально, — отозвался Думминг. — Я поговорю с Доктором Хиксом. Он глава Отделения Посмертных Коммуникаций.
— Посмертных Ком… — проговорил Мойст. — А это не то же самое, что и некроман…
— Я сказал Отделения Посмертных Коммуникаций! — очень твердо отрезал Думминг. — Я предлагаю вам возвращаться в три часа.
— Тебе хоть что-нибудь из беседы показалось нормальным? — спросил Мойст, когда они вышли на солнечный свет.
— Вообще-то, я думала, что все прошло очень хорошо, — отозвалась Адора Белль.
— Я себе не так представлял твое возвращение домой, — признался Мойст. — Зачем такая спешка? Есть какая-то проблема?
— Слушай, на раскопках мы нашли четырех големов, — сообщила Адора Белль.
— Это… Хорошо, так? — уточнил Мойст.
— Да! И знаешь, на какой глубине они были?
— Ни за что не догадаюсь.
— Догадайся!
— Я не знаю! — воскликнул Мойст, сбитый с толку внезапной игрой „Какой я глубины?“ — Две сотни футов? Это больше, че…
— Полмили под землей.
— Невозможно! Это же глубже, чем уголь!
— Потише, ладно? Слушай, мы можем куда-нибудь пойти и поговорить?
— Как насчет… Королевского Банка Анк-Морпорка? Там есть персональная столовая.
— И нас пустят туда обедать, да?
— О да. Председатель — мой очень близкий друг, — поведал Мойст.
— О, вот как, неужели?
— Несомненно, — сказал Мойст. — Только сегодня утром он облизывал мне лицо!
Адора Белль остановилась и, повернувшись, уставилась на него.
— Вот как? — сказала она. — Ну тогда хорошо, что я вернулась тогда, когда вернулась.
Глава 7
Веселье с кусочками — Мистер Бент идет на обед — Темные Изящные Искусства — Трагики-дилетанты и избежание связанного с ними смущения — Роковое Перо! — Профессор Флид разнеживается — „У страсти много форм“ — Герой Банковского Дела! — Чаша Криббинса переливаетшя через край
Солнце сквозь окно банковской столовой освещало сцену совершенного удовольствия.
— Тебе надо продавать билеты, — мечтательно сказала Адора Белль, подперев руками подбородок. — Подавленные люди будут приходить сюда и уходить исцеленными.
— Да, несомненно, сложно наблюдать за тем, что происходит и грустить, — согласился Мойст.
— Он с таким энтузиазмом пытается вывернуть пасть наизнанку, — заметила Адора Белль.
Послышался шумный глоток, когда мистер Непоседа добрался до последнего липкого кусочка ириски. Потом он с надеждой перевернул миску на тот случай, если там было еще. Там их никогда не оказывалось, но мистер Непоседа был не из тех собак, которые прогибаются под законы причинности.
— Итак… — произнесла Адора Белль, — сумасшедшая старуха… ладно, очень сообразительная сумасшедшая старуха… умерла и оставила тебе свою собаку, у которой некоторым образом висит на ошейнике банк, и ты заверил всех, что золото стоит меньше картошки, и ты вызволил подлого преступника из самых настоящих Камер Смертников, он сейчас в подвале рисует тебе „банкноты“, ты потревожил самую опасную семью в городе, люди стоят в очереди, чтобы присоединиться к банку, потому что ты их смешишь… Что я упустила?
— Я думаю, моя секретарша, э, в меня влюбляется. Ну, я так говорю — секретарша, она в некотором роде полагает, что ею является.
Некоторые невесты разрыдались бы или закричали. Адора Белль расхохоталась.
— И она — голем, — добавил Мойст.
Смех прекратился.
— Это невозможно. Они так не работают. Да и вообще, с чего бы голему думать, что он женского пола? Такого раньше никогда не случалось.
— Готов поспорить, что эмансипированных големов раньше было не много. Между прочим, с чего бы ему думать, что он мужского пола? И она строит мне глазки… ну, я предполагаю, она так думает, что именно это делает. За всем этим стоят девушки за стойками. Слушай, я серьезно. Проблема в том, что она тоже.
— Я поговорю с ним… Или, как ты говоришь, с ней.
— Хорошо. Еще одно, есть человек…
Эймсберри всунул голову в дверь. Он был влюблен.
— Не желаете ли еще нарубленных ломтиков, мисс? — сказал он, двигая бровями так, как будто чтобы показать, что прелесть нарубленных мясных ломтиков была секретом, известным только избранным.[9]
— А у вас остались еще? — спросила Адора Белль, посмотрев на свою тарелку. Даже мистер Непоседа не смог бы вычистить ее лучше, а Адора Белль уже вычистила ее дважды.
— Ты, знаешь, что это вообще такое? — спросил Мойст, который вновь остановился на омлете, приготовленным Пегги.
— А ты?
— Нет!
— И я не знаю. Но их делала моя бабушка, и это одни из моих счастливейших детских воспоминаний, благодарю, не порть мне их. — Адора Белль лучезарно улыбнулась довольному шеф-повару. — Да, пожалуйста, Эймсбери, еще немного, тогда. И могу я сказать, что аромат можно подчеркнуть, если добавить чуть-чуть чес…
— Вы не едите, мистер Бент, — заметил Космо. — Может, немного этого фазана?
Главный кассир беспокойно оглянулся, неуютно чувствуя себя в этом огромном доме, полном предметов искусства и слуг.
— Я… Я хочу, чтобы было ясно, что моя преданность банку…
— …Не подлежит никакому сомнению, мистер Бент. Конечно же. — Космо подвинул ему серебряный поднос. — Съешьте что-нибудь, ведь вы проделали весь этот путь.
— Но вы почти ничего не едите, мистер Космо. Только хлеб и воду!
— Я нахожу, что это помогает мне думать. Ну а теперь, что вы хотели…
— Он всем им нравится, мистер Космо! Он просто говорит с людьми и нравится им! И он и впрямь начинает упразднение золота. Подумайте об этом, сэр! В чем можно найти истинную ценность? Он говорит, что все дело в городе, но это отдает нас на милость политиков! Это снова трюк!
— Думаю, немного бренди тебе не помешает, — предложил Космо. — И то, что ты говоришь — это истинная золотая правда, но как же мы можем продвинуться?
Бент поколебался. Ему не нравилась семья Роскошей. Они оплетали банк, как плющ, но они, по крайней мере, не пытались менять вещи и хотя бы верили в золото. И они не были глупыми.
У Маволио Бента было такое определение „глупого“, которое большинство людей сочли бы граничащим с чрезмерным. Смех был глупым. Театры, поэзия и музыка были глупыми. Одежда не серого, не черного цветов или хотя бы не из неокрашенных тканей была глупой. Изображения чего-то несуществующего были глупыми (Изображения существующих вещей были ненужными). Основное состояние существования было глупостью, которую каждому смертному необходимо было преодолевать всеми силами души.
Проповедники самых строгих религий обнаружили бы в Маволио Бенте идеального последователя, вот только религия была чрезвычайной глупостью.
Числа не были глупыми. Числа все сплачивали. И золото не было глупым. Роскоши верили в счет и в золото. Мистер Липовиг же относился к числам так, будто они были какой-нибудь забавой, и он говорил, что золото было просто свинцом в праздничной одежке! Это было хуже, чем глупость, это было неуместным поведением — бич, от которого он сам избавился после лет борьбы.
Этот человек должен был уйти. Бент много лет пробивался наверх через эшелоны банка, борясь со всеми природными помехами, и он не мог видеть, как этот… тип насмехается надо всем! Нет!
— Сегодня в банк снова приходил один человек, — сказал он. — Он был очень странным. И он, похоже, знал мистера Липовига, только звал его Альбертом Спэнглером. Говорил так, будто знал его очень давно, и, я думаю, мистер Липовиг был этим встревожен. Имя — Криббинс, по крайней мере, так его назвал мистер Липовиг. В очень старой, пыльной одежде. Он утверждал, что он духовное лицо, но я так не думаю.
— И это было странным, не так ли?
— Нет, мистер Космо…
— Зови меня просто Космо, Малькольм. Несомненно, нам не нужна вся эта формальность.
— Э… да, — сказал Маволио Бент. — Ну, нет, странным было не это. Странными были зубы. Это были вставные челюсти, и, когда он говорил, они двигались и дребезжали, так что он от этого чавкал и чмокал.
