Светлана Багдерина - Жар-птица
Сухой просмоленный тес на крыше занялся в одно мгновение, как спичка. Новое зарево подпрыгнуло, озарило окрестности, метнулось направо, налево, вперед…
— Проклятье!
— Уходим!
— Всех сгною!
— Склады!
— Склады!!!
— Склады горят!!!
— СКЛАДЫ ГОРЯТ!!!!!
* * *— Больше одной в руки не давать!
— Проходите, не задерживайтесь!
— Куды прешь!
— Я с утра тут за этим мальцом занимала!
— Не помню я тебя!
— Вас тут не стояло, гражданочка!
— Не надо ля-ля! Я свои права знаю!
— Ты свои права мужу на кухне качай!
— Убери руки! Руки убери, кому говорят!..
— Не трогай меня, мужланка!!!
Конечно, всякий мало-мальски цивилизованный человек уже понял, что эти звуки издает не кто иной, как многорукое, многоногое, многоголовое и, самое главное, многоротое существо, которое заводится в любом населенным пункте после того, как известие о том, что продовольственные склады намедни сгорели дотла, становится общественным достоянием — очередь за хлебом.
— Кто же поджег склады, не знаете? — тихий интеллигентный голос.
— Нет, не знаю. Но говорят…
— Тс-с-с!
— Говорят, что кронпринц Сержио имеет к этому отношение…
— Куда смотрит его величество!.. Он бы такого никогда себе не позволил!.. Наверное.
— Молод ты еще, сынок. Не помнишь его, пока он еще просто братом короля был… А я во как помню! — присоединился тщедушный дедок с всклокоченными седыми волосенками на затылке. — Еще вот таким я его помню.
— И что?
— А-а, — махнул сухонькой ручной старичок. — Яблоня от яблока недалеко падает.
— Тс-с-с!
— Шарлемань Шестнадцатый, упокой его душу Памфамир-Памфалон, небось своему сынку такую бы взбучку задал!..
— Целых полчаса, наверно, выговаривал бы!
— Упокой его душу Памфамир-Памфалон…
— Чью?
— Сыночка маленького его, инфанта Шарлеманя, дитятко безвинное…
— Царствие ему небесное…
— Будет пухом земля…
— А я вот слышал…
— Тс-с-с!
— А я вот слышал, что не погиб его высочество тогда.
— Да не могет такого быть!
— А если может?
— А если правда?
— Тела-то тогда не нашли, сынки, помню я…
— А могилка чья в склепе?
— Пустая. Старого короля меч, вроде, говорят, нашли, а от наследника — ничего…
— Страх-то какой, боженька…
— Нынешний король, рассказывают, приказал буквально просеять весь пепел сгоревшей деревни, каждый камушек перевернул.
— Вон он как своего брата с племянником жалел! А вы говорите!..
— Ага, жалел.
— Пожалел волк кобылу…
— Тс-с-с!
— Заживо сгорели ведь, говорят…
— Ох, не приведи Господь!
— А кто говорит-то? Наш король и говорит!
— М-да…
— А что ж ему еще-то говорить-то? Что жив где-то маленький принц?
— Ага, жди, скажет…
— Тс-с-с!
— А чего ж он маленький-то? Сейчас-то ему, наверное, годков восемнадцать исполнилось бы…
— А то ведь поди и исполнилось…
— Кабы жив-то он был, не страдали бы мы так, поди, от семени крапивного…
— Тс-с-с!
— Тс-с-с!!
— Тс-с-с!!!
— А, может, и найдется еще. Памфамир-Памфалон поможет.
— Помоги ему всемогущий Памфамир-Памфалон!
— А, может, и взаправду…
— Да-а, всякое ведь бывает…
— Не задерживайтесь!
— Один каравай в руки!
— Проходи, проходи, красавчик, не тормози народ!
Заворачивая хлеб в платок, Иоганн Гугенберг быстро оглянулся и зашагал прочь. Надо было занести по дороге хлеб деду и встать в другую очередь.
Через пару кварталов, проходя мимо хвоста своей старой очереди, он украдкой кивнул заспанному Ерминку. Тот, не прерывая разговора, подмигнул ему в ответ.
План подпольного комитета по освобождению Ивана-царевича начинал действовать.
Вечером комитетчики собрались на втором этаже одного из трактиров мастера Вараса. На этот раз собирались тайно, говорили тихо, пили мало — Серый объявил сухой закон до окончания операции. Возражений не было. Гарри не в счет.
— Все идет как по писанному, — докладывал сеньор Гарджуло. — В общей сложности наша труппа побывала сегодня в сорока очередях. И только в одной Кастелло за его слова чуть не побили. Порвали костюм.
— Сторонники Шарлеманя-Томаса?
— Что он такого сказал?
— Он сказал, что при Шарлемане Шестнадцатом было ничуть не лучше, а даже хуже, и что он любит теперешнего короля, и особенно благородного кронпринца Сержио.
— Ха!
— Гут. Чем хуже, тем лучше, — приговорил Волк, уписывая любимые бананы в шоколаде.
— В моей очереди он бы камзолом не отделался, — самодовольно заявил Ерминок.
— Да, ночной поджог, кажется, вывел народ из себя.
— И теперь от нас будет зависеть, куда мы его приведем, — если бы у князя Ярославского был жилет, он, наверное, заложил бы за проймы большие пальцы и добавил: «Социалистическая революция неизбежна, батенька». И сам удивился бы. Но, ко всеобщему облегчению, жилеты на тот период только вышли из моды, и Вондерланд — несостоявшаяся колыбель — мог спать спокойно, хоть опасный момент и историческая месть были так близки…
— Я постоял в семи очередях, — начал свой доклад мастер Варас, — и…
На лестнице раздались торопливые шаги, дверь распахнулась, ударившись о загрустившего Гарри, что оптимизма ему не добавило, и в комнату влетел первопечатник.
— Друзья, — едва перевел он дыхание, — Я хочу сообщить вам принепре… пренипре… при-непри… плохую новость. Помните, мы говорили тогда, что у потерянных кронпринцев всегда есть талисман, по которым их опознают старые няньки?
— Не талисманы, а привычки.
— Не привычки, а родинки.
— Не няньки, а пастухи.
— Какие пастухи? Какие родинки? Я говорю про пропавшего кронпринца Шарлеманя!
— И садовники тоже.
— Какие садовники?!
— Ну, и?
— Ну, так вот. Сегодня, когда я относил своему деду девятый каравай, я слегка задержался у него, присел передохнуть, так сказать, и мы с ним немножко поговорили.
— Ну, и?
— Мой дед служит архивариусом в королевской библиотеке. Поэтому он знает. Он сам это видел. Своими глазами. А кроме него про это знают только члены королевской семьи. Так что, я не знаю, что мы будем делать, — отчаянно взмахнув руками, закончил свои отчет Гугенберг.
— Что знает?
— Что видел?
— Что делать?
— Про талисман. То есть, медальон. Он был. Этот медальон был сделан в незапамятные времена, когда еще первый Шарлемань взошел на престол.
— Во время Второго Пришествия?!
— Да. И с тех пор передавался от короля к кронпринцу в день его рождения. Как символ какой-то, или тайный знак, или что-то вроде этого — дедушка не помнит, а может, и не написано это было.
— Сколько ему лет-то, твоему деду?
— С головой у него все в порядке, если ты это имел ввиду, арап, — обиделся юноша.
— Презренный бледнолицый, — пробормотал мини-сингер, но от дальнейших комментариев при виде красноречивого кулака Сергия воздержался.
— В феврале ему исполнилось восемьдесят восемь, и с тех пор этого манускрипта никто не видел.
— Так ты ж, вроде, только что говорил, что сегодня отнес ему девять буханок? — озадачился Волк.
— Этого пергамента с изображением медальона, я имел ввиду. Дед говорит, что тот эскиз набросал сам Шарлемань Первый. И что сам медальон могут узнать кроме членов королевской семьи только высшие служители церкви — первосвященник, второсвященник, третьесвященник там… И никто из простых смертных его никогда не видел. И что на том месте, куда он был положен, его там нет. А еще там было написано, говорит дед, что его ни с чем не перепутаешь, и что второго такого не существует…
— Чего не существует? Маму… Наму… Муна… Пергамента?
— Медальона…
Повисла растерянная тишина.
— А, может, принцесса Валькирия нам могла бы помочь? — наконец проговорил Серый. — Она же, какой ни какой, а член королевской семьи, и должна была быть посвящена в тайну этого медальона? Может, с ней можно как-нибудь поговорить?
— Нельзя, — покачал головой Мур. — Она заточена в самую высокую и неприступную башню королевства — Черную Вдову — как когда-то, по преданию, колдунья Миазма заточила благородную Рапунцель. Только у Валькирии нет таких длинных кос.
— А при чем тут косы? — не понял Серый.
— Легенда гласит, что она опускала из окна свои косы, по которым принц Альберт забирался к ней в темницу. Так он и помог ей бежать.
— А просто залезть с коня он не мог?
— Сергий, это была ВЫСОКАЯ башня, — уточнил Санчес.
— Метров пять? — снова переспросил Волк.
— Выше.
— Шесть?
— Не смешно, — обиделся за национальный фольклор Гарри.
— Я серьезно. Я понять пытаюсь.
