Дмитрий Емец - Таня Гроттер и посох Волхвов
Ваньку Валялкина Ягге и Тарарах попросили помочь присматривать за Зализиной. Большую часть дня Лиза неподвижно сидела на краю кровати в магпункте и смотрела в стену. Но порой в нее вселялся злобный дух. Она вскакивала, начинала выкрикивать нечто нечленораздельное, билась о стены и даже пыталась выброситься в окно. По этой причине возле нее все время должен был кто-то находиться. Таня тоже предлагала Ягге свою помощь, но Ягге заявила, что это невозможно. Стоило Зализиной увидеть Таню, как приступы следовали у нее один за другим. Она бросалась на нее, кусалась и пыталась задушить…
– Это не она, ты не думай… Это все сглаз этот, будь он неладен, – говорил тогда Тарарах, бережно удерживая извивающуюся Зализину в своих медвежьих объятиях.
В любом случае Тане было ясно сказано, чтобы она держалась от магпункта подальше.
Соловей О. Разбойник, характер у которого совершенно испортился, устраивал команде по две тренировки в день – утром и вечером. Таня не тренировалась с командой, хотя ежедневно летала на контрабасе, что называется, для души. Изредка, чтобы окончательно не утратить драконбольные навыки, она занималась по системе Делала Критского. Ловить горошины, просто подбрасывая их, было ей малоинтересно, и она придумала накладывать на них ушустряющий сглаз. В результате вся горсть с умопомрачительной скоростью разлеталась в разные стороны – оставалось только мчаться следом и ловить.
Вымотанная сборная Тибидохса, в течение нескольких часов «разогревавшаяся» с пятью-шестью молодыми драконами, была как бочка с порохом. После тренировки, когда Соловей уходил, достаточно было искры, чтобы между игроками вспыхнула ссора. Как-то острый на язык Баб-Ягун сказал нечто колючее Семь-Пень-Дыру, который, в свою очередь, хамски повел себя по отношению к Кате Лотковой, едва не протаранив ее в воздухе.
Когда Cемь-Пень-Дыр размахнулся (он предпочитал лопухоидные способы драки), Ягун выдвинулся вперед, чтобы разобраться с ним, но тут Верка Попугаева с визгом: «Ай, мальчики, не надо драться!» – повисла у Ягуна на плече. Внук Ягге невольно замешкался. Семь-Пень-Дыр воспользовался удачным моментом и ударил. Ягун упал.
– Попугаева! Больше не надо меня защищать! – мрачно сказал он, поднимаясь. Семь-Пень-Дыр к тому времени уже умчался куда-то на своем пылесосе.
– Но я же хотела как лучше! – воскликнула Попугаева.
– Я так и понял. В следующий раз, когда ты захочешь как лучше, просто отойди в сторонку… – посоветовал Ягун.
– Но драться отвратительно! Это противоречит уставу школы! Темное и белое отделения должны существовать в мире… Я сообщу Клоппу! – поджимая губы, сказала Верка.
– Угу, сообщи… Вон он стоит, твой Клопп, далеко ходить не надо… Эй, Клоппик, кончай ковырять палочкой драконий помет, поди сюда!
– Нет, не Клоппу! Я скажу Сарданапалу! Сегодня же! Он должен знать о поступке Семь-Пень-Дыра! – поправилась Верка.
– Ой, мамочка моя бабуся! – взмолился Ягун. – ПОПУГАЕВА!!! Да что за существо ты такое! Не надо никого защищать! Не надо никому ничего говорить! Все без тебя разберутся! Умоляю: сгинь! Просто провались сквозь землю, и все! Надоела ты мне хуже горькой редьки! Ты всем надоела!
Верка оскорбленно вспыхнула и отошла. Ягун почувствовал себя неловко. Он явно задел в душе Верки струну, которую никак нельзя было задевать. Да, Попугаева нелепая, но разве она виновата в своей нелепости? Разве не бьется в ее груди такое же сердце, которое хочет любить и хочет, чтобы и его тоже любили?
Внезапно кто-то коснулся Ягуна. Он вздрогнул и повернулся. Перед ним стояла Катя Лоткова. Она платком промокнула ему кровь на губе. А на лице у Лотковой было нечто такое, что Ягун ощутил, что его акции резко поднялись в цене…
* * *В тот же день перед обедом Таня ненадолго заглянула в гостиную Жилого Этажа. Она вспомнила, что вчера, готовясь к снятию сглаза, забыла на подоконнике тетрадь. Тетради на месте не оказалось, но Таня догадалась заглянуть за спинку стоявшего рядом дивана, который, по слухам, некогда использовался для полетов. Таня полезла за тетрадью. Она была за диваном, когда услышала, что в гостиную кто-то вошел, и определила по голосам, что это были Жора Жикин и Ванька Валялкин. О ее присутствии оба явно не подозревали.
Вначале Таня собиралась, выбрав момент, выскочить и напугать их, но почти сразу передумала. Это было бы глупо и слишком по-детски. Ей захотелось посмотреть, как поведет себя Ванька, когда он рядом не с ней, а с кем-нибудь еще.
Две пробегавшие мимо третьекурсницы искоса взглянули на Жикина и, перешептываясь, захихикали, надеясь обратить на себя его внимание. Жора наградил их снисходительной улыбкой и помахал ручкой.
– Жикин, а ты ведь девчонкам нравишься! – сказал Ванька.
– М-да, кое-кому… – принялся скромничать Жора.
– Ничего себе – кое-кому! Половине школы!
– Да ладно тебе! Я ведь для этого ничего не делаю! – небрежно развалившись на злополучном диване, согласился Жикин.
– Совсем ничего? Прямо ничегошеньки? – усомнился Ванька.
– Как тебе сказать… Девчонки, они любят раскованность, уверенность, но вместе с тем надо порой и за руку взять, и поцеловать, если придется. А дальше, как грипп, все само собой распространится. Это вроде как правило: если в тебя влюбились хотя бы три девчонки – через неделю их будет уже десять. Те своим подругам проболтаются, те своим… Вон третьекурсницы только что прошли, видел? Я ведь, между прочим, не помню даже, как их зовут… – самодовольно заявил тибидохский лев.
– А мне показалось, ты их знаешь… Ты им так улыбнулся.
– Опыт, милый мой, опыт… – томно сказал Жора. – Заметь, девушек было две, а я, выходя из положения, улыбнулся даже не кому-то конкретно, а глядя между ними. Теперь каждая думает, что я улыбнулся ей. Тактика!
Ванька спокойно смотрел на него. Сложно было понять, как он относится к словам Жикина. Таня надеялась, что без восторга. Ее лично Жикин раздражал. Он был самовлюбленный красавчик, весь какой-то искусственный, подленький даже не до мозга костей, а до костного мозга. Только одна эта подлость и была в нем настоящей, о чем сам Жикин едва ли догадывался.
– Девушки, они, друг мой, бывают разные, – продолжал разглагольствовать Жора. – Но в каждой что-то есть, если разобраться. У меня на это наследственный нюх… Недаром мой лопухоид-папа выплачивал алименты даже одной знаменитой актрисе… О его прочих женах я не говорю. А актриса эта мелкая оказалась женщина, без полета…
– Хм… Вот ты какой! А Гроттер, она красивая? – неожиданно услышала Таня Ванькин голос.
Таня напряглась. Самым правильным было выйти из своего укрытия, но она этого не сделала. Вместо этого она осторожно выглянула, стараясь не упустить не то что слова, но даже выражения лиц Жикина и Ваньки. Но тут ее поджидало разочарование: она видела лишь их спины.
– Ну э-э… Если ты так хочешь… ладно, скажу. – Дон-Жуан тибидохского разлива замялся, подыскивая правильный эпитет.
Всех ящичков, по которым Жора Жикин рассортировывал девушек, у него было четыре. Первый, самый элитный, именовался «высший класс», второй был «норма», далее шел ящичек «у нее красивые глаза», и, наконец, самый большой и просторный именовался: «она любит животных».
Таня чувствовала, что Ванька с нетерпением ждет ответа. Она и сама ждала его с нетерпением и страхом.
– У нее красивые глаза. Но… и животных она тоже любит, – выдавил наконец Жикин.
– То есть она некрасивая? – спокойно уточнил Ванька.
– М-м-м… Ну что значит некрасивая? До Лотковой или там до Склеповой, ясное дело, не дотягивает. Но все-таки лучше Попугаевой… В общем, для тебя, наверное, сойдет, – снисходительно сказал Жикин.
Таня была уверена, что Ванька сейчас ударит Жикина в нос, стремясь придать классическому носу Жоры более простые формы. Но… Ванька этого не сделал.
Вместо этого он достал из кармана маленькую деревянную шкатулку, в которой, видно, лежали какие-то травы для магпункта, повертел ее в руках и закрыл крышку. Потом встал, окинул Жору задумчивым взглядом и быстро ушел. Через некоторое время, пожимая плечами, удалился и Жикин.
Таня продолжала сидеть за диваном, уткнувшись лбом в его источенный жуками деревянный каркас. Она ничего не видела и не слышала. Ее трясло от слез и безысходного гнева. На душе у нее было так мерзко, будто туда кто-то плюнул. Плюнул не чужой, до кого ей не было дела, а тот, перед кем душа давно уже доверчиво открылась.
Таня ощутила себя преданной. Преданной и проданной…
* * *Поздно ночью, когда Таня, выплакавшись, уже спала, в окно кто-то настойчиво постучал. Таня открыла глаза и приподнялась на подушке, пытаясь понять, померещилось ли ей. Гробыня мирно посапывала. Во сне она мало походила на роковую девицу с темного отделения и была мила и тиха, как ангелочек. Сложно было поверить, что в этой головке в дневное время могут роиться зловещие замыслы.
