Андрей Курков - Сказание об истинно народном контролере
Кривицкий сидел за столом под своим меховым портретом и перечитывал какието бумаги.
Комсомолец кашлянул, громко переступил с ноги на ногу.
— А-а, — председатель Хулайбы наконец оторвал взгляд от бумаг. — С добрым утром! А я думал, что вы еще спите!
Такое предположение немного обидело Добрынина. Неужели Кривицкий думает, что народный контролер прилетел сюда только для того, чтобы молочную водку пить.
— Нет, товарищ Кривицкий, — сказал Добрынин твердо. — Мы встали, чтобы работать.
— Ну садитесь! — председатель едва заметно улыбнулся, показывая рукой на приставленные к его столу с другой стороны два стула для посетителей.
— Я лучше пойду аэросани проверю, заправиться надо, — промямлил полусонным голосом комсомолец и выскользнул из кабинета, оставив Добрынина наедине с Кривицким.
Народный контролер подошел, сел на предложенный стул, еще раз посмотрел на диковинный портрет и понял наконец разницу между портретом и оригиналом, разницу, которую он чувствовал, но как бы не видел: на портрете у Кривицкого было по-зверски мужское лицо, волевое и даже злобноватое, а в жизни, за стоком, сидел человек с чисто бабьей физиономией, и единственное, что в нем было от мужчины, кроме одежды и тонких усиков, — это голос, который хотя и не хрипел, но был достаточно твердым с примесью внутренней стали.
— Работать? — повторил Кривицкий, не сводя глаз с народного контролера. — А что бы вы хотели делать?
Народный контролер полез за пазуху и, порывшись там, вытащил из пришивного кармана рубахи свернутый мандат, подтверждавший его всесоюзные правомочия. Вытащил и протянул хозяину кабинета.
Кривицкий пробежал бумагу взглядом.
— Ну это я о вас знаю, а что бы вы хотели здесь проверить? Ведь у нас ни фабрик, ни заводов нет.
Добрынин задумался. Фабрик и заводов в городе действительно не было, но зачем-то же его сюда отправили, а значит надо было что-то проверить, и то, что Кривицкий задавал ему такие вопросы, было подозрительно: неужели председатель города не знает, что в его городе можно проверить?!
— Может, лучше отдохнете немного, посмотрите на местные обычаи, мы вам охоту на аэросанях организуем — оленей постреляем, — предложил Кривицкий.
Такое предложение окончательно заставило народного контролера заподозрить Кривицкого в чем-то нехорошем.
— А может, я у вас жизнь проверю?! — предложил неожиданно Добрынин, сам обрадовавшийся такой внезапной идее.
На лице у Кривицкого возникло недовольное недоумение.
— Чью жизнь? — спросил он.
— Жизнь города, вообще…
Председатель Хулайбы задумался крепко и серьезно. И даже лицо его на время мысли стало не таким женским из-за того, что он нахмурился.
— Ну а как вы можете жизнь проверить? — спросил он после напряженной паузы.
— Ну расспросить всех: что они думают о жизни, что в ней хорошо, что плохо…
— Так ведь по-русски почти никто не говорит! — воскликнул хозяин кабинета.
— Вы говорите, Цыбульник говорит, Абунайка говорит, этот, как его… уркунемец говорит… Попрошу их рассказать мне, что остальные жители думают.
Кривицкий почесал затылок, посмотрел в глаза народному контролеру мрачно и почти откровенно враждебно, потом вздохнул.
— А-а, вспомнил! — вдруг проговорил он, резко сделав выражение лица радостным и оптимистичным. — Есть что проверять! Я просто забыл!
Добрынин тоже обрадовался, и взгляд его не скрывал этого чувства.
— Мы же хотим дворец культуры строить! — заговорил Кривицкий. — Из особых ледяных кирпичей. А лед для этого будем вырезать из реки. Река у нас рядом. Омолой называется. В общем надо проверить толщину льда, чтобы знать, можно уже вырезать кирпичи или надо еще немного подождать… Так, может, вы и проверите толщину?
— Да, конечно, — ответил Добрынин с готовностью. — Только объясните, как и чем проверять.
— Тогда я попрошу нашего радиста проводить вас на место к реке, а там посередине стоит такая полосатая мерная палочка. Надо будет посмотреть, на какой отметке лед держится, и записать это, а потом мне доложить.
Задание было понятно Добрынину, и дополнительных вопросов не возникло.
— Ну тогда я прямо сейчас пойду?! — полуспросил он Кривицкого.
— Хорошо, — ответил Кривицкий. — Только минуточку подождите! — и он подошел к стенке, на которой висел портрет читающего газету Ильича, и постучал в нее кулаком.
Через какое-то мгновение в кабинет вошел низенький коренастый мужчина в коричневой кожаной куртке и толстых ватных штанах.
— Вот, знакомьтесь — это наш радист Вася Полторанин! — сказал Кривицкий Добрынин и радист пожали руки, представившись друг другу.
— Покажешь ему, где река, он толщину льда проверять будет! — приказал Полторанину председатель.
Полторанин кивнул.
Попрощавшись с Кривицким и забросив котомку на плечо, пошел Добрынин за радистом на улицу. Руки в карманах кожуха мерзли, да и воздух, казалось, тоже стал холоднее, хотя кожа лица не щемила, как в первый день прилета.
Шли они молча. Радист Полторанин смотрел себе под ноги и только иногда поднимал голову, сверяя правильность пути.
— Холодает, кажется?! — не выдержав неприятного молчания, заговорил первым народный контролер.
— Ага! — кивнул Полторанин. — Уже и не плюнешь нормально!
— Как нормально? — переспросил, не поняв, Добрынин.
— Ну как нормально?! Если нормально плевать, то что: слюна вылетает изо рта и падает на предмет или на землю, а здесь, особенно в холода, — только захочешь плюнуть, приготовишься и — плю! — а изо рта уже что-то замерзшее вылетает. Вот.
Добрынина эта мысль заинтересовала. Сам он здесь еще ни разу не плюнул, потому что все время держал рот закрытым — открывать его на улице было очень холодно, и сразу же морозный воздух пробирался через рот и морозил тело изнутри. Но сейчас, услышав слова радиста, Добрынин решил попробовать. И только он собрал во рту побольше слюны, набрал в легкие холодного воздуха и открыл рот, как в мгновение будущий плевок замерз, превратившись в кусочек льда, и пришлось народному контролеру его просто вытолкнуть языком.
— Да-а-а, — сказал он, поняв, что на Севере и плюнуть нормально нельзя.
— Вот и речка! — радист показал рукою вперед.
— Где? — переспросил Добрынин, видя перед собою одинаково снежно-белую поверхность.
— Счас! — сказал радист и, когда они сделали еще с десяток шагов, остановился и повел сапогом по поверхности, снимая с нее снег.
Под снегом оказался лед, и был он довольно прозрачен — можно было смотреть сквозь него вниз, наверное, на целый метр.
— А палочка? — спросил Добрынин. — Для измерения? Полторанин поискал взглядом упомянутую мерную палочку и, найдя, показал народному контролеру. До мерной палочки было еще шагов сорок.
— Мне назад надо! — сказал радист. — Работа срочная, надо быть готовым к связи с Якутском!
— Ну иди, — кивнул Добрынин. — Я сам дойду да и вернусь без труда, дорогу запомнил.
— Ну счастливо! — сказал Полторанин и потопал назад к городу Хулайбе.
А Добрынин неспеша пошел к видневшейся красно-белой мерной палочке. Думал на ходу о том, что наконец-то стал он для Родины полезным и начал исполнять свои настоящие обязанности. И воображал он себе блестящий, как настоящее стекло, дворец культуры, который возвысится над остальными строениями города Хулайбы и привлечет своей ледяной красотой взоры больших и малых народов этого холоднотаинственного края, и смогут все эти народы, придя во дворец, разместиться в нем свободно и чувствовать себя уютно, в одной дружной семье, а в центре дворца будет стоять и обогревать всех огромная печка-буржуйка размером с дом председателя Хулайбы, и дрова для нее, обязательно березовые, будут привозить на специальном самолете из самой Москвы. И когда-нибудь он, Павел Александрович Добрынин, залетит на этом самолете специально на денек, чтобы зайти во дворец, поздороваться с народами и рассказать им, что когда дворца еще не было и ни один его кирпич не был вырезан из речного льда — он, народный контролер Советского Союза, самолично проверял толщину льда, с тем чтобы принять решение о начале великой северной стройки.
— Э-э-эй! — донесся вдруг до слуха Добрынина негромкий, но протяжный крик.
Добрынин остановился, посмотрел туда, откуда кричали, и увидел совсем рядом, шагах в двадцати от него, сидящего на снегу Ваплаха, одетого в совершенно белую и очень длинную оленью доху. Если б не загорелое до коричневости, как у всех местных жителей, лицо, не различил бы Добрынин его на фоне снега.
— Ну чего тебе? — спросил он урку-емца.
Ваплах посмотрел в ту сторону, куда ушел радист, и, не увидев его, поднялся на ноги и приблизился к контролеру.
— Сначала привет твоему гладкому лицу и твоей мудрости, потом разговор…
— произнес Ваплах.
— Привет! — ответил Добрынин. — Ну, какой разговор? Говори, только побыстрее — я на работе.
