Марина Милованова - Воровка. Игра обстоятельств
Точнее, частью природы этот объект все же был, но только сильно искаженной. Людское вмешательство исказило первоначальную природу камней, сдвинув их с законного места, придав иную форму и сложив в неправильном порядке. Видимо, люди искали там укрытие, но не нашли, поскольку от нагромождения камней отчетливо веяло смертью.
Немного поразмыслив, я все же решила посмотреть своими глазами на непонятный объект и поплелась в его направлении. Когда тусклое солнце, растерявшее свои первоначальные краски, вошло в зенит, я остановилась перед высокой городской стеной, напротив приоткрытых ворот.
Что и говорить, город был чужим для меня. Я бродила по улицам уже довольно долгое время, но никак не могла успокоиться и привыкнуть. В воздухе витали ужас и смерть. Беспощадная смерть, унесшая жизни многих людей, точнее, всех до единого.
Куда бы я ни направилась, на каждом шагу попадались трупы и мусор. Развалины домов, пыль и грязь затрудняли мое и без того медленное передвижение, и я уже начала сердиться на себя за то, что сунулась сюда без всяких на то причин. В лесу было лучше — там была природа, а здесь вокруг все было заключено в камень, который сейчас валялся под ногами бесполезными обломками.
Как ни странно, окружающая картина не вызывала во мне ни капли жалости и сострадания. Ничего, кроме раздражения. Видимо, с потерей рассудка я лишилась и самого главного — сердца, способного чувствовать. Но сейчас я не осознавала этой потери и нисколько не жалела о ней. Хотелось только одного: скорее покинуть пределы этой мрачной обители и уйти обратно в лес. Но поскольку возвращаться назад было довольно далеко, я просто шла вперед, краем сознания понимая, что рано или поздно увижу очередные городские ворота, через которые смогу спокойно уйти. Нужно было только терпеливо ждать и, соответственно, идти.
Чем дальше я шла, тем сильней росло во мне раздражение. Я не понимала, как люди могли уйти сюда, и, отгородившись от природы, променять лес на камень. Чем глубже я задавалась этим вопросом, на который никто не мог дать мне ответа, тем больше ненавидела людей за их неправильность и даже неверность. В итоге пришла к умозаключению, что отсутствие живых в городе — это даже хорошо, иначе я сама растерзала бы их собственными руками.
Разумеется, все воспоминания о том, что я сама являюсь точно таким же человеком и когда-то жила в подобном городе, в моем помутившемся рассудке полностью отсутствовали. Сейчас я была больше похожа на дикого зверя, очень злого и одинокого.
Солнце уже клонилось к горизонту, когда мое внимание неожиданно привлекли очередные развалины, которых в этом городе было бесчисленное множество, а точнее, тело, лежавшее возле этих развалин.
Это как если идешь себе, ни на что не обращая внимания, а потом вдруг застываешь, словно упираешься в невидимую преграду, мешающую тебе сделать следующий шаг. При этом ты точно знаешь, куда нужно смотреть и что делать дальше.
Я тоже знала, поэтому молча подошла к телу, встала перед ним на колени, выпустив верную палку из рук, и перевернула его, а затем, стряхнув пыль и мусор, уставилась в незнакомые, искаженные смертью черты.
Мужчина. Лицо тусклого серого цвета, запыленные ресницы обрамляют светло-голубые глаза с застывшим взглядом, длинные светлые волосы испачканы в грязи.
Ничего особенного. Мне этот человек незнаком, поэтому я равнодушно опустила тело на землю и собралась уже встать и отойти. Но что-то неведомое заставило меня повернуть голову и еще раз всмотреться в безжизненные черты.
На шее мужчины я увидела медальон. Еще до конца не осознав, чем именно он мне так интересен, я потянулась к нему и схватила в руки, разорвав витой шнурок. Затем легко открыла крышку, нажав ногтем на скрытую пружину.
С внутренней поверхности золотого кругляша на меня взглянуло до боли знакомое изображение светловолосого мальчика. Одного взгляда в его глаза цвета пронзительной синевы оказалось достаточно для того, чтобы меня накрыло с головой душераздирающее ощущение неправильности и фальши. Далее последовали неожиданные, но спасительные перемены. Измученное тело сковало морозом, пробрав меня самых костей ледяной судорогой, а мозг взорвался вторжением настоящей памяти. Причем поначалу воспоминания яростно отторгались мной, с трудом преодолевая возведенный сознанием барьер неприятия. Но постепенно истинные образы и события заняли свое положенное место, вытеснив из памяти ложь, и позволив мне взглянуть на происходящее другими глазами. Моими глазами.
Разумеется, я сразу же узнала лежащего передо мной человека. Это был Талейн. Но мой восстановившийся рассудок отказывался столь быстро воспринимать новую боль. Стоя на коленях перед телом мужа, я попросту отказывалась верить в его смерть.
— Этого не может быть! — твердила я, гладя ладонями застывшее лицо. — Ты не можешь умереть! Это всего лишь чья-то злая шутка и ты просто спишь. Но сейчас ты услышишь меня и проснешься. Все будет хорошо. Слышишь? Все будет хорошо!
Я глухо повторяла бесполезные слова, удерживаясь на краю истерики лишь фанатичной верой в то, что происходящее вокруг всего лишь очередная ложь. Хотя в данный момент подобное поведение было в высшей степени безумием, поскольку Талейн находился сейчас передо мной и был определенно мертв, причем довольно давно. Его тело было холодным и неподвижным, застывшим словно статуя.
— Тебе холодно! — внезапно догадалась я и, желая согреть мужа, принялась стаскивать с себя одежду, точнее лохмотья, в которые она превратилась, укутывая ею Талейна.
Вещей оказалось мало. Оставив тело в покое, я принялась ползать в развалинах, раздевая другие тела и собирая одежду. Мне не было дела до того, что все эти мертвые люди были жителями Райлена, не волновало и то, что дорогой мне город разрушен до основания. Также я пока запретила себе думать о том, где сейчас находится мой сын и что с ним случилось. В данный момент для меня существовал только Талейн, которого требовалось согреть, чтобы вернуть к жизни. Непонятно почему, но я твердо верила, что это поможет.
Вернувшись к мужу, принялась укутывать его в очередные тряпки, не замечая, что сама трясусь от холода. На мне не осталось ничего, кроме нижнего белья, а босые ноги, с которых я стащила сапоги, когда раздевалась, были изранены острыми осколками камней и оставляли кровавые следы. Но я ничего не замечала.
Укутав Талейна, я обхватила себя руками за плечи и стала ждать пробуждения мужа, глядя в пустоту невидящим взглядом и медленно раскачиваясь взад-вперед, чтобы не замерзнуть окончательно. Со стороны я точно напоминала умалишенную, но смотреть на меня сейчас было некому.
В воспаленном мозгу явственно билась одна-единственная мысль: все неправильно. Здесь все неправильно!
Не знаю, сколько прошло времени, но, когда я вынырнула из состояния глубокой задумчивости, муж по-прежнему не подавал никаких признаков жизни. Наклонившись к нему, я потрясла его за плечо, желая разбудить.
— Вставай! — тихо позвала я. — Иначе я до смерти замерзну. Слышишь, любимый, вставай! Или потом тебе придется спасать уже меня!
Он не отзывался, но я изо всех сил теребила его, не замечая, как сползает с трупа одежда, принесенная мной.
Вскоре из глаз полились слезы — я понемногу начинала осознавать реальность происходящего. Вытерла лицо тыльной стороной ладони. Внезапно перед глазами промелькнуло что-то серебристое, показавшееся спасительной вспышкой света в окружающей меня серости.
Отняв руку от лица, я недоуменно уставилась на серебристую вязь, змеившуюся по моему запястью. «Вместе навсегда» — сложилось плетение в слова, заставив меня сначала недоуменно нахмуриться, а затем, через долгое время напряженного размышления, счастливо рассмеяться.
Оставив тело Талейна в покое, я выпрямилась во весь рост и вызывающе посмотрела в серое небо, грозя ему синюшным от холода кулаком и хрипло хохоча во все горло.
ГЛАВА 6
Постарайся выжить, зла разбить надежды,
Окунуться в полночь, но прийти на свет.
И уже не сможет быть зло таким, как прежде,
Ты растопишь сумрак пламенем побед.
Мой истеричный смех, больше похожий на воронье карканье, вспугнул тишину и серость и заставил все страхи испуганно попятиться прочь. Я неожиданно почувствовала, что с каждым мгновением становлюсь уверенной, обретаю потерянные силы и надежду. Окрепли дрожащие руки, отступил леденящий холод, а голова прояснилась. Ложь отслаивалась пластами с моего разума, освобождая тело и душу из мучительного, долгого плена.
Наконец почувствовав себя полностью освобожденной, я прекратила смеяться и закричала, обращаясь в никуда, но будучи точно уверенной, что меня услышат:
