Александр Бачило - Впеpеди - вечность
Мне вдруг вспомнились насмешливые слова лысого черта из приемного отделения. Намечтал выше крыши, а сласти настоящей и в руках не держал… А что, если не все еще потеряно для меня? Пусть не при жизни, так хоть здесь и сейчас мои тайные вожделения в буквальном смысле обретут плоть! Может быть, я даже встречу ту единственную… да еще, может быть, и не одну!..
Я помотал головой, отгоняя нахлынувшие мечты. Даже леденящие душу пытки отступили на второй план. Привыкну, поди, как-нибудь. Ко всему молодец человек привыкает… Компания мне душевная повстречалась, вот что хорошо. С такой компанией не то что гореть, даже с девчонками знакомиться не страшно.
— Еще как интересуюсь! — решительно сказал я. — Почему бы мне девчонками не интересоваться? Меня из-за этого-то интереса в девятый бокс и определили!
— Ах, вон оно что!.. — Федор Ильич сразу как-то поскучнел и принялся собирать свою посуду.
— А когда вы к этим, смольным, еще пойдете? — спросил я.
— Да сегодня же и пойдем, после смены, — вяло отозвался он.
— А меня… кхм… возьмете?
Толстяк тяжело вздохнул.
— Нет, брат, не возьмем. Уж прости.
У меня запершило в горле.
— А… почему?
— А вот попадешь в девятый бокс, узнаешь, почему!
Разочарование и обида жгли меня не хуже технического компота, почти как расплавленный чугун.
— Что это вы меня все время пугаете? — проворчал я. — Девятый бокс, девятый бокс! Ну помучаюсь, сколько положено. Вы же вон привыкли! Может и я…
По правде сказать, особой уверенности в своей правоте я не чувствовал. Но этот неожиданный отказ принять в компанию, да еще в таком важном деле, меня рассердил.
— Собственно, пожалуйста. Я и один могу… к девчонкам заглянуть… как-нибудь после смены…
Дьячок вдруг хрюкнул в тарелку и закашлялся, давясь одновременно кашей и хохотом. Федор Ильич привстал и, перегнувшись через меня, постучал его по спине. Впрочем, не столько постучал, сколько заехал хорошенько кулаком. И не столько по спине, сколько по загривку.
— Над чем ржешь, скабрезина! Сам ведь из таких же! Смотри, могут и тебе меру пресечения изменить…
— Типун вам на язык, Федор Ильич! — дьячок опасливо отодвинулся. Вечно вы скажете этакое! И в мыслях не было — смеяться…
Он снял с головы скуфейку и утер выступившие от смеха слезы.
— То-то! — Федор Ильич, сердито сопя, сел на место. — Над чужим горем не смейся!.. Тут, видишь, такое дело, парень… — он снова обратился ко мне, — как ни крути, а выходит — не гулять тебе по девкам!
— Со мной что-то сделают? — я невольно опустил глаза.
— Да нет! — отмахнулся толстяк. — За плоть свою ты не волнуйся. Тут плоть у всех, как у ящерицы хвост! Только вот не выпустят, из девятого-то бокса…
— Как? А там разве нет этих всяких… выходных, перерывов?
Сосед слева снова захрюкал, прикрывшись ладонью, но справился с собой и сказал сквозь кашу:
— Этак каждый бы согласился! С выходными… В том-то и загвоздка, что без минутки покою!
На душе у меня стало совсем гадко.
— Значит, вечная и непрерывная пытка?
— Вечная и непрерывная, — Федор Ильич сурово склонил голову. — Да еще и подлая…
— Почему подлая?
— А вот потому. Взять, скажем, нас. Мы, сидим тут, годами кирзовой кашей давимся, да вспоминаем-то расстегаи! Уху стерляжью! Поросенка с хреном! Сладость такая иной раз пройдет в душе, будто и впрямь у Яра отобедал! С этой думкой сокровенной — куда как легче вечность коротать!.. А у тебя и сокровенное отберут…
— Как отберут?
Федор Ильич вздохнул и принялся выбираться из-за стола.
— Уволь ты меня! Не хочу я об этом говорить! Там увидишь, как…
Обед кончился, мы вышли из столовой. Федор Ильич протянул мне руку.
— Ну, прощай, парень! Нам — на работу. Да и тебе уж скоро…
Я покачал головой.
— Нет. Сам не пойду. Буду скрываться, пока не поймают и силой не отведут. Кстати, у меня оправдание: я же не знаю, где этот девятый бокс! А искать и не собираюсь…
Федор Ильич потрепал меня по плечу.
— Молодой ты еще… Кто ж девятый бокс ищет? Он сам тебя найдет!
…Я снова брел широкой, может быть, главной магистралью ада, старательно избегая всяческих ответвлений, а особенно въездов в ворота какого-то нескончаемого химкомбината, тянувшегося вдоль дороги. Черт его знает, как он выглядит, этот девятый бокс, и каким образом он будет за мной охотиться. Лучше не соваться, куда попало.
Внимательно озираясь по сторонам, я в то же время мучительно размышлял над словами Федора Ильича. Из девятого бокса не выпустят. А там пытка — вечная и непрерывная. Что же, выходит, не успел. Ничего не успел — ни в земной жизни, ни в загробной. Вот-вот схватят и поведут на вечную непрерывную муку, а я так ни разу в двух жизнях ни на что серьезное, смелое, просто человеческое и не решился.
Потому что всегда был трусом, со злостью подумал я. Боялся неудобных ситуаций, боялся быть осмеянным, отвергнутым, выгнанным с нелюбимой работы, побитым хулиганами. Боялся смерти, но еще больше боялся жизни. А теперь вот даже страх перед пыткой притупился. Заглушила его жгучая обида на самого себя. Прозевал жизнь! Пролежал на диване, пропялился в телевизор, прозакусывал. В то время, как надо было…
Я остановился посреди дороги.
Надо было — что? Чего я хотел в той жизни? Почета и уважения? Новых трудовых успехов и роста благосостояния? Все это казалось мне мелким, не стоящим усилий. Скорее уж мечталось о безумной славе, безмерном богатстве… Черт его знает. Зачем мне слава? Я всегда старался прошмыгнуть незаметно, сторонился людных увеселений, из всех развлечений позволял себе только прогулки по городу в одиночку. Так зачем мне слава?
А я тебе скажу, зачем, дорогой мой покойник. Ясно и просто, и не мной придумано: мужчина ищет славы, чтобы его девки любили. Нормальное сексуальное вожделение. И прогулки по городу в одиночку — тоже вожделение. В одиночку, но с жадными глазами, с безумной надеждой, что вдруг как-нибудь завяжется, зацепится неожиданный роман со встречной красавицей. Бродил по городу, ежеминутно влюбляясь и тут же навсегда теряя предмет любви, потому что подойти, заговорить — немыслимо. А предмет ничего и не замечал, уходил себе дальше и скрывался за горизонтом.
Наверное, я не один такой. Любое человеческое существо мужского пола и нормальной ориентации испытывало нечто подобное. Только одни научились перешагивать барьер немыслимого, подходили, заговаривали и в конце концов, не мытьем так катаньем, не с первой попытки так с трехсотой, чего-то добивались. А другие, потрусливее, сами разбивались об этот барьер. Из них выходили либо маньяки, которым легче убить женщину, чем познакомиться с ней, либо такие, как я — тихо загрызшие самих себя.
— Ну зачем же так мрачно!
Я вздрогнул. Голос раздался совсем близко, хотя мне казалось, что вокруг ни души. Впрочем, может быть, еще мгновение назад никого и не было. Теперь же у обочины дороги, небрежно подпирая плечом полосатый столбик с табличкой «Здесь копать некуда», стоял черт.
Он был в светлом щеголеватом плаще и шляпе, прикрывающей рога, подмышкой держал пергаментный свиток, очень похожий на свернутую в трубку газету, словом — ничем не отличался от прохожего, поджидающего на остановке автобус. Вот только под шляпой, там, где должно быть лицо, клубилась мутная тьма с горящими угольками вместо глаз.
Ну вот и все, подумал я. Это за мной.
— Помилуйте! Откуда такие черные мысли? — сейчас же отозвался он. Никто вас никуда не потащит помимо вашей воли! Неужели непонятно?
— Правда? — обрадовался я, но тут же отступил с опаской. — А вы это… серьезно?
— Можете мне поверить, — он кивнул. — Мы, конечно, применяем силу в некоторых случаях, но к интеллигентному, тонко чувствующему человеку никогда! Я вот послушал ваши рассуждения о женской недоступности и получил, можно сказать, истинное наслаждение…
— Мои рассуждения? — я растерянно огляделся. — Но я ничего такого…
— Я имею в виду ваши размышления. О славе, о богатстве, о барьере между женщиной и маньяком, и все такое… Это бесподобно!
— А вы разве читаете мысли?
— Разумеется! — во тьме лица проступила улыбка. — Это наша обязанность. Должен признаться, не всегда приятная. Такие типы иногда попадаются! — он пощелкал когтем по пергаментному свитку, словно в доказательство. — Поэтому мы очень дорожим каждым культурным, образованным клиентом. Они у нас, я бы сказал, на вес золота… если бы мы золотом канавы не засыпали.
— Вы, наверное, шутите, — я смущенно улыбнулся в ответ, невольно испытывая к нему доверие. По всему видно, что он не мелкий бес, однако, не чинясь, беседует с рядовым покойником. Казалось бы, какая ему разница, рогатому — интеллигент, не интеллигент? Все мы для них грешники, пыточный материал…
— Ну что вы! — черт замахал руками.
