Вячеслав Шторм - Спящие Дубравы
– Где-то через полчаса слышим – никак, ручеек журчит. И так, знаете, по родному журчит, среди всей-то этой мертвой тиши, что прям сердце радуется. Юнга наш как журчание услыхал, схватил флягу – и бегом на звук через кусты. Мы сказать ничего не успели, а его уже не видать. Стоим, ждем, – нет и нет. Стали кричать – не отзывается. Заволновались, понятное дело, пошли искать. Только завернули за одно особенно здоровое дерево, как видим – и впрямь, ручеек. А возле него, чуть не всю голову в воду засунув, лежит наш паренек. Заступ как рявкнет: ах, ты, дескать, так тебя и разэтак, чего молчишь?! Мертвый бы вскочил, а Диксенд не только не отвечает, а и не шевелится. Смекнули мы тогда, что что-то здесь не так, подошли поближе, подняли юнгу, – а у него голова мотается, как у куклы. Шея, стал-быть, сломана.
И тут напал на нас такой ужас, что бросились мы бежать, не разбирая дороги. Бежали, бежали, бежали, – и вернулись на то же самое место у ручья.
– Брехня!
– Да как такое может быть?!
– А вот так! Тут-то мы и смекнули, что кто-то или что-то, вроде как, в ловушку нас поймало. «Ладно, – говорю тогда, – нечего нам по этому лесу круги нарезать», – а у самого от страха зуб на зуб не попадает.
Делать нечего, отошли в сторонку, насколько глазу видать, закопали поскорее бедолагу, а тут уж и ночь наступила. Разожгли мы костер, условились насчет дежурства – братцу первая очередь выпала – и улеглись спать. Думали, что от страха глаз не сомкнем, да куда там!
В общем, проснулся я утром – костер потух, братец похрапывает, а Заступа нашего нет нигде. Растолкал я братца, он глазами хлопает: вырубился, мол, только на секунду веки опустил, ничего не помню, и все такое.
Поорали мы с полчаса, по округе пошарили, потом еще раз уйти попытались. Результат, как говорил мой учитель математики, нулевой. Сидим по обе стороны от костровища, зубами дробь выбиваем, оба давно уже с жизнью простились. И тут потухший костер вдруг как вспыхнет, да так ярко, словно на него масла плеснули. Зажмурились мы, а как снова глаза открыли, глядь – стоит прямо перед нами не человек, не зверь, а что-то среднее: высоченный, угловатый, черный плащ с капюшоном, лица словно и нет, только глаза угольями светятся. А на ручищах мохнатых, что из-под плаща высовываются, вот такенные когти. И грохочет это самое страшилище так, что воздух дрожит: чего, дескать, в лесу моем забыли?! Ну, тут у братца нервы сдали. Заорал он, схватил топор, да только жуть лесная пальцами щелкнула, – братец и окаменел.
– Застыл, что ли?
– Куда там «застыл»! Как был – весь каменный сделался, – отозвался рассказчик и вновь залпом осушил кубок, причем руки его так дрожали, что большая часть вина пролилась на грудь.
– Извиняйте, мужики. Сколько уж времени прошло, а все едино – как вспомню, так всего трясти начинает.
– Понятное дело!
– Нормально!
– Ничего! – громче всех заорал я, удивляясь, как меня зацепила история.
Благодарно кивнув, жертва лесного кошмара продолжила рассказ:
– После того, как это из братца статую сделало, вроде как засмеялось, и говорит: «Нет, не нужно мне в лесу такого украшения». Щелк еще раз пальцами – братец тут же весь трещинами покрылся и рассыпался пылью.
Сил не было больше глядеть на эти страсти. Попрощался я с белым светом и зажмурился крепко-накрепко, потому как, вроде и не так страшно, не видя-то…
Стою, жду смерти, и тут слышу: «А ну, мерзавец, говори по честному, если жить не надоело: кто какие и что делали в Спящих Дубравах?»
«Ничего, – говорю, – не делали, и никаких таких Дубрав не знаем. Купцы мы, бурей нас сюда вынесло», – а сам глаз на всякий случай не открываю…
Оно опять засмеялось. Ну, думаю, амба! Сейчас и меня окаменит да по ветру пустит. Ан нет, насмеялось чудище и говорит: «Ладно, червяк, уж больно ты жалок, стыдно о такого руки марать. Как окажешься в Большом мире, расскажи всем: я – Френгис, Верховный Лесничий Спящих Дубрав, и кто в лес мой заповедный сунется, тотчас с жизнью расстанется.»
И не знаю, что уж этот Лесник там сделал, а только отключился я.
«Спящие Дубравы… Где-то я уже слышал это название… – пронеслось в моей голове. – Только вот где? У-у, проклятая „Отрава“!..»
Меж тем драматическая история подходила к концу:
– Очнулся я от того, что кто-то меня за ногу тянет. Открываю глаза – мать честная! – лежу, мокрый до нитки, на берегу моря, солнышко светит, невдалеке вроде как город, а рядом со мной стоит дед какой-то и за ногу меня держит. «Извини, – говорит, – милок, думал, утоп ты, хотел сапоги снять, уж больно добрые». «Где я?» – спрашиваю. «Известно где, Трейси энто». «А какой день-год сейчас?» Старикан так и закатился: «Ну, соколик, и набрался же ты, однако!»
Короче, оказалось, что только пять дней, как мы с братцем отплыли. Я сначала разрыдался: понял, что спасен, а потом… – человек в хламиде вновь приник к кубку, а когда вновь заговорил, язык его уже изрядно заплетался:
– Потом… А что же потом? Вот ты – з-забыл вконец… Да ну и ладно!
– И куда ты сейчас? – спросил Малыш Черч.
– Что з-значи-т, «куда»?… Домой, стало быть, в Меруду…
– Какую Меруду?! – возмутился кто-то из слушателей. – Меруду князь Сорон Ланжский уже три десятка лет назад с землей сравнял, а место солью засыпал. Доподлинно знаю, потому как батю там моего кончили, и я теперь как есть круглый сирота!
– Да-а? – удивленно протянул рассказчик и, глупо хихикнув, заключил: – Ну и хрен с ней!
С третьей попытки попав в карман, он выудил кошелек и высыпал его на стол. По столешнице с отрадным уху звоном запрыгали серебряные кругляшки, блестящие, будто только что с монетного двора.
– Х-зяин! Сем за м-е здровье, а я… пйду… нужно… – провозгласил хламидоносец таким торжественным тоном, будто по меньшей мере раскрыл миру секрет философского камня. И, держась рукой за стену, а второй тщетно пытаясь расстегнуть пряжку пояса, проследовал к выходу. Посетители же, напротив, дружными рядами потянулись к стойке. Рассудив, что ко мне «все» так же применимо, я двинул туда же.
– Как думаешь, набрехал мужик? – кивнув на дверь, спросил меня Черч. Поскольку мой рот в тот момент был занят дармовой выпивкой, я лишь пожал плечами. И правда, чего только в мире не случается?
– Что-то он долго, – заметил Хогард, на что его приятель глубокомысленно ответил:
– Что же ты хочешь, выпил-то тоже немало. На все время нужно…
Но прошло уже достаточно времени, чтобы основательно справить нужду дюжину раз, а рассказчик все не появлялся.
– Пойду-ка я гляну, небось, отрубился, – со вздохом поднялся сердобольный Черч. – Еще простудится, бедолага: дождь ведь, земля холодная… Пол, замени меня за стойкой.
Мало я встречал в жизни более душевных и отзывчивых людей, чем ушедшие на покой костоломы. Недаром многие из них, оставив свою профессию, открывают питейные заведения. А чего бы стоил этот мир без трактиров и кабаков, где можно расслабиться за кружечкой-другой?
Вернувшись, Черч скинул с плеч насквозь промокший плащ и с изумлением развел руками:
– Как испарился. Чудеса, да и только.
Пока посетители обсуждали странный рассказ и еще более странное исчезновение, я вернулся на свое место и уже вновь начал клевать носом, как тут на плечо мое опустилась рука.
Первой мыслью было: Домби-Крюк решил сквитаться за три выбитых зуба и сломанную руку. Или Элис вспомнил о том, как год назад я возил его красивой физиономией по мостовой, делая ее еще более красивой. Физиономию, в смысле. Или Жаннет напомнила своим кузенам, что по-прежнему чувствует себя оскорбленной и в отместку жаждет стать моей женой. Или…
На всякий случай нащупав под столом ножны с кинжалом (меч остался притороченным к седлу Изверга), я медленно обернулся.
М-да, Черч любит вспоминать тот вечер, и каждый раз его рассказ звучит все более невероятно. Совсем недавно он утверждал, что в тот момент об мою голову можно было расколоть дубовый стул, а я бы ничего не заметил. Вчера стул сменило кресло. Интересно, как скоро он дойдет до комода? Судя по паскудной ухмылке, ждать придется не так уж долго…
Хотя надо отдать старику должное, я и впрямь слегка остолбенел.
Дело в том, что вместо ожидаемых громил передо мной стояла девушка. В первый момент я отметил лишь, что она моложе меня, темноволоса, одета в дорожный костюм, а с ее новомодного плаща, пропитанного каучуком, стекает вода. Ах да, дождь…
– Послушай, мне сказали, что это ты хозяин того черного убожества, что ошивается на улице возле моей Лаки…
Я неопределенно пожал плечами, поскольку ничегошеньки не понял. Явно раздосадованная моим тугодумием, девушка слегка топнула хорошенькой ножкой в сапоге отменного качества:
– Я говорю о драконозавре. Здоровенная скотина грязно-черного цвета с наглой мордой и паршивыми манерами. Кстати, немного похожая на тебя.
Любому, кто посмел бы в моем присутствии говорить так о Изверге, я немедленно и доходчиво объяснил бы: впредь за своим языком надо следить. Но не драться же с девчонкой. Тем более, если девчонка молода, красива и смотрит мне прямо в глаза. Неизвестно почему, но меня прямой женский взгляд всегда обезоруживает. Поэтому я сглотнул и коротко мотнул головой:
