Владислав Былинский - Отвоеванный дом
Она прилежно изучает астрологию и ведьмовство в распечатках. Компьютер бы купить (на Западе, говорят, есть такие, настольные). Им шлют телеграммы, наносят визиты, помогают без спросу. Во дворе перестройка. Все сносят и валят. Они внимательно слушают вождя. Они надеются вместе со всеми. Перемены, перемены… Заходят в дом разные люди: приятельницы, мужья, дети, деловые знакомые, неделовые знакомые, незнакомцы всякие. Встрепенулись, заказали охранную систему (посоветовали им). Надежная металлическая дверь не впускает побирушек, алкашей и агентов Госстраха.
Ведьмовство оказалось любопытной, не зря выдуманной штуковиной. Хозяйка (настоящая) смотрела на нее и думала: совсем опустилась баба, надо бы ей подкинуть какое-нибудь осмысленное занятие, она и себя, и меня изведет шаманством. Ничего, со временем притерпится. Наложила заклятие на дверь, и визитеров поубавилось. Заходит дебелая тетка: "Вам телеграмма". К черту тетку! Больше она не проникнет, не сумеет. Молочница заходит, заросший мясник с тяжеленной сумкой, надо бы сказать ему, что хватит, что уже не нужно, бортовой холодильник и без того от снеди ломится, зачем нам балласт -- но сказать почему-то забывается, и вот он снова здесь, не примагнитить ли его? Связка копченостей, рыбные россыпи на груде пыльных бумаг, оставленных как-то нотариусом, -- посмотреть бы, о чем они, вдруг обнаружится вилла на Багамах или видеомагнитофон. Впрочем, на кой икс нам Багамы? (Так Юра говорит, веселый он, хороший, словно бы не в бурсе воспитывался; -- а что еще оставалось делать? -- возразила она кому-то). Колбаса по коврам катится, да уж ладно, не вставать же из-за нее, Марыська потихоньку своим мышатам перетаскает. Убирать они не то чтобы совсем перестали, нет, просто лишней дурной работы хозяйки не любят, за пределы жилой зоны и сами носа не кажут, и людям заглядывать туда не велят, нехорошо там с некоторых пор, нечисть какая-то завелась от жары и Чернобыля. Возобновились подземные взрывы, перестуки ночные возникли, сполохи в небесах, окрепло колдовство в крови.
После августовских событий дом стал сдавать. В бойницы по утрам заглядывало малиновое облако, застившее небеса и озаренное низким солнцем. Дни стояли пасмурные, и уже в сентябре зарядили дожди. Верхний этаж пришлось заставить тазиками и проделать в кровле дыру для стока. Розовая облачная водичка позволяла им обходиться без соли. Совершенно исчезли автомобили: возможно, улица заросла буйным бурьяном или же ее перенесли за тридевять земель, согласно реконструкции. "Что-то меняется", говорят продолжающие посещать их люди. "Бомба, землетрясение, наводнение, крушение, перевыборы. Ирак, инфляция, заложники, мафия, радиация, еще крушение. Волосы выпадают, две головы и пять ног, биржевые вести, курс неустойчив, прогноз неутешителен, блестящая посадка с невыпущенным шасси, снова крушение, космические дыры, поземные пустоты, всемирная хворь". Им все это близко и понятно, их телегроб все еще радует новостями да фильмами, они любят Свету и не любят этих желторотых выскочек, а картины теперь делают безмозглые живодеры. Если бы не Рязанов, не Гайдай если бы, не прочие милейшие личности -- Саша Маслаков все еще на коне, и по-прежнему знает свое дело господин Сенкевич; я бы сейчас даже Капицу с удовольствием в дом впустила, он так хорошо толкует об очевидном. Что там еще за инопланетяне, не бывает инопланетян, завтра опровержение дадут; черти одни лишь бывают, в подвале нашем скачут, да еще барабашки новоявленные на чердаке, трясуны-стукачи, озвученные заблуждения наши. Замучила ты меня своим зельем, мать, запашок от него и потеки на стенах, чего ты хочешь -- время вспять обратить? Какая Чечня? Не трогай ты ее, бога ради.
А Марыську вместе с пометом пожрали дикие пугливые приблудные кошки, и ночами теперь была слышна их долгая возня над усохшей колбасой. Сима перестала захаживать, не захворала ли, как так можно: прожить жизнь и не поставить телефонный аппарат, какая все-таки глупость, надо стружку снять с ее дикаря, мог бы и сам догадаться, мужлан, ведь не дай бог что случится. Намеки у всех дурацкие. Нападки почти неприкрытые: что, мол, сиднем сидите, из космоса гости у нас, контакт культур, новая эра, мхом вы покрылись и паутиной заросли, старые пурхалки, -- они в ответ смеются, общаются они уже без слов, без жестов, без взглядов. Мысли, как маленькие паучки, перебегают из сердца в сердце, породненные сердца начинают биться в унисон и выстукивают нежную дробь. Недвижимы и бессловесны, точно йоги, они ведут нескончаемый монолог премудрой двуединой ведьмы, обе ипостаси сливаются в потемневших зеркалах, и на звонки они не отвечают, надоело, дверь у нас с секретом, заговоренная. Паутина в дверях, паутина повсюду, трава на облупленных стенах, -- экология, естество -- и летучие мыши на потолке. Это вам за Марыську, кошаки: яд на жвалах, красный блеск в немигающих глазах, дымный свет с зодиакальных небес, затаенное в вертикальных зрачках предчувствие.
Звонки прекратились, телефон как-то вдруг стал не нужен, а телевизионные новости изо дня в день повторялись, -- затянувшаяся тоскливая сводка о неудавшемся конце света. Инопланетные гости, инопланетные господа, инопланетные государи. Рыбки превратились в гарпий нигде не описанных видов и форм, в страшных боевых уродин. Из непрозрачных аквариумных впадин выстреливались фонтанчики слизи; лимонная глухомань, видоизменяясь и приспосабливаясь к условиям существования, навылет прошила ставни и крохкий кирпич фасада, пустила корни в асфальт и многоярусным сине-зеленым коконом обвязала дом. Последним, кто посмел прорубиться сквозь кокон, был Юра, бесстрашный и могучий капитан могучего и бесстрашного отечественного флота. Настоящий капитан, при всех регалиях. Она протянула к нему иссохшие руки, мучительно пытаясь вновь, хоть на миг, выглянуть из-под панциря. Ведь это в последний раз, в самый последний раз. Позволь же. Влей в мои жилы человечью кровь, корни найдут ее, в глубинах земных столько неизрасходованной крови… распрями – я умею тянуться ввысь… сними проклятие, дай мне стать для него феей детства, снова, сейчас; тогда он уйдет прежним. Успокой. Он не должен знать, пусть он не догадается, пусть сохранится; я -- фея, заколдованная временем в кощеевом саду… неразрушаемая окаменелость любви…
Наконец, в окружении вызванных на подмогу духов, в преломленных лучах памяти, которые воля ее сфокусировала на торопливом внимании сына, в сиянии иллюзии начала она движение навстречу. И он увидел, признал ее, прямо с порога раскрыл ей объятия, седеющий и энергичный, веселый и обворожительный, как его отец, но со своей, ею выстраданной силой, с ее глазами, с ее нежно очерченным подбородком под отцовой дорожной щетиной, -- вот где все мое, поняла она, при нем все, отнял… отдай! -- вспыхнуло вдруг в том омуте, из которого она теперь вершила дела свои.
И пронесся вихрь. Сын шагнул к ней, всматриваясь в полутьму, в свечение экрана, он побледнел и, пятясь, роняя хрустнувший фарфор, опрометью бросился назад, в смыкавшуюся за ним голубую щель, в перевернутый мир своих наивных ожиданий и бесполезных кораблей. Мелькнуло, пискнуло, взревело за порогом, заскрипела просевшая стена, труха посыпалась сверху, сверкнула пара глаз, послышалось злобное фырканье домового.
– - Что-то не так, что-то не в порядке у них в туманности, Любушка, -- предположила хозяйка. Вторая хозяйка молча смотрела в синюю мглу за перекошенной дверью, и тогда первой пришлось добавить: -- зато у нас с тобою все ладно, все по-прежнему… По-прежнему.
6
Однажды кто-то из них, экспериментируя с содержимым чемоданчика и обглоданными телевизионными потрохами, сумел переключиться на другой канал, неотступно вещающий из смутно знакомых далей, где солнечно, росисто, где легко летать в прохладном журчащем воздухе и кормить орешками мурлыкающих тигров. Прибору больше не требовалось электричество, давно отрезанное завистниками из внешнего мира, и теперь двуглавая ведьма все свои помыслы сосредоточила на новой волшебной стране. Страна простиралась от суровых земель Рыцарства до лазурной Неги на берегу южного океана; вместе с тем, она была бесконечной. Любой, пожелавший повторить свое последнее путешествие, имел право произнести формулу забвения и вернуться к исходной точке -- кое-кто, если верить хронике, даже пользовался этим правом.
Мельтешили за стеной года, дом сотрясался от напора сторонних событий, но они хорошо защитили его и могли спокойно, пренебрегая угрозами, заниматься разгадкой тайны. Наконец, не забыв отпраздновать грядущую метаморфозу, они подсоединились к точным токам прибора. В черном зеркале отразились освещенные близкими теленебесами огромные личинки со старушечьими ликами. Белые стебли извивались на темном хитине, их число не поддавалось подсчету. Короткие лапки торчали из лоснящихся вздутых подбрюший, круглые безгубые рты непрерывно пульсировали, заглатывая пыльный воздух.
