Максим Далин - Мышиная дыра
В оптике все было темно, и я решил, что в нашем новом мире сейчас ночь, и включать свет отложил до утра. Анализаторы выжили и очень меня порадовали: здешняя атмосфера оказалась кислородно-водородно-азотная со слабой примесью инертных газов. Прелесть, в сущности. Ведь мог быть целиком газовый шарик, например, или нечто с фторной, предположим, или метановой гадостью. Так что вокруг все было хорошо. И в воздухе жили всякие разные микроорганизмы — я порадовался еще и тому, что мир живой, и возобновил нам с Эдит биоблокаду. Радиоактивность, правда, оказалась на порядок выше нормы, причем это не наш реактор течет, а здешний постоянный фон — но где наша не пропадала! Съел полпачки «Антирада», еще полпачки отложил для Эдит.
Мне самому ужасно хотелось поспать после стимуляторов, но было страшно. Я боялся, что засну, а Эдит в это время проснется. Но меня просто отключало — и я придумал хитрость. Я пристегнул ее к пилотскому креслу, затянул фиксатор, как следует, а замок перетащил почти под сиденье — где ей было бы не видно. Я так рассудил, что она, когда проснется, захочет встать, станет дергаться и ругаться и меня разбудит. Исходя из этого, спать мне надо было прямо в рубке. Я сходил в каюту, вернее, съездил — коридор так перекосило, что он просто в пандус превратился — взял оттуда матрас, положил его на пол и улегся спать на этом матрасе. В непосредственной близости от кресла. В том самом проходе между приборными панелями, где Эдит лежала — потому что в любом другом месте матрас выезжал из рубки наружу.
Но я решил смириться с неудобствами — лишь бы любые звуки, издаваемые Эдит, меня сразу разбудили.
В экстремальной ситуации лучше перестраховаться.
Расчет у меня оказался совершенно правильным. Потому что Эдит действительно сразу завопила так, что труп бы подняла — я не просто проснулся, я подскочил. Мне приснилось, что врубилась сирена пожарной тревоги.
Смотрю — она вся розовая от злости, ужасно симпатично выглядит. И говорит:
— Капитан, что вы себе позволяете?! Выпустите меня немедленно!
— О чем речь, — говорю. — Сейчас. И — меня зовут Марсэлл.
Я присел и стал открывать замок. Она спрашивает:
— А кто вы по национальности?
— Сын Грома, — говорю.
— Понятно, — говорит. — У нас на Строне считают, что все Дети Грома сумасшедшие.
— Ну что вы, — говорю. — Не все. Как можно, чтобы целая раса. То есть, сумасшедшие есть, конечно. Попадаются просто совершенно ненормальные. Представляете, подбирают в открытом космосе всякое разное, что другие выкинули…
К этому времени у нее руки уже были свободны, и она хотела съездить мне по физиономии. Но я этого ожидал и увернулся. Тогда она говорит язвительно:
— Я сразу поняла, что вы никакой пилот, Марсэлл.
— Что поделаешь, — говорю. — Не всем же быть асами.
— А почему, — спрашивает, — у вас в рубке пол под наклоном? Так же ходить неудобно, — а сама держится за спинку кресла, чтобы не съехать, потому что лежать у нас с некоторых пор действительно намного удобнее, чем сидеть, а стоять вообще проблематично.
— Это потому, — говорю, — что мы очень некорректно приземлились.
— На Мейну? — спрашивает. Насмешливо.
— Понятия не имею, куда, — говорю. — Но точно не на Мейну.
— Ну конечно, — говорит, — что от вас еще можно ждать… А почему за окном темно?
— Ночь, — говорю. Сам слегка удивляюсь. Судя по силе тяжести, не должна быть очень большая планета, а ночь все длится и длится. А мы почти девять часов проспали. И вот будет номер, если этот мир повернут к своей звезде все время одной стороной — и не нашей. — Ладно, — говорю. — Это ночь. А вам нужно съесть несколько таблеточек.
Смотрит на меня, как на овощ бескультурной формы.
— Вы что, меня отравить решили?
— Нет, — говорю. — Если бы хотел вас отравить, вколол бы яд, пока вы были без сознания. Чтобы вы не успели начать разговаривать. А эти таблетки — они от радиационного поражения. Тут фон нехороший, надо выпить, а то заболеете лучевой болезнью.
Тогда Эдит берет коробочку с «Антирадом», как древняя царица — ядовитую змею для суицида, вынимает оттуда одну капсулку, кладет ее в рот — и совершенно перекашивается.
Я ей протянул стакан с водой, но она капсулу все равно выплюнула.
— Вы почему мне не сказали, что она такая горькая?! — кричит. — Я это принимать не буду! Ни за что! Меня тошнит! И вообще…
— Прекрасно будете, — говорю. — А то заболеете лучевой болезнью, а от нее лысеют. Совершенно. Становятся гладкими, как колено. А у вас такие волосы красивые… были…
И она съела все, что полагается. Мне ее было ужасно жалко — она их жевала и давилась, и плакала горючими слезами, но съела. Я ей за это принес шоколадку, она и шоколадку съела с горя.
— Ну вот, — говорю, — теперь вы тут выживете.
А Эдит посмотрела на меня сердито и говорит:
— Прекрасное у меня тут общество, ничего не скажешь.
А я пристегнул аптечку и перезаряжаю бластер. А она говорит:
— Куда это вы собрались, Марсэлл?
— Надо, — говорю, — взглянуть, куда это нас занесло. И насколько сильно крылья повреждены. Так что я собираюсь выйти.
Она сделала большие глаза.
— Ночью?
— Ну да, — говорю. — А что? Сейчас вот прожекторы включим…
— Так, — говорит. — Я ночью в чужом мире одна не останусь.
— Ладно, — говорю. — Как хотите. Можете идти со мной, можете лететь домой одна, маша ладошками, можете даже телепортироваться, если умеете — лично я не возражаю.
Уперла руки в бедра, сдвинула бровки, покраснела — выпалила:
— Не смейте так со мной разговаривать! Вы что, издеваетесь?! Вы что?! Я говорю — вы не можете идти!
— Если будете так мило сердиться, — говорю, — я вас поцелую.
— Вы, — говорит, — меня не уважаете. Вы не уважаете женщин.
— Наверное, так, — говорю. — Я — пират, негодяй, подонок всех обществ Галактики, убийца, злодей, подлец и, по секрету вам скажу, сексуальный маньяк. Так что я, пожалуй, пойду, если вы меня больше не задерживаете.
Тогда она меня просто испепелила взглядом на месте, но не нашлась, что ответить. А я включил прожектора.
И мы увидали, что у нас в оптике не ночь, а какое-то искусственное сооружение, закрытое сверху и закрытое с боков. И темно, потому что наша машина его пробила, провалилась внутрь и загородила своей верхней частью дыру, которая при падении образовалась в крыше этой штуки. И даже если сверху светло, вниз солнечный свет не проникает.
А прожектора осветили громадный тоннель с грязными стенками, выложенными, может, бетонными блоками, а может, каменными плитами — издали непонятно. И уходил тот тоннель куда-то вниз и вперед. И выглядел местом очень древним и заброшенным. И я подумал, что строители тоннеля уже лет триста не приходили его чистить, следовательно, он им не особенно нужен и на нас не рассердятся за то, что мы сломали в нем потолок.
Эдит смотрит на это дело, бледнеет и говорит:
— Марсэлл, что это?
— Не знаю, — говорю, — я тут никогда не был. Шахта, коллектор, может, кусок канализации, может, вход в храм местного божества — выбирайте, что вам больше нравится. Тут же нет указателя.
— Для вас, — говорит, — Марсэлл, нет ничего святого.
— Это, — говорю, — мы уже обсуждали. А теперь я пойду. У меня нехорошее предчувствие, что крылья наши в очень неважном состоянии. Хоть броня у меня и надежная, но вот навигационные системы могло совсем оборвать при таком-то падении. И, кстати, связи у нас нет. Совсем. Так что надо в темпе действовать.
Тогда она села, отвернулась, уцепилась за спинку кресла, чтоб не съезжать, пробурчала: "Не могли даже приземлиться как следует", — и замолчала. А я говорю:
— Вы не должны ни к чему прикасаться. Под страхом смерти. Понимаете, Эдит?
— Очень мне надо, — говорит.
— Может, вас лучше в каюту проводить? — говорю.
Повернулась и смерила меня взглядом.
— В каюте вам будет удобнее, — говорю.
— Опять, — шипит, — хотите меня запереть? Ни за что! — а в глазах плохо скрытая угроза.
Я понял, что мы так с ней битый час будем пререкаться. И что потом она попытается мне как-нибудь отомстить за мою неучтивость. А получаются у нее такие штуки отлично, и поэтому моему бедному звездолету угрожает окончательная гибель. И страх перед собственной участью Эдит не остановит — не такая она особа. И тогда я сделал вид, что вожусь с приборным щитом, а сам выбрал точный момент и столкнул ее с кресла. Ужасно негалантно.
На ней пеньюарчик шелковый. А у меня отличное чувство траектории. И все вышло, как по маслу.
Машина-то стояла боком. И пол под углом градусов в сорок пять уходил из рубки в коридор, а коридор кончался дверью в каюту. Вниз, к трюму и двигателям, у меня люк и лестница — как на всех «Огненосцах». Очень удобно.
И Эдит уехала в каюту с ветерком, на пятой точке. Дверь на фотоэлементах перед ней открылась, а за ней закрылась. И я слышал, как она там туфельками затормозила.
