Антон Краснов - Белый Пилигрим
Нинка в самом деле была девчонкой развитой и заводной. Родители и старшая сестра утверждают, что в детстве я был примерно таким же несносным ребенком, который всех доставал и от которого хотелось выть, лезть на стену и вешаться на люстре. Однажды мой дедушка, выпив, именно это и хотел сделать. Сгубило его то, что люстра не выдержала его веса и рухнула. На следующий день дедушке предстояло еще ХУДШЕЕ испытание, потому что я скопировал его суицидальные потуги и соорудил виселицу себе самому в своей собственной комнате. Интересно все-таки, зачем это дедушка совал голову в петельку и строил такие страшные гримасы!.. Бабушка сняла меня с люстры и, поняв, откуда ноги растут, провела с дедушкой профилактические занятия: долго охаживала горе-самоубийцу бельевой мешалкой и заперла в кладовке, где он просидел почти сутки.
Меня же наказали лишением сладкого.
Таким же изобретательным ребенком была и моя племянница. Природная живость усугублялась частым отсутствием родительского надзора: сестра и ее муж поздно приходили с работы, а бабушка Нинки, моя мать, была слаба здоровьем и за пылкой внучкой уж точно бы не уследила.
Меня племянница Нинка называла безо всяких там «дядей»: Илюшкой. Надо признаться, в кои-то веки я был рад, что мне отдали на пару недель эту несносную девчонку. Она уж точно не даст зациклиться на мрачных мыслях. Да и друзья побаивались ко мне заходить, когда это существо с двумя крысиными косичками носилось в моей квартире. Было отчего. Однажды Нинка придумала играть новым сотовым телефоном Шурика Артемова и утопила дорогущую модель в унитазе, а Макару Телятникову налила в рюмку стеклоочистителя, прицепившись к пьяной фразе Макарки, что он «трезв как стеклышко». Такие выходки Нинки имели место с регулярностью, достойной лучшего применения.
Едва дождавшись, пока уйдет ее мать, Нинка вцепилась в меня со словами:
— А давай поиграем в лошадки-и-и!
Я тяжело вздохнул и опустился на четвереньки. С радостным криком Нинка оседлала меня и заставила скакать галопом по периметру комнаты. Особого недомогания с похмелья я с утра не испытывал, но одно дело — лежать в своей постели, держась за лоб, а другое— скакать бодрым жеребчиком и по требованию этой затейливой девчонки!.. Очень скоро я позеленел и почувствовал тошноту. Неизвестно, что было бы дальше (может, к собственной радости, я откинул бы копыта, заморенная лошадь!), не явись ко мне Макарка. Этот последний имел вид умученный и несчастный. Оказалось, его родители в кои-то веки узнали и о его исключении из университета, и о доблестных подвигах на складских помещениях при работе грузчиком. Его папа, очень суровый и очень ученый мужчина, доктор исторических наук, прочитал отпрыску строгую, громоздкую, обильно украшенную внушительными терминами лекцию. Анатолий Павлович (так звали этого ученого мужа) апеллировал к сознанию сына, которое «еще не совсем угасло, но изнемогает под бременем разгильдяйства, безответственности и злоупотребления алкоголем»). По-человечески Анатолий Павлович выражаться просто не умел. Да и не за то ему докторскую степень давали. Это уж точно.
Напоследок доктор наук напутствовал своего опрохвостившегося сыночка фразой:
— Надеюсь, впредь ты избавишь меня от необходимости выслушивать новости о том, что мой сын был изгнан из альма-матер, опозорился, нанявшись в грузчики, да и оттуда был уволен за несоответствие. Подумай, и крепко подумай!
После этой лекции сын был выставлен из дома: восстанавливайся в университете, а папа тебе не помощник из принципа! В таком скорбном настроении Макарка пожаловал ко мне. Он вообще любил являться ко мне со стенаниями и сетованиями. Вот и сейчас…
— Ви-и-инни! — жалобно проблеял Телятников, вваливаясь в прихожку и приспуская на переносицу раздолбанные очки.
— Только не вздумай жаловаться, — предупредил я, и вид у меня при этом был самый страдальческий. Одну из причин моей немилосердной утомленности жизнью Макар узрел тотчас же: из-за моей спины вылетела неугомонная Нинка и закричала:
— О, толстый Макарка пришел! Макарка-бумбурбарка! Ты куда телят гонял? Те-лят, те-лят! — подпрыгивая, запела она, сопровождая немудреную свою песенку пинками. Пинки следовали точно в трясущиеся пухлые коленки Макарки. Телятников вздрагивал и пятился назад к входной двери.
— Так, — сказал я, — Нина, немедленно перестань колотить Макара.
— Он похож на покемона Пикачу! — громогласно заявила Нинка. Не знаю, кто такой этот покемон, но, по всей видимости, сходство с ним Макара давало моей племяннице право гвоздить беднягу Телятникова почем зря. С трудом ее удалось оттащить от Телятникова, и без того траченного жизнью, и увести в спальню, уложить спать. Хорошо еще, что Нинка не потребовала обедать. Ничего, это мучение мне еще предстояло: капризная девчонка ни за что не соглашалась принимать пищу без того, чтобы не устроить форменный торг. По принципу: «А что мне будет, если я съем эту противную кашу?» или «А ты мне купишь „киндер-сюрприз“ и мороженое, если я проглочу этот гадкий кисель?» На мою беду, развитая Нинка недавно сама прочитала «Приключения Незнайки и его друзей», и ей особенно запомнился тот момент, где лежавший в больнице и совершенно обнаглевший охотник Пулька, окончательно потеряв совесть, требовал от обессилевшего медперсонала: а) суп из конфет и кашу из мармелада; б) котлеты из земляники с грибным соусом…
…и тому подобные глупости, которые моя бойкая племянница запоминала с удивительной быстротой и точностью.
Перекрестившись (слава Иисусу, утихомирилась хотя бы часа на два!), я уволок Макарку на кухню, тщательно прикрыл дверь, чтобы никакие звуки не просочились и, упаси боже, не разбудили девчонку!.. Спросил:
— Ну?
Макарка вытащил из-за пазухи сакраментальную «полторашку» (полуторалитровую бутылку пива в пластике) и молча поставил на стол. Разлили. Я сказал с мятой гримасой:
— Я тут опять отличился, Макарка. В общем, с Леной в кафешке посидел, ну и так далее…
— А у меня папа…
Нещадно обменявшись дурными новостями, мы переглянулись и дружно пришли к выводу, что с нами требуется что-то делать. Жизнь пуста и бессмысленна, когда не является продвижением к какой-то четко обозначенной цели. Обнародовав этот постулат, дурно попахивающий семинарскими занятиями по философии, мы стали пить пиво. В конце концов, какие наши годы, а пиво является спасительным, хотя и кратковременным, уходом от действительности. Гм… Макарка долго вертел головой по сторонам и шмыгал носом, видно готовя какую-то неприглядную фразу. Выражение моего лица, верно, не внушало ему оптимизма, но он все-таки сказал:
— Тут вот что. Гм… меня дома сожрут. Я хотел было у тебя пожить пару недель, но тут… этот твой чертенок…
— Это не чертенок, — строго сказал я, с исчезновением похмельного синдрома ощутив в себе прилив семейственности, — это, между прочим, дочь моей старшей сестры. Так что выбирай выражения, толстый. Чертенок}… А пожить у меня… живи, конечно. Но только не жалуйся. Я же до возвращения сестры с моря никуда Нинку деть не могу. И посиделок у меня пока что устраивать не будем. Настроения к тому же нет совсем.
— У меня тоже, — пробурчал Телятников, — нужно писать заявление в деканат, чтобы, значит, восстановили на следующий год. Допустили к защите диплома. Хотел продолжить работу над дипломной работой у тебя…
— Потому и пиво приволок?
— А ты прямо так отказывался! К тому же я у тебя все равно диплом теперь писать не буду: Нинка уже одну главу на самолетики переделала, когда, помнишь, поджигала и в окно пускала…
— Да уж конечно помню, — отозвался я. — Я эту ее выходку еще не скоро забуду. Чуть соседей под нами не спалила. За ней вообще глаз да глаз нужен, а тут еще ты, да у меня самого проблемы… Ленка вот замуж за кого-то собралась, так и не сказала.
— Замуж собралась?.. — поднял голову Макарка. — Это… я уж тебе не хотел говорить… но раз ты сам поднял эту тему…
Я свирепо раздул ноздри и выговорил:
— Только не вздумай мне ляпнуть, что она ЗА ТЕБЯ замуж собралась!
— Да где уж нам… — уныло продолжал самобичевание Телятников, разливая остатки пива. — Я… это самое… как к тебе шел, видел… она, значит, идет, и… с ней…
— Что видел?! — почти заорал я, вскакивая с табуретки и с грохотом опрокидывая ее на пол, совершенно пренебрегая возможностью разбудить Нинку, еще недавно казавшейся дамокловым мечом, зависшим над нашими буйными головушками. — С кем ты ее видел?!
— Она шла с каким-то парнем, лет под тридцать ему, наверно, — сказал Макарка, и его круглое лицо поплыло у меня перед глазами в каких-то длинных, тоскливых серых полосах с мутно-молочным отливом; чахлыми льдинками растаяли очки. — Здоровый такой парень, в костюме строгом… Сели в машину, черная, кажется, «бэшка» пятой модели, что ли… Уехали. Ленка такая счастливая. Смеется.
