Дмитрий Емец - Таня Гроттер и трон Древнира
Графин Калиостров тревожно покосился на питекантропа и начал пятиться. Тарарах надвигался медленно, но неотвратимо. Скамейки падали одна за другой.
– Я предупреждаю, я буду защищаться! У меня синяя ленточка по боевой магии! – завопил Калиостров.
– У меня кулак с твою голову! – ласково сказал Тарарах. – Лучше стой на месте, слизняк, хуже будет!
– Академик! Вы что, не намерены вмешаться? Уберите от меня вашего мордоворота! У него глаза убийцы! – заскулил Графин.
Сарданапал отвернулся.
– А что, собственно, происходит? У меня развязался шнурок. Я ничего не вижу, – сказал он, печально разглядывая свои ботинки. Шнурки на них не только развязались, но и таинственным образом сплелись, что представляло немалую угрозу для жизни и требовало внимания академика.
Тарарах наконец настиг Калиострова. Он отряхнул с плеча председателя коллегии арбитров малозаметную соринку и, почти нежно оторвав его от земли, подтянул к себе за лацканы пиджака.
– Это не сойдет вам с ру-у-у-ук! – убито произнес Калиостров и, поджав колени, обреченно зажмурился.
Дракон невидимок Кенг-Кинг, которого не успели еще увести с поля, был немало удивлен. Он никогда не видел летающих председателей с мусорной урной на голове. Это яркое зрелище запало впечатлительному ящеру так глубоко в душу, что он долго еще не отплевывал проглоченных игроков и лишь томно вздыхал…
Но матч уже был отложен, и с этим ничего нельзя было поделать.
* * *Избушки, которые должны были участвовать в гонках, стали прибывать на другой день с утра, когда у третьего класса только-только начинались занятия. Хорошо еще, что первым уроком стояла ветеринарная магия, а Тарарах сам был не дурак поглазеть.
Питекантроп минут пять мялся, искоса поглядывая в окно, от которого уже не отрывалась большая часть его учеников, а потом заявил:
– Угхм, внимание! Предлагаю изменить тему урока! Пишите! Избушки на Курьих Ножках. Гм… Маго-анатомические особенности и всякое такое в этом духе. Готово?.. Тогда я не понимаю, чего вы расселись? Ноги в руки и марш во двор!.. Что, намеков не понимаете?
Третий класс вкочил и с торжествующим ревом, опрокидывая парты, ломанулся к дверям. На месте остался один только Шурасик.
– А как же семиглавая гидра? Разве вы не будете додиктовывать про симптомы медвежьей болезни у водных? – протестующе пискнул он.
Питекантроп остановился. Вопрос застиг его врасплох.
– Ииии-эээ… Отлично, Шурасик! Я как раз думал, кому поручить посторожить гидру! Следи, как бы она не вылезла из переносной ванны! – сказал он, закрывая дверь.
Шурасик остался в классе один. Плеснула вода. Из ванны высунулась третья из семи голов гидры. Маленькие колкие глазки изучающе остановились на несчастном стороже.
– Кыш!.. Брысь! Марш! Фу, тебе говорят! – нерешительно крикнул Шурасик.
Он взял швабру и принялся запихивать гидру назад в ванну. Третья голова исчезла, но почти сразу появилось еще четыре. Хрустнуло дерево. Швабра переломилась и исчезла у гидры в пасти. Шурасик даже не успел заметить, в какой именно.
Выронив оставшийся огрызок, он схватился за живот.
– У-у-у, нет! Я не согласен! Медвежьей болезнью страдают только медведи и гидры! – протестующе крикнул он.
Во двор они высыпали как раз вовремя. Первая избушка уже маршировала по подъемному мосту. Сторожевой циклоп Пельменник отдавал ей честь, приложив к оттопыренному уху здоровенную пятерню.
Избушка двигалась быстрым маршевым шагом, далеко выбрасывая пупырчатые куриные ноги. Из ее окошка выглядывала замшелая карга с единственным зубом во рту и кустистыми бровями. Соломенная крыша избушки, похожая на копну пшеничных волос, подпрыгивала. Из трубы сыпались искры.
Поклеп Поклепыч поморщился и попытался отправить джинна Абдуллу за справочником противопожарных инструкций.
– Сам иди, ничтожнейший! Не грузи белоснежного осла моего терпения гранитными глыбами своей мнительности! – загрохотал сварливый джинн.
Он сердился на завуча за то, что тот не позволил ему торжественно прочитать перед гостями «Поэму тысячи проклятий». Услышав, что терпением джинну служит белоснежный осел, Поклеп так озадачился, что спасовал и незаметно отошел в сторонку.
Вслед за первой избушкой по подъемному мосту уже грохотали ее товарки. Пельменник так и застыл, выпятив грудь, вытаращив глаз, с рукой точно прилипшей к уху. Самоварное блаженство не исчезло с его лица даже тогда, когда одна из избушек, потесненная соседкой, неосторожно столкнула его в ров.
– Не пойму, откуда у природный грек такой фельдфебельский рвений! Россия всех бриль под один расческа! – неодобрительно пробормотал профессор Клопп.
Всего в предполагаемых гонках должны были участвовать семь русских избушек, две украинских хаты, три северных чума на оленьих копытах и гвоздь программы – Многоэтажка на Бройлерных Окорочках. Последняя была так огромна, что для нее особым заклинанием пришлось расширять ворота. Когда же наконец с невероятными усилиями она протиснулась во внутренний двор Тибидохса, снаружи стало казаться, что у школы трудновоспитуемых волшебников появилась дополнительная башня.
– Может, уговорим ее остаться? – спросил академик Сарданапал.
– Ни в коем случае! Я о ней слышала! У нее такой характер, что она всех тут запинает. Именно поэтому она всю жизнь проводит на заграничных гастролях… Эй, Тарарах! Отведи детей в сторону! Не подходите близко! – забеспокоилась Медузия.
Ученики неохотно отодвинулись. Взбудораженные долгим переходом, избушки еще некоторое время потоптались во дворе, прежде чем согласились встать на заранее размеченные площадки. Расстояние между площадками было выбрано с расчетом, чтобы одна избушка не могла лягнуть другую. Здесь они и стояли, изредка поскрипывая и переминаясь с ноги на ногу.
Между избушками ходила Ягге и радушно здоровалась с их хозяйками. По всему было видно, что с большинством из них Ягге знакома уже лет семьсот, не меньше…
– У бабуси тоже когда-то была такая избушка. Угнал кто-то. Пошла бабуся за маслятами – возвращается, и тю-тю! Бывают же такие гады! – сообщил Ваньке Баб-Ягун.
– И что, так и не нашли? – спросил Кузя Тузиков, всовывая между приятелями свою всклокоченную голову.
– Ставни перекрасил, дверь перевесил – поди найди! И вообще топай отсюда, веник реактивный! Нечего лыбиться! – нахмурился Ягун.
Ему ужасно захотелось наслать на неискренне сочувствующего Тузикова чесотку или куриный сглаз, но приходилось сдерживаться. Поблизости крутился Поклеп, а Ягун только недавно вновь был переведен на белое отделение. Сарданапал сделал это, уступив просьбам Ягге, и то, как он выразился, «до первой шалости».
– Ягге, старушка! Как ты? Скрипишь помаленьку? – вдруг визгливо крикнул кто-то у них за спиной.
– Солонина Андреевна! Сто лет, сто зим!
Ягге – не очень охотно, как показалось Тане – обнялась и поцеловалась с тощенькой рыжей ведьмой средних лет. Рыженькая была почти красавица, но ее слегка портил гигантский, размером с блюдце, розовый лишай на щеке. Избушка у Солонины Андреевны была поджарая, голенастая. У нее, единственной, крыша была покрыта зеленой черепицей, а на окнах вместо занавесочек и гераней красовались жалюзи.
Отходя, Ягге несколько раз оглянулась на Солонину Андреевну, которая так и расплывалась от притворной радости.
А во двор уже спускались Сарданапал с Медузией, до того любовавшиеся куроногой идиллией с балкончика.
– Здравствуйте, хозяюшки! Здравствуйте, баб-ёженьки! – ласково приветствовал всех академик.
– И ты здрав будь, хозяин! Ишь, бороду какую запустил! Прям царь Горох! – недружно отвечали старушки.
Сарданапал расплылся в улыбке.
– О, я вижу, все тут! Лукерья-в-голове-перья! Глашка-простоквашка! Матрена Большая! Матрена Меньшая! Аза Нафталиновна, мое почтение!
Баб-ёжки стали наперебой задаривать Сарданапала и Медузию связками грибов и бочонками с мочеными огурцами и капустой. Северные баб-ёжки подносили красную рыбу и копченные на костре оленьи ребрышки.
Солонина Андреевна презентовала монографию собственного сочинения, озаглавленную «Роль сплетни в информационном поле планеты. Культурологический аспект». Хохлушки подарили сало и бутыль с горилкой, которую Медузия немедленно убрала подальше от глаз академика. Баб-ёжки понимающе заулыбались.
Вдохновленный успехами конкурента, профессор Клопп сгоряча сунулся было за подарками, но ему ничего не дали, кроме дохлой вороны и шипящего черного кота. Нравные баб-ёжки не жаловали темных магов.
Когда преподаватели, ученики и гости отправились в Зал Двух Стихий на праздничный обед, подъемный мост вновь заходил ходуном и во двор ввалились Дубыня, Усыня и Горыня. Последние месяцы им было поручено охранять побережье вдали от Тибидохса. Там богатыри-вышибалы редко попадались на глаза преподавателям и основательно отбились от рук. Соорудили самогонный аппарат и порой, скучая без шашлычка, тайком валили в заповедном лесу оленей. Буйство богатырей достигало порой такого градуса, что Сарданапал выходил на стену и принюхивался к ветру, не понимая, почему он пахнет перегаром.
