Андрей Лях - Синельников (сборник рассказов)
Я смотрел на нее, и она смотрела на меня. Вот что я скажу. В общении мужчины и женщины много разных уровней, ступеней и переходов, разделенных временем и событиями, но какая-то первая нить — как в лампе накаливания — возникает и загорается в первую же минуту. Словно происходит некое узнавание, считывание кода, и в том, и в другом сознании (или подсознании) вспыхивает индикатор: «Да».
Хуже того. На меня накатило видение. Среди бела дня. В жизни со мной такого не бывало, но все когда-то происходит в первый раз. Первая картина естественная — я увидел нас обоих в постели. Никакой Камасутры, просто лежим в обнимку и разговариваем. План второй куда заковыристей — в коляске лежит ребенок, она над ним склонилась, разговаривает с ним и что-то поправляет. А третий эпизод — я собственной персоной, почему-то в пальто (это я-то, закоренелый шипасто-цепной бронекопытный байкер — стальная бахрома!), и она надевает на меня шарф. И везде ее улыбка. Слов нет, вот за такой улыбкой и пойдешь босиком на край света в одной рубашке.
Короче, я сунул Микаэлю десятку (мои бомжи наблюдали за всем происходящим с глубоким пониманием) «Мик, до четверга», соскочил со сцены и пошел к моей египетской фее сквозь жидкую толпу, по дороге пожимая руки почтенным отцам семейств и олдерменам: «Бруно, ты делаешь хорошее дело, твой отец наверняка одобрил бы это». Да уж, только отца мне здесь и не доставало.
«Вестник Альтштадта»: «Хор бродяг» — очередное экстравагантное изобретение Бруно Штейнглица — имеет неожиданный успех. Послушать пение отбросов общества в помещение Старого Вокзала собирается все больше публики. Как легко догадаться, эпатажность предприятия отнюдь не смущает нашего оригинала, столь вовремя вспомнившего о своем музыкальном образовании.
Еще два шага — и вот она уже стоит передо мной.
— Здравствуйте, сударыня. Я Бруно, хормейстер.
Она по-птичьи склонила голову влево и с той же улыбкой протянула мне руку.
— А я Брунгильда. Можно Брюн, можно Хильда — видите, как удобно. Ваши подопечные очень мило поют.
Мы улыбались друг другу как пара умалишенных и не знали, что говорить. Для меня это исключительно редкое состояние. Она придумала первая.
— Скажите, Бруно, а городские власти вас как-нибудь поддерживают?
После этих слов я почему-то вдруг почувствовал себя средневековым уличным музыкантом, до беседы с которым неожиданно снизошла богатая аристократка. Я ощутил на плечах длинный драный камзол.
— Ах, всемилостивейшая госпожа, — заплакал я, — о чем вы говорите? Нет, нет, никаких воспомоществований от магистрата. О, как черствы и холодны сердца под мехами и бархатом! Единое наше упование — это милость господня, да благодарное внимание ценителей — таких как вы, прекрасная госпожа. Роскошь общения — это единственная роскошь, которую мы можем себе позволить. А посему давайте пообедаем вместе, не покиньте павшего духом бедного артиста. В Альтштадте мне известно немало уютных задворок, подвальчиков и закоулков.
Комедия моя имела успех — красавица Брюн едва удерживалась от смеха. Но доброго смеха. Господи, вот самое главное — у нее был добрый взгляд. Она с хитрым видом склонила голову в другую сторону.
— А если я соглашусь, вы не откажете мне в одной услуге? Я попрошу вас выступить в госпитале Красного Креста. Там большая партия больных из Западной Африки, многие из них мои друзья, и мне хотелось бы поднять им настроение. Война и малярия мало радуют.
В ответ я глубоко поклонился, еще раз пробежав взглядом по удивительным пальцам.
— Великодушная госпожа, ради ваших прекрасных глаз мы пойдем на что угодно.
— Тогда я приглашаю вас на семейный обед. Надеюсь, вы умеете себя вести в приличном обществе? Как у вас с правилами хорошего тона? Не подведете меня?
— Фройлян Хильда, я живал в городах и мне случалась бывать в княжеских домах. Не беспокойтесь, при женщинах не выругаюсь и на пол не плюну.
— Ладно, скоро узнаем.
У нее оказался бывалого вида джип, и мы понеслись. По дороге выяснилось, что родом моя дама отсюда, из Дюссельдорфа, но последние годы провела где-то на границе Чада и Камеруна в какой-то гуманитарной миссии, дома всего два дня, что родители давно умерли, воспитали ее тетя, дядя и бабушка, у них-то она и живет… Тут-то у меня в мозгу зазвонил первый тревожный звонок — с позорным, гибельным запозданием проснулся инстинкт самосохранения — убить его, скотину. Джип завернул на ФридрихЭбертШтрассе[1], и тут ужас ледяными стопами прошелся у меня вдоль позвоночника:
— Камерун, Красный Крест, Эрика и Пауль Ветте… Ой, что-то мне нехорошо…
— Вы знали моих родителей? — изумилась Брюн.
Громадный дом, как ужасное подтверждение ужасной догадки, надвинулся на меня всеми архитектурными достоинствами. Шпили, башенки, балки, красные окна; джип без задержки въехал в распахнувшиеся ворота.
— Боже мой, — ахнул я. — Вы Брунгильда Ветте!
— Бруно. У меня возникает ощущение, что вы что-то скрываете. Вы что, уже выступали здесь?
Что правда, то правда. Успех вышел сокрушительный, иначе не скажешь.
— Брюн, — взмолился я, — давайте уедем отсюда. Музыканту не место в царских чертогах… он там себя скованно чувствует. Найдем что-нибудь попроще…
— Бруно, я хочу, чтобы вы мне рассказали о знакомстве с моей семьей. Ничего страшного не произойдет. Будет только бабушка, дядя вряд ли появится…
Все краше и краше.
— А он что, не в Дортмунде? Все равно, с меня и одной Амалии хватит.
Она даже задержала шаг.
— Бруно, кто же вы такой?
Я слабо застонал. Образ неприкаянного уличного музыканта в судорогах доживал последние минуты.
На лестнице, отделанной диким гранитом, под сенью бронзового Меркурия, нас встретил старина Фердинанд, дух-распорядитель этого дома, личность фантастической судьбы — в прошлом сержант американского спецназа и чемпион Берлина в первом полусреднем весе.
— Привет, Ферди, — уныло сказал я, — Как нога?
— Привет, Бруно, — кивнул он. — Да и так, и сяк, сейчас вроде получше.
— Ферди, скажи скорей, что меня не велено пускать ни в каком случае.
Он слегка растерялся.
— Да нет, Бруно, такой команды не было…
И тут у Брюн — уж не знаю, по какой ассоциации — что-то перемкнуло.
— Так-так-так, — сказала она, подняв брови и покачивая головой. — Кажется, начинаю понимать… Бабушка Амалия мне писала… Так значит, перед нами легендарный Бруно Штейнглиц, отпетый — вот только не помню кто — изображает городского романтика… Позор золотой молодежи Дюссельдорфа — так она, по-моему, выражалась.
Я повернулся к Фердинанду.
— Ферди, дело дрянь. Уже в Камеруне знают.
По идее, самое время было бы сбежать и готовить второй заход, но в ореховых глазах развеселый индикатор «Да!» полыхал на двести ватт, и я решил рискнуть головой и заглянуть в логово льва.
Несчастный, ты получишь, что хотел. Логово? Будет тебе логово. Весь, так сказать, львятник представлен едва ли не в полном составе, что в это время дня и года — редкость исключительная. Но вот сшутил черт такую шутку — занесло меня в самое жерло, на традиционный (читай: ритуальный) обед, а еще говорят, что дуракам везет. Представляю в порядке появления. Вот этот линкор «Бисмарк» с седыми косами вокруг головы — это тетушка Амалия, глава семьи, хранительница традиций. Специальный гость из Дортмунда, мега-звезда, ее сын — супер-гипер-магнат-олигарх «Старый Карл», а по другому, невесть откуда неведомо когда взявшемуся прозвищу — «Железный Густав». Но он не Карл и не Густав, он Хельмут, а «Старый Карл» возник потому, что он уже лет десять как владелец концерна «Карл Вальтер и сыновья». Ну, не всего, но какой-то там главной части. Дядька внушительных габаритов, слон в узорчатых подтяжках, и на лице все какое-то крупное — нос, губы, вывернутые морщинистые веки с белесой изнанкой; смотрит с постоянным прищуром — попробуйте-ка, без тренировки нечего и думать, под глазами мешки, рот сжат в куриную гузку. Пышнотелая красотка на грани перезрелости — супруга, Магдалена Ветте, в недавнем прошлом — Магда Бергер, фотомодель и почти актриса. Раздобрела, но форму еще держит — все те же знаменитые высокие скулы и хищно вырезанные ноздри, фиалковые глаза. Напомаженный жеребчик — Руди, тоже племянник, Рудольф Ветте, избавившись от прыщей стал почти красивым. Лучший танцор Северной Рейн-Вестфалии, великосветский хлыщ, король салонов, всегда на шаг впереди моды, кумир дам. Работать неспособен органически. Считается моим другом. Мария и Гертруда, дочери от первого брака — на природе по случае летнего сезона. Слуги вдоль окон вторым эшелоном с салфетками. Посреди стола в сверкающем начищенными листьями и ручками саркофаге фирменное блюдо клана — сырный суп, если верить запаху из-под крышки, подпертой половником размером с булаву Хагена.
