Андрей Курков - Судьба попугая
Отпустив Кушнеренко, Банов просмотрел списки учащихся.
— Всего сто пятьдесят два, — прошептал он сам себе. — Негусто.
И тут взгляд его упал на знакомую фамилию.
«Роберт Ройд, 7-Б класс. Суворовское училище», — прочитал он и задумался.
Снова скрутил Банова приступ кашля, горло раздирало до боли, и директор налил себе еще одну кружку чая, разболтал в ней две столовые ложки меда, глотнул.
На минутку полегчало.
Вспомнился Банову прошлый четверг, когда они с Кларой замечтались на подкремлевском холме и едва избежали неприятностей. Два часа они искали нужную тропинку под проливным дождем. Карпович куда-то пропал, но им каким-то чудом удалось выйти к знакомому зеленому двухэтажному дому, найти нужную дверь, и после бесконечных лестниц и темных коридоров они в конце концов оказались наверху. Совершенно мокрые, они чуть ли не бегом покинули Кремль и через двадцать минут поднялись к Кларе.
Отдышались. Клара переоделась и нашла кое-что из одежды покойного брата, чтобы и Банов мог переодеться.
Потом они выпили по сто граммов водки против простуды, но это не помогло. Уже на следующее утро Банов захрипел и стал кашлять.
Но не это было самое обидное. Больше всего огорчало Банова, что он забыл внизу на холме свой коричневый портфель. В портфеле лежали какие-то школьные бумаги, но что именно — Банов не помнил. Однако понимал, что как только кто-то обнаружит портфель, у директора начнутся очень серьезные неприятности.
Кларе он об этом ничего не говорил. Пытался дозвониться до Карповича, но там никто не брал трубку. Это тоже было подозрительно, ведь после исчезновения Карповича Банов больше не слышал и не видел своего боевого товарища.
С трудом дождавшись окончания учебного дня, он даже не разрешил Петровне вымыть полы. Закрыл дверь. Поднялся на второй этаж и позвонил Кларе.
— Клара? Алло? — говорил он. — Знаешь, Роберт хочет в суворовское.
Клара не удивилась. Она уже знала об этом.
— Пускай идет, он уже взрослый, — ответила она. — Ты вечером придешь? Я тебе горчичники поставлю…
— Хорошо, — сказал Банов и, попрощавшись, положил трубку на аппарат.
К вечеру погода разбушевалась, и снег повалил плотными белыми охапками.
Банов шел по темному переулку, придерживая руками полы своего пальто, сшитого из старой шинели. Оно было застегнуто на одну пуговицу — остальные уже потерялись.
Клара ждала его. На плите стояли горячие щи.
— А Роберт где? — поинтересовался Банов.
— В драмкружке.
— А что они там репетируют? — спросил Банов.
— Что-то про атеизм… — ответила Клара. Сели ужинать.
— В Европе забастовки, — сообщила вдруг Клара. По радио передали.
Банов не ответил. Рот был забит щами, да и не очень-то его интересовало, что происходит в Европе.
— Роберт уезжает в пятницу, — проговорила Клара минут через пять. — В Якутск. Там будет жить и учиться. Переезжай сюда жить… Комната Шкарницкого теперь пустая. Можешь занять.
Банов задумался. После горячих щей в горле было приятно и тепло.
Подумав, он кивнул.
Клара сдержанно улыбнулась. Встала, подошла к плите. Проверила, сварилась ли картошка.
— Еще чуть-чуть, — сказала она, обернувшись. — Да, ты знаешь, что я нашла?
— Что?
— Вот, смотри! — и Клара взяла с кухонной полки книгу, протянула ее Банову.
«Национальная кухня русских поморов», — прочитал Банов на обложке и вопросительно посмотрел на Клару.
— Помнишь, в четверг он нам рассказывал про невкусный суп, который ему дали поморы?
Банов напряг память. Сознаться, что он продремал почти весь разговор, не хотелось. На всякий случай Банов кивнул.
— Вот, я нашла этот суп. Скорее всего, это он, — Клара раскрыла книгу в том месте; где была закладка. — Послушай: возьмите четыре глаза моржа, много соли, печень и почки лосося, вскипятите два литра воды…
«У моржа же только два глаза», — подумал Банов.
— Ты не слушаешь? — спросила Клара.
— Да нет, слушаю, — проговорил Банов. Клара посмотрела на него пристально.
— Картошка, наверно, готова уже! — сказала она и, закрыв книгу, повернулась к плите.
После ужина Клара облепила Банову шею и грудь горчичниками.
Стало жарко Банову. Он прилег на софу и заснул.
Глава 18
Поезд, которым командовал разноглазый товарищ Куриловец. показался Добрынину несколько странным. Состоял он только из паровоза, дополнительного тендера и теплушки, разделенной внутри на две неравные части: маленькое служебное четырехкоечное купе со столиком, окном и химической печкой-буржуйкой, и грузовой отсек, по деревянному полу которого с грохотом и треском катались от стенки к стенке несколько разноразмерных бочек. Когда состав останавливался — бочки тоже переставали двигаться, и в теплушке наступала божественная тишина.
Первые несколько часов дороги народный контролер молчал и терпел грохот бочек, думая, что не пройдет много времени, прежде чем «разноглазый» заметит, что бочки не укреплены. Однако, пораженный спокойствием товарища Куриловца, Добрынин все-таки не утерпел и сделал тому замечание. Тут же и урку-емец, видимо, тоже утомившийся из-за этого шума, посмотрел на начальника с поддержкой и одобрением.
Однако четкий и вразумительный ответ «разноглазого» озадачил и огорчил народного контролера. Куриловец пояснил, что эти бочки катаются по полу уже с полгода, и сколько им еще кататься — неизвестно, так как груз этот правительственный, то есть в бочках «укатывается» порт-вейновое вино для руководителей страны.
— А зачем его в поезде катать? — не удержался от вопроса народный контролер.
— А так его укрепляют по-научному. Каждая бочка должна не меньше двух тысяч километров проехать, а лучше — еще больше. Тогда вкус у вина изменяется в лучшую сторону…
Поняли тогда Добрынин и урку-емец, что придется им этот шум всю дорогу слушать. Поняли и огорчились.
Однако через день-два привыкли и ехали дальше, уже не обращая на движение бочек никакого внимания.
Иногда поезд останавливался — чаще всего в обеденное время, когда «разноглазый» мастерски куховарил на химической печке, приготовляя горячие похлебки из серой муки, воды и сушеной рыбы. В такие моменты приходил на обед и машинист, однолетка и старинный товарищ Куриловца. Звали машиниста Вася Мурованный. Был он из той же деревни родом, что и «разноглазый», и особенно понравилось Добрынину то, что деревня их называлась Мурованные Куриловцы и среди жителей ее встречались только две фамилии: или Мурованный, или же Куриловец.
Собравшись за обедом, они охотно разговаривали, делясь прошлым и настоящим. Однако недели через две оказалось, что говорить им больше не о чем, и тогда Добрынин предложил вместо разговора перед едой читать вслух по рассказику из книги, подаренной ему товарищем Твериным. Машинист и «разноглазый» согласились, не говоря уже об урку-емце, который некоторые рассказы наизусть знал.
Чтобы все было по справедливости, Добрынин начал читать книгу снова с самого начала. Так и получалось: в день по рассказу, потом обед, а потом снова гудок паровоза, скрежет железных колес и постепенно заглушающий механические шумы состава грохот катающихся по полу бочек.
Однажды во время очередного обеда — а перед обедом в тот день Добрынин прочитал всем рассказ «Печник» — «разноглазый», как-то хитро переглянувшись с машинистом Мурованным, задал Добрынину пару вопросов о работе народного контролера, а потом вдруг предложил ему провести контроль «укатки» портвейнового вина. Сперва Добрынин смутился — как-никак это было вино для руководителей страны. Но тут «разноглазый» объяснил, что только путем проверки они смогут определить, «укаталось» ли вино или нет, и если оно уже «укаталось» — то можно прямиком без всяких дальнейших объездов в Москву ехать.
— Ты ж право имеешь такое! — доказывал за столом Куриловец. — У тебя ж в мандате што написано: проверять и контролировать все! Так?
— Ну да, — подумав, согласился народный контролер. — Но это же бочки открывать надо?
— Одну только, самую маленькую, — сказал Куриловец. — Вон ту, на которой написано «маршал Луганский».
— А это, что ли, его бочка? — испуганно спросил Добрынин.
— Ну как бы его, но он же совсем больной, пока доедем — его уже, поди, с воинскими почестями…
— После проверки бочку закрыть надо, и все! — подсказал вдруг Ваплахов и тут же ощутил на себе одобрительно восторженные взгляды «разноглазого» и машиниста.
— Во башка! — рот Мурованного растянулся до ушей в довольной улыбке. — И чего это Бог одному голову дает, а другому только руки?
Предложение урку-емца было принято. Тут же «разноглазый» подкатил маленькую бочку к купе и достал большую литровую кружку. Вместе с машинистом они аккуратно поставили бочку на стол, изрядно попотели, вытаскивая деревянную пробку из верхней крышки, потом опять же вдвоем приподняли бочку и наклонили так, что полившееся красное вино мгновенно заполнило кружку до краев и перелилось, образовав на столе небольшую лужицу.
