Терри Пратчетт - Делай Деньги
— Не заставляйте меня это использовать! Не заставляйте меня это использовать! — завопил он, дрожа с головы до пят.
— Это какая-то зубная паста? — поинтересовался Мойст. Он принюхался к очень застоявшемуся воздуху студии и добавил: — А она бы не помешала, знаешь ли.
— Это Желтая Уба, самая ядовитая краска в мире! Не подходи, или меня постигнет ужасная смерть! — сообщил фальшивомонетчик. — Э, ну вообще-то, самая ядовитая краска — это, наверное, Агатейская Белая, но она у меня кончилась, что крайне досадно. — Оулсвик сообразил, что он слегка сбавил тон, и быстро вновь повысил голос: — Но это все равно очень ядовито!
Талантливый любитель довольно много всего выясняет тут и там, а яды Мойст всегда считал интересными.
— Примесь мышьяка, а? — спросил он. Все знали про Агатейсую Белую. О Желтой Убе он не слышал, но у мышьяка были очень заманчивые оттенки. Просто не стоит облизывать кисточку.
— Это ужасный способ умереть, — продолжил он. — Будешь несколько дней потихоньку растворяться.
— Я не вернусь туда! Я не вернусь туда! — взвизгнул Оулсвик.
— Его использовали, чтобы кожа белее была, — поведал Мойст, подобравшись чуть поближе.
— Назад! Я им воспользуюсь! Клянусь, я воспользуюсь!
— Вот так и появилась фраза „эффект — умереть не встать“, — продолжал Мойст, приближаясь.
Он бросился к Оулсвику, который запихнул тюбик себе в рот. Мойст, оттолкнув липкие маленькие ладони, вырвал его и осмотрел.
— Как я и думал, — сказал он, положив тюбик в карман. — Ты забыл снять колпачок. Дилетанты всегда совершают такие ошибки!
Оулсвик, поколебавшись, спросил:
— Хотите сказать, есть люди, самоубивающиеся профессионально?
— Слушайте, мистер Дженкинс, я здесь, чтобы… — начал было Мойст.
— Я не вернусь в тюрьму! Я не вернусь! — воскликнул человечек, попятившись.
— Ну и прекрасно, я не возражаю. Я хочу предложить вам…
— Они следят за мной, знаете ли, — сообщил Оулсвик. — Постоянно.
А. Это было слегка получше, чем самоубийство краской, но только слегка.
— Э… Ты имеешь в виду в тюрьме? — спросил Мойст, просто чтобы удостовериться.
— Везде за мной следят! Один из Них прямо за вами стоит!
Мойст сдержал порыв повернуться, потому что это был верный путь к безумию. Впрочем, довольно много этого безумия находилось прямо перед ним.
— Жаль слышать это, Оулсвик. Вот почему…
Он поколебался, но подумал: почему бы и нет? С ним же сработало.
— Вот почему я хочу рассказать вам об ангелах, — сообщил он.
Люди говорили, что с тех пор, как в городе появились Игори, стало больше гроз. И хотя грома сейчас уже не было, дождь шел так, будто у него была еще целая ночь впереди.
Какая-то часть дождя воронками скручивалась над носками ботинок Мойста, когда он остановился перед невзрачным боковым входом банка и попытался припомнить стук брадобрея-хирурга.
Ах да. Это тот старый стук, который звучал как рат тат а тат-тат ТАТ ТАТ!
Или, другими словами: Бритье, стрижка — ноги долой!
Дверь мгновенно открылась.
— Я бы хотел принефти иввинения ва недофтаточный фкрип, фэр, но петли, похове, профто не…
— Просто помоги мне вот с этим, хорошо? — попросил Мойст, согнувшийся под весом двух тяжелых коробок. — А это мистер Дженкинс. Не мог бы ты ему постелить где-нибудь тут внизу? И есть ли какая-нибудь возможность изменить его внешность?
— Больфая, чем вы, наверное, мовете Фебе предфтавить, фэр, — радостно ответил Игорь.
— Я думал о, ну, бритье и стрижке. Ты можешь это сделать, нет?
Игорь посмотрел на Мойста обиженным взглядом.
— Техничефки хирург дейфтвительно мовет проводить горловые операфии…
— Нет, нет, горло его не трогай, пожалуйста.
— Это вначит да, я могу его пофтричь, фэр, — вздохнул Игорь.
— Когда мне было десять, у меня были гланды, — поведал Оулсвик.
— Хотите ефе одни? — поинтересовался Игорь, пытаясь найти что-то приятное в происходящем.
— Какой прекрасный свет! — воскликнул Оулсвик, игнорируя предложение. — Как будто дневной!
— Ну и замечательно, — сказал Мойст. — А теперь поспите, Оулсвик. Помните, что я говорил вам. Утром вы начнете создавать первую настоящую однодолларовую банкноту, вы это поняли?
Оулсвик кивнул, но его разум был уже где-то далеко.
— Вы меня слушаете, да ведь? — продолжил Мойст. — Банкноту настолько хорошую, что больше такой никто не сделает? Я ведь показал вам мои пробы, так? Я знаю, что вы, конечно, можете лучше.
Он с беспокойством посмотрел на маленького человечка. Тот не был сумасшедшим, Мойст был уверен, но ясно было, что для него большая часть происходящего была чем-то далеким.
Оулсвик прекратил разбирать коробку.
— Эм… Я не умею создавать вещи, — сказал он.
— Что вы имеете в виду? — спросил Мойст.
— Я не знаю, как создавать вещи, — повторил Оулсвик, уставившись на кисточку так, будто ждал, что она засвистит.
— Но вы же подделываете их! Ваши марки выглядят лучше наших!
— Э, да. Но у меня нет вашего… Я не знаю, как начинать… В смысле, мне нужно что-то, с чем можно работать… То есть, если у меня что-то уже есть, то я могу…
Сейчас уже, должно быть, часа четыре, подумал Мойст. Четыре часа! Ненавижу, когда в один и тот же день четыре часа бывают два раза…
Он выхватил клочок бумаги из коробки Оулсвика и вытащил карандаш.
— Так, — сказал он. — Начните с…
Чего?
— Богатство, — сказал он себе, но вслух. — Богатство и солидность, как фасад банка. Много всяких витиеватых свитков, их тяжело скопировать. Пожалуй… панорама, вид города… Да! Анк-Морпорк, все дело в городе! Голова Ветинари, потому что этого и ждут, и большая Единица, чтобы они уловили сообщение. О, герб, надо тоже сюда вместить. А здесь… — карандаш быстро чертил линии по бумаге, — место для подписи председателя, прошу прощения, я имею в виду — отпечатка лапы. А с обратной стороны… Ну, нам нужны тщательно проработанные детали, Оулсвик. Какой-нибудь бог придаст нам веса… Кто-нибудь повеселее. Как там звали этого бога с трезубцем? Неважно, вот кого-то вроде него. Тонкие линии и штрихи, Оулсвик, вот, чего мы хотим. О, и корабль. Мне нравятся корабли. Еще раз скажем им, что стоимость в один доллар. Эм… о, да, всякая мистическая дребедень не помешает, люди поверят в любую чертовщину, если звучит по-древнему и таинственно. „Разве пенни вдове не затмевает непокорное солнце?“
— Что это значит?
— Не имею даже смутного представления, — признался Мойст. — Просто придумал только что.
Он еще немного что-то набрасывал, а потом подтолкнул бумажку Оулсвику.
— Что-то вроде этого, — сказал он. — Посмотрите. Как думаете, сможете что-нибудь из этого сделать?
— Я попробую, — пообещал Оулсвик.
— Хорошо. Я к вам зайду завт… Позже. Игорь о вас позаботится.
Оулсвик уже уставился в никуда. Мойст оттащил Игоря в сторонку.
— Просто бритье и стрижка, ладно?
— Как повелаете, фэр. Верно ли я думаю, фто двентльмен не хочет никаких фтолкновений фо Фтравей?
— Правильно.
— Это не проблема, фэр. Могу ли я предловить фмену имени?
— Хорошая идея. Какие предложения?
— Мне нравитфя фамилия Клемм, фэр. А в качефтве имени на ум приходит Экзорбит.
— Правда? Откуда же оно приходит? Нет, не отвечай на это. Экзорбит Клемм… — Мойст поколебался, но к чему спорить так поздно ночью? Тем более, что уже было так рано утром. — Ну, значит, Экзобрит Клемм. Позаботься о том, чтобы он даже само имя Дженкинс забыл, — добавил Мойст, как он потом понял, с определенным недостатком предусмотрительности.
Когда Мойст проскользнул обратно наверх к своей кровати, ему даже не понадобилось прятаться из вида. В такие ранние часы ни один охранник не в настроении нести службу. Место ведь кругом было заперто, так? Ну кто может проникнуть внутрь?
Внизу под сводчатыми потолками художник, ранее известный как Оулсвик, смотрел на наброски Мойста и чувствовал, как мозг начинает шипеть. Он и вправду не был безумцем в привычном смысле. Он, по определенным стандартам, был очень здравомыслящим. Встретившись со слишком суетливым, сложным и непонятным миром, художник свел его к маленькому пузырю, в который помещались только он и его палитра. Здесь было тихо и уютно. Все шумы отступили куда-то далеко, и Они не могли выследить его.
— Мистер Игорь? — позвал он.
Игорь выглянул из-за ящика, в котором копался. У него в руках было что-то вроде металлического дуршлага.
— Тфем могу быть полевен, фэр?
— Не могли бы вы достать мне несколько старых книг с изображениями богов и кораблей и, может, еще какими-нибудь видами города?
— Равумеетфя, фэр. В Брофенном Лофкуте ефть одна букинифтичефкая лавочка.
Игорь отложил металлический прибор в сторону, достал из-под стола потертый кожаный мешок и, секунду помыслив, положил в него молоток.
