Питер Дэвид - Сэр Невпопад из Ниоткуда
Из-за крепостных стен раздался звон: часы били полдень. Стражники отступили в стороны от ворот и распахнули тяжелые створки. Внутри, у самого входа, стоял еще один воин, который, в отличие от остальных, был одет в нарядный короткий плащ темно-пурпурного цвета. Судя по этой детали и по высокомерному выражению его юного лица, он принадлежал не иначе как к личной гвардии короля.
Стражник, стоявший снаружи, что-то шепнул ему на ухо, и молодой воин на секунду задержал на мне свой надменный взгляд. Разговор у них наверняка шел обо мне, но оба почему-то решили открыто этого не выказывать. Ну и пусть себе секретничают, подумал я. Мне-то всяко понятно, что они меня обсуждают.
Разговор у них, впрочем, был недолгим. Пурпурный вышел из ворот и стал отсчитывать первых десятерых из числа просителей и спорщиков, явившихся на суд к королю. Как я и догадывался, счастливчиков, которым не придется ждать встречи с его величеством еще целую неделю, оказалось больше десятка — некоторые заявились вдвоем и даже втроем для разрешения одного дела или спора. В итоге нас набралось человек восемнадцать, не меньше. А остальным выпало убираться восвояси несолоно хлебавши. Толстяк, который пытался меня оттащить в конец очереди, как раз и оказался среди этих горемык. Те, кто стоял непосредственно перед ним, были последними из удачников. Выходило, что это именно из-за меня он остался за чертой. Толстяк поймал на себе мой взгляд и прорычал какую-то угрозу. Я отвернулся. Мне было в высшей степени плевать на него.
Крепость, верней, целый город, укрывавшийся за крепостными стенами, звался Истерией, как и все наше государство. Стоило мне миновать ворота, и я сразу увидел королевский замок во всем его великолепии. От самого входа к нему вела широкая дорога, мощенная ровным булыжником. Шагая по ней, я с любопытством разглядывал окружающие строения. Тут было множество лавок и мастерских: две кузницы, три оружейных, четыре трактира. Целых четыре, представьте! Я недоумевал: и на что им столько пивных, неужели нельзя обойтись одной?
Мне и еще кое-что сразу бросилось в глаза: в Истерии не существовало такого явления, как бедность, она тут даже и не ночевала! Во всем, что меня окружало, чувствовались солидность, основательность и достаток. Никаких следов нужды, ни намека на возможность преступлений, ничего такого. Снаружи, за этими толстыми стенами, нищета и лишения были представлены довольно широко, и где бы вы ни находились, вы безошибочно угадывали их признаки в любой местности нашей благословенной страны. Попрошайки, наводняющие городские улицы и перекрестки, лавчонки, закрытые по причине банкротства хозяев, и сами хозяева, понуро сидящие у дверей, бывшие карманники с культями вместо двух отрубленных пальцев на правой руке. И конечно же запахи. Вонь гниющих отбросов, вонь, доносящаяся из сточных канав, вонь экскрементов, человеческих и скотских. Эй, прохожий, гляди под ноги, как бы тебе не вляпаться в… в… ну, сам догадаешься, во что, только принюхайся как следует… А грязь! Господи, видели бы вы, во что превращаются проселочные дороги после хорошего ливня!
Так вот, повторюсь: в столице Истерии начисто отсутствовали подобные явления, равно оскорбительные для взора и обоняния людей приличных и достаточных. За оградой из крепостных стен все сияло чистотой, все было сверкающим, свежевыкрашенным, ярким, все казалось новеньким как с иголочки. Местные жители, встретившиеся мне по пути ко дворцу, все как один были хорошо упитанными и выглядели здоровыми и вполне довольными своей жизнью. Несколько мгновений я ощущал в душе что-то вроде раздвоения: мир, где я очутился, казался мне каким-то сказочным, нереальным, и в то же время он мне не мерещился, я сам находился в его пределах и брел, с трудом передвигая ноги, по его дороге, вымощенной замечательно ровным булыжником.
Разумеется, со вздохом подытожил я свои размышления, все или почти все упирается в деньги. В городе Истерия живут самые богатые люди страны, начиная с короля и королевы и заканчивая придворной челядью. Наверняка даже у этого воина, что нас сопровождает, жалованье раз в пять больше, чем у государственного чиновника где-нибудь в провинции. О мелких лавочниках и мастеровых я уж и не говорю.
Я поймал себя на том, что испытываю ко всему увиденному довольно сложные чувства. И мне стало неприятно и как-то неловко за себя. Я привык смотреть на все и всех взглядом циника и ничего не принимать близко к сердцу. И не раз, особенно в последние дни, убеждался, что подобное отношение к жизни является для меня единственно возможным. К тому же от голода и усталости, от жуткой ночи под ледяным дождем мне было по-настоящему худо. Но вот поди ж ты, я пристально вглядывался в окружающее и испытывал, с одной стороны, острейшую неприязнь к столице, которая присвоила себе все самое лучшее, что было в стране, высосав из последней все соки, и в одиночку этим пользовалась, а с другой — не менее острую зависть к тем, кому посчастливилось здесь родиться и жить — в достатке и безопасности.
Дворец по мере нашего к нему приближения, казалось, становился все больше. Когда мы очутились у входа, я задрал голову, чтобы взглянуть на башни. Отсюда они выглядели просто неправдоподобно высокими, и гербы на знаменах сделались неразличимыми. От усталости у меня подкосились ноги, и я бы непременно растянулся, не поддержи меня стражник.
— У многих голова кругом идет от восхищения, — вполголоса сказал он. В тоне его угадывалось сочувствие. Я не стал разубеждать этого глупца, что едва устоял на ногах не от восторга перед величием дворца, а от голода и изнурения.
Нас без промедления провели во внутренние покои дворца. Здесь царила прохлада, и мне снова стало зябко. Я втянул носом воздух. В горле защекотало. Я с тоской понял, что заболеваю. С каким удовольствием я растянулся бы сейчас на любой из кушеток, что стояли вдоль стен. Но о подобном нечего было и мечтать.
— Сюда, — произнес воин, и мы гуськом прошли в небольшую комнату, в дальнем углу которой был накрыт стол с закусками и прохладительным питьем. Я первым к нему подобрался и стал с невероятной скоростью запихивать в рот еду, какая только попадалась мне под руку, — печенье, кусочки жареного мяса, какие-то фрукты, маленькие пирожки. Может, для кого другого это были и легкие закуски, для меня же, вконец оголодавшего, королевские угощения должны были заменить собой несколько пропущенных завтраков, обедов и ужинов. От жадности я даже оттер от стола какую-то старуху, пытавшуюся просунуть иссохшую руку мне под локоть и взять с тарелки кусочек пирога. Я сам его ухватил свободной рукой. В другой у меня была зажата полуобглоданная цыплячья голень.
Желудок мой от такого насилия над собой вздумал было устроить бунт и чуть не извергнул наружу всю второпях проглоченную пищу. Лишь огромным усилием воли я его заставил уняться. И тогда только отошел от стола.
От нечего делать я принялся разглядывать тех, кто пришел сюда вместе со мной. Выражения на их лицах были самыми разными: в глазах у некоторых горела надежда на благополучное разрешение спора или на заступничество короля, другие смотрели вокруг с унынием и тоской, а кое-кто — с досадой и равнодушием, так, словно они явились сюда не по доброй воле, а повинуясь чьему-то приказу. Интересно было бы взглянуть и на себя со стороны, подумал я. Как знать, что прочел бы на моей физиономии сторонний наблюдатель…
Неожиданно распахнулась одна из боковых дверей, и в проеме появился еще один воин, облаченный в короткий пурпурный плащ. Он кивнул мне и приказал:
— Ступай сюда. Ты первый.
Я повиновался без промедления и заковылял за ним с такой поспешностью, что чуть было его не опередил. При этом я старался держаться прямо, гордо подняв голову и расправив плечи. Вид у меня, не сомневаюсь, был препотешный, но сам я тогда этого не осознавал.
Меня снова в который уже раз пробрала дрожь, настолько в дворцовых покоях было прохладно. Что ж, на холоде вещи сохраняются дольше. Может, этим все и объяснялось? Знатные и богатые должны уметь сохранить все, чем они обладают, и передать своему потомству. Для этого все средства хороши, не так ли?
Мимо меня стремительно прошагали несколько рыцарей. Они были одеты в придворные костюмы, а не в блистающие доспехи, что меня сперва удивило, но после я решил, что так и должно быть, ведь время сейчас мирное и они не готовятся к сражению. Или к тому, чтобы восстановить именем короля попранную справедливость где-нибудь в провинции. Или изнасиловать беззащитную служанку в каком-нибудь трактире.
Стены залов и галерей, по которым мы шли, были украшены роскошными гобеленами с искусно вытканными рисунками. Почти все изображали те или иные подвиги и великие свершения прославленных королей и военачальников, рыцарей и легендарных героев. И почти на каждом из гобеленов, на нижней или верхней кромке было выткано какое-либо изречение. Например: «Справедливость превыше всего». Или: «Чистота помыслов, тела и духа». Золотые слова, подумал я, наверняка производящие огромное впечатление на идиотов, готовых купиться на этакую дешевку.
