Андрей Белянин - Заговор черной мессы
В дверь снова забарабанили. Митька, дежуривший в сенях, доложил, что заявились стрельцы. Привели с собой незадачливого иконописца. Он под вечер направился на немецкое подворье, но парни решили перед этим завести его к нам, в том смысле, не угодно ли мне чего спросить? Я подумал и решил, что поговорить стоит. Яга поставила на стол чистую чашку, а вот использовать порошок не стала. Богомаз был человеком простодушным и вряд ли бы стал скрытничать.
Новичков задержанию не удивился и даже обрадовался случайной возможности заскочить в отделение. Вины он за собой не чувствовал, а к нам тянулся, видимо, из-за того, что мы первые, кто не костерил его самородное творчество.
– Как дела? Где устроились?
– У конюхов в торговых рядах, я лошадей люблю, – скромно отвечал художник, присаживаясь к столу. – Краски есть еще, рисую помаленечку.
– Появились заказы или так, для себя? – осторожно начал я.
Новичков не заметил подвоха и тут же пустился в доверчивый рассказ:
– Да вот недавно церковь немецкую мне под роспись предложили. Пастор ихний, Швабс, так и сказал – вот, мол, все стены твои – твори как хочешь, мы заплатим.
– Заплатили?
– Аванс дали, грех жаловаться. А на роспись только сегодня иду.
– Почему же так поздно? Дело-то к ночи. Я всегда считал, что профессиональным художникам необходимо естественное освещение.
– Оно бы конечно, – загорелся иконописец-авангардист, – но заказчик требует срочной работы, он хочет, чтоб церковь была закончена уже завтра.
Мы с Ягой тревожно переглянулись.
– Но… но это ведь нереально! Один человек не в состоянии расписать за столько времени целый храм.
– Успею… Вы меня не знаете, я как до красок дорвусь, так не ем, не пью, не сплю – кисти в руках так и бегают! Опять же мне там не живопись разводить, а в два цвета да в моей манере…
– Минуточку! – почему-то вздрогнул я. – Как это в два цвета? В какие же?
– В черный да красный, – пожал плечами Савва и взял еще плюшку.
– Но… не совсем понимаю… Конечно, я человек далекий от искусства, а в религиозных темах вообще ничего не смыслю, но неужели логично расписать храм изображениями святых, используя лишь два цвета? Ну, там белый или желтый – я бы как-то поверил, но черный и красный…
– Так им святых и не надо.
– Как это так? – не выдержала Яга, обычно бабуля предоставляет право задавать вопросы мне, а сама строго бдит за правдивостью ответчика.
– Мне сказано было ад изобразить, демонов да бесов разных. Чем страшнее, тем лучше, – на мгновение задумавшись, пояснил художник; видимо, его моральная сторона темы нисколько не волновала, человек творил только ради чистого искусства.
– А мух вас не просили изобразить?
– Просили… А как вы…
– Служба такая – про всех все знать, – криво улыбнулся я. – Значит, вы говорите, что к завтрашней ночи все должно быть готово?
– Да.
– И платят хорошо?
– Десять червонцев обещано, два вперед дали.
– Угу… А позвольте полюбопытствовать, вы прямо на стенах писать будете или…
– Прямо на стенах не успею, – признался богомаз. – Это ж леса надо устанавливать, лазить по ним вверх-вниз, несподручно одному. Ткани должны были доставить черной, на полу расстелю, а уж после на стены разверну. Это и с лестницей сделать можно…
– Как же вы будете рисовать черным по черному?
– Что ж тут мудреного? Свет – красным проложу, а тени… краска-то черная только на первый взгляд одинакова, а ведь сколько оттенков у нее: сажа смоляная, кость жженая, виноградная, персиковая, гутанкарская, шахназарская, звенигородская… Это ж как технически интересно! Черным на черном, да черную душу демонизма во всем ужасе показать… Вот увидит отец Кондрат, сразу поймет мое искусство и еще небось и на работу к себе пригласит.
– Очень может быть, – сдержанно кивнул я.
Все складывалось более-менее ясно, хотя совершенно непонятно, что же, в конце концов, делать. Черная месса недалека, возможно, ее проведут уже завтрашней ночью. К сожалению, четкого плана действий мы не выработали до сих пор…
Новичков, закончив с чаем, попрощался и ушел, я попросил стрельцов проводить его до немецкой слободы.
– Ну, что скажешь, сыскной воевода?
– Если честно, то сказать нечего.
– Будем всех арестовывать?
– Можно, но это не выход. Раз уж в деле замешаны такие темные силы, то взамен одного пастора они легко соблазнят десяток других. Необходимо не просто остановить черную мессу, а сделать так, чтобы впредь никакому Повелителю мух не взбрело в рогатую голову лезть к нам в Россию.
– Правильно мыслишь, Никитушка. Только как сделать-то? – развела руками Яга.
– Вот и у меня те же проблемы…
– Стало быть, думать будем…
Но долго думать нам не дали – едва не снеся дверь, в горницу вломились четверо стрельцов, да еще Митька держал в охапке двоих, пытаясь изобразить служебное рвение:
– Никита Иваныч, я их не пускал! Нельзя, говорю, без доклада. Их благородие с бабулей думу думают! А они, окаянные, так и прут…
– Беда, сыскной воевода! – шагнул вперед один из стрельцов.
– Царя убили? – вскинулся я.
– Хуже! Дьяк Филимон с ума сошел…
На этот раз мы отправились всем отделением. Стрельцы в минуту запрягли нашу кобылу, Митька прыгнул за вожжи, в общем, до дьякова дома добрались быстро. А уж народу там было… жители трех близлежащих улиц, половина гончарного квартала, бабы, сельские мужики, приехавшие на базар, дети с сахарными петушками на палочках, заезжие торговцы, свободные от службы стрельцы, куча работного люду, побросавшего все дела, дабы послушать «политические откровения» Филимона Груздева. Сам дьяк влез на крышу домика и оттуда, держась за трубу, орал дурным голосом:
– А еще купцу Манишкину бумагу нечестную подписал, будто у него холстина батистовая для производства портновского дюже подходящая. Врал я! За взятку в полмешка муки да фунт сала кабаньего все воровство злодею дозволил. Грешен я! Каюсь перед всеми! Судите меня, православные!
– Ну что ж, сыворотка правды успешно действует. Как вы полагаете, долго продержится этот эффект?
– Часа два, а то и три, – задумчиво решила Баба Яга, а из толпы уже подбрасывали провокационные вопросики:
– Эй, длинногривый! А вот ты нам про бояр расскажи, правда ли, что они в царском тереме только водку жрут да девок щупают, а об судьбе Отечества никто не радеет…
– Правда! – вдохновенно вопил Филимон, осеняя себя размашистым крестом. – Вот давеча сам видел, как боярин Ржевский бабку Марфу с кухни в углу прижал. Та тока пищит, а он, распутник, сзади ее облапил и ручищами все по груди, по груди, так и возит… Словно ищет че, а че – непонятно…
– Митя, рот закрой, спустись с небес и слушай мой приказ. Учителя своего в другом месте дослушаешь…
– А? Что? Вы мне, воевода-батюшка?
– Тебе, дубина стоеросовая! – рявкнул я. – У нас в отделении пропажа – свидетель сбежал. Кучерявенький такой, с длинным носом, зовут Шмулинсон Абрам Моисеевич, ты его знаешь. Наша бабушка, в порядке программы охраны свидетелей, несколько уменьшила его рост, чтоб спрятать понадежнее, а этот несознательный элемент взял и сбежал. Так вот, пока его куры не склевали, найди и верни. В поруб можешь не сажать, сунь за пазуху, пусть там загорает.
– Понял, Никита Иванович, а где же мне его по городу в сумерках искать?
– Думаю, в районе Шмулинсонова двора. Раз у него там жена и дети, значит, туда он и побежит. Порасспрашивай соседей, дело нехитрое, может, кто чего и видел.
– Соседи, они врать горазды, – шмыгнул носом Митяй.
– Ну не угощать же всех подряд Кощеевым порошком. Во-первых, мало его, а во-вторых, как людей уговоришь? Ладно, шутки в сторону… Двигай давай, сориентируешься на месте. Кру-у-у-гом!
– Слушаюсь! – по-солдатски вытянулся он, сделал поворот и ушел, бормоча себе под нос: – Во-первых… во-вторых… щас сориентируюсь…
– Что делать-то, участковый? – протолкались ко мне стрельцы. – Он там уж всех бояр да князей осрамил, того и гляди, за государя возьмется.
– А царь-то наш совсем дела государственные забросил… – мгновенно донеслось с крыши. – Об женитьбе и думать не хочет, не дает народу на матушку царицу полюбоваться! Намедни я ему портретец донны Изабеллы Флорентийской как бы невзначай под нос сунул… так он меня за руку ухватил, да как нажмет, как согнет, как завернет – я ж света божьего не взвидел!
– Вяжите его, – тихо приказал я. – Двое на крышу, шестеро ловят внизу, остальным оцепить двор и деликатно попросить граждан расходиться по домам.
– А кто его, батюшку нашего, этому костоломству-то зверскому обучил?! Участковый, Никита Иванович, сыскной воевода! Мало ему воров ловить, так он еще и царя нашего в свою милицию заманивает! Уж не хочет государь в боярскую думу, хочет в опергруппу!…
На этом последнем истерическом вопле души дьяка сдернули за лапоть с крыши. Внизу ловко поймали, сунули кляп и, опутав веревками, бросили в нашу телегу. Народ немного поворчал, но большинство логично считало, что Филимон попросту сбрендил. «Вот посидит в порубе, на холодочке, ему и полегчает…» – говорили они. В общем, правильно. Если расчеты Яги верны, то завтра же бедный дьяк будет рвать на себе остатки волос, но… слово не воробей, вылетит – не поймаешь. Наговорил, конечно, от всего сердца. Ладно, осталось только применять это средство по уму, без суеты и расточительства, а так – вещь очень полезная.
