Руслан Белов - Сердце Дьявола 2
– Интересная мысль! – улыбнулся на это Зиновий Евгеньевич. – Ты знаешь, один йог мне трюк показывал – он себе грудь, вот здесь, спицей прокалывал и так несколько дней ходил. Интересно, у тебя так получится? Геннадий Федорович, голубчик, не найдется ли у тебя гвоздя подходящей длины?
Гефест, всю ночь ливший слезы у прикованного им друга, ушел и скоро явился с бутылкой "Гжелки" и длиннющим, сантиметров в тридцать гвоздем. Продезинфицировав его, он влил остатки водки в рот Бельмондо. Немного живительно влаги пролилось на голую грудь Бориса, и Гефест растер ее по месту, которое предстояло пробить гвоздю. Разотря, вопросительно обернулся к Зевсу.
– Ты, Гена, будь осторожен... – вкрадчиво сказал тот. – Если он раньше времени помрет, тебе, дорогой, не жить, а мучаться.
И продолжил, обращаясь уже к Бельмондо:
– А ты, Борик, может быть, сразу скажешь, что на меня имеешь? И откуда про меня и поповну все знаешь? И кто это такой в Первопрестольной мною интересуется?
– Иди в задницу, – выцедил Бельмондо. – Знай, сукин сын, что только я могу тебя погубить, и только я могу тебя спасти. И, пока ты сучишься, жизнь твоя в опасности!
– Вставляй, давай, гвоздь! – чуточку побледнев, приказал Зевс Гефесту. – Но помни, что я тебе говорил.
Зиновий Евгеньевич сделал знак сопровождавшим его телохранителям, те намертво прижали Бельмондо к дощатому щиту, и Гефест медленно вкрутил гвоздь в его грудь... Когда гвоздь вышел из спины, Гефест мощным ударом ладони вогнал его в дерево...
Вечером к Бельмондо пришел Герман Меркулович Степанян, глава клуба "Гермес", объединявшего бизнесменов Энска. Он попытался убедить несчастного мученика отдать компромат Зевсу и все ему по-свойски рассказать. Но Борис, хотя каждое слово причиняло ему боль, ответил сдавленным голосом:
– Ни фига я не скажу! Я не шестерка, как ты. Я лучше сдохну здесь, чем буду блюдолизом у этого гада.
...Еще долго они разговаривали, но Степанян так и ушел ни с чем, хоть был и хитрым армянином. После его ухода в гроте выключили освещение, и Бельмондо на долгое время утонул в темноте.
...Когда свет зажегся, Борис уже потерял счет времени и, вообще перестал понимать, что с ним происходит.
Но ему напомнили. На очередной отказ назвать местонахождение чемоданов с компроматом, Зиновий Евгеньевич вызвал в каменоломню Орлова, главу хирургического отделения Энской городской клинической больницы. Последний провел антисептическую обработку лобного места и самого Бельмондо, затем, взяв молоток с гвоздями и крепкие кожаные ремни, обездвижил его ноги и тело. Полюбовавшись своим трудом, подкатил к операционному театру столик с хирургическими инструментами, цинично блестевшими никелем. Затем со вкусом перекурил, пуская, время от времени, дым в лицо Бориса; покурив, вдавил окурок в его лоб, потер руки и споро, без всякой анестезии и ассистентов вскрыл жертве брюшную полость.
Печень Бельмондо вывалилась наружу.
– Ай-я-яй! – вскричал на это развеселившийся Орлов. – Наружу свесилась! Как из бараньей туши в мясной лавке. Даже я, хирург с пятнадцатилетним стажем, такого не видел!
Бельмондо было хуже некуда. Нет, боли он не чувствовал – ее без остатка поглотил охвативший его ужас. Сначала он призывал на помощь Стефанию, но та, видимо, пила кофе у небесных подруг и не услышала зова. Потом он призвал маму, потом – первую жену Люду. Первая жена Люда помогла: Бельмондо вспомнил супружескую жизнь с ней и решил, что все происходящее – наказание за непростительные ошибки того периода. Однако Люда действовала недолго – Орлов, схватив зажимом печень, начал ее внимательно рассматривать. Рассмотрев, сказал Борису:
– Мне кажется, у вас киста... Да-с, киста печени. Но, однако, мне пора идти – через два часа у меня шунтирование одного богатенького буратино. Так что отложим осмотр вашего ливера на завтра.
И, аккуратно зашив операционный разрез, удалился.
Как только за ним захлопнулась дверь, воплотилась Стефания. С любопытством рассматривая лоб Бориса, подпорченный сигаретой хирурга, она спросила ангельским голосом:
– Ты меня звал, милый?
– Ага... – размежил очи Борис, серый, как ноябрьское небо. – Меня интересует одна штука...
Он замолчал, задавливая силой воли всколыхнувшуюся боль. Стефания тихонечко вздохнула и сделала так, что Борису стало не очень больно.
– Так что тебя интересует? – спросила она, когда глаза подопечного посмотрели осмысленно.
– Твой начальник случайно модных детективчиков не читает? – Сценарий моего текущего подвига, убей меня на месте, напоминает мне какой-то популярный детектив времен троянских и покоренья Крыма...
– С Мифа о подвиге Прометее он списан, один к одному. Он любит похохмить.
– Что-то мне этот подвиг не по нутру. Болезненный и дешевый. С дзотом интереснее было – раз и готово... Полна горница свинца, хоть выплевывай.
– Да брось ты маяться! Подвиг – это подвиг и ничего больше. Они всегда готовятся наверху, а выполняются внизу. Вот и ему пришло в голову в научных целях поставить тебя на место Прометея в современных декорациях. Ты сам своими мыслями подвиг его на это. И должен понять, что в этом твоем подвиге очень много человеческой гордыни, а гордыня – это смертный грех. Так что делай выводы, выполняй и не мучайся. То есть мучайся и выполняй. Могу тебе сообщить, что все пока идет нормально и почти по графику. И знай, что я всегда с тобой.
– Тебя бы на гвоздь посадить... "Все идет нормально"...
– Опять ты не про то. Ты просто вбей себе в голову, что ты – солдат, воин. Вбей и совершай. И станешь великим героем, как Геракл, который, кстати, очень мало рассуждал. И спасешь мир и станешь известным во веки веков!
– Слушаюсь, товарищ майор!
Стефания испарилась по-английски. Борис расстроился и стал пенять себе, что не удосужился рассмотреть пристальнее ее высокую грудь и нежное, одухотворенное личико.
Утром опять прилетел Орел. Без лишних слов он натянул резиновые перчатки, надел марлевую маску, срезал нитки и разверз зажимами брюшную полость бледного от боли и ужаса Бельмондо. Затем выбрал скальпель и, постояв с приподнятыми руками, вонзил его в печень узника.
– И в самом деле, у тебя киста... Пять сантиметров. И еще парочка поменьше. Если бы не я, через годик-полтора печень твоя бы лопнула от некачественного алкоголя...
Закончив свою мясницкую работу, Орлов закурил. Докурив, затушил бычок о боковину столика с инструментами и метко забросил его в брюшную полость Бориса. Затем обработал ее антисептиком, взял иглу, зашил разрез и, не сказав и слова, направился к двери. На полпути хлопнул ладонью по лбу, обернулся и, смеясь, сказал:
– Вот склеротик! Я скальпель внутри тебя забыл! Ну, ничего, завтра достану, – и ушел, аккуратно затворив за собой дверь.
* * *...Орлов приходил к Бельмондо почти каждый день. Хирург и врач он был отменный, и его жертва и не думала погибать от инфекции или оплошности. А в Энске, тем временем произошло одно событие, кардинальным образом изменившее статус-кво. Этим событием был опрос общественного мнения, проведенный Германом Меркуловичем Степаняном. Опрос показал, что Валуев-Судетский пользуется в городе незыблемой популярностью и соперников практически не имеет. Случись выборы через месяц, он набрал бы на них 80-85% процентов голосов.
И Зевс расслабился, и решил поладить с Бельмондо. Скоро подвернулся удобный случай – из Англии приехал на каникулы один из бесчисленных сынов Зиновия Евгеньевича. За неимоверную русскую силу и добродушие оксфордские однокашники прозвали его Эркюлем, то есть Гераклом по-английски. Зиновий Евгеньевич попросил его подвалиться к Бельмондо друганом, да так, чтобы тот разговорился, как некогда с ним.
И сын сделал все наилучшим образом. Первым делом он сдружился с мучеником на почве совместных возлияний, а затем и вовсе оставил Энск без ведущего хирурга. Сделал он это в дружеском рукопожатии, после коего все пальцы правой руки изувера Орлова оказались переломанными. В это время в каменоломню, как бы невзначай, явился Гермес-Степанян. Дружески попинав ногами Орлова, плакавшего от боли и профессионального дефолта, он сказал Бельмондо, что пора кончать с этим затянувшимся спектаклем и ехать на его дачу пить молодое вино Саперави и кушать шашлыки из молодого барашка а кавказской национальности.
– Ну что ты уперся с этим Зевсом? Ты уж, наверное, не помнишь, с чего все это началось? – спросил Степанян, подойдя вплотную к Бельмондо (от армянина попахивало шашлычным маринадом, и он рассчитывал, что его аромат ослабит упорство пленника).
Бельмондо попытался вспомнить, но не смог.
– Ну, вот, видишь! И Зиновий Евгеньевич тоже не помнит. Позвать его? А то шашлыки перемаринуются?
В печени Бельмондо что-то очень больно екнуло, он потерял сознание, и голова его упала на грудь. Степанян расценил это движение, как жест согласия и побежал за дверь привести Зевса. Нашел он его на переднем сидении нового Мерседеса, стоявшего на дорожке перед гаражом. На заднем сидении возлежала высокомерно-томная Фетида, возлежала, божественными пальчиками лениво листая модный зарубежный журнальчик.
